— Аня, мы вернулись!
Голос Романа, искусственно громкий и полный бодрости, разнёсся из прихожей. Анастасия, которая только что закончила раскладывать покупки на кухне, выпрямилась. «Мы»? Она совершенно никого не ждала. Вытерев руки, она вышла в коридор и в буквальном смысле застыла. Рядом с Романом, который с натянутой улыбкой скидывал плащ, стояла его племянница, восьмилетняя Виолетта. Девочка была одета в кричаще-желтый комбинезон, а из-под шапки торчали две тугие, словно у куклы, косички. Она даже не взглянула на Анастасию. Её взгляд, цепкий и оценивающий, методично скользил по новеньким, поклеенным буквально на прошлой неделе обоям с нежным бежевым орнаментом.
— Что всё это означает? — спросила Анастасия ровным голосом, в котором не было ни грамма удивления, но в этой идеальной ровности таился такой холод, что Роман его сразу почувствовал.
— Ань, ну давай без скандалов, — он виновато развёл руками, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Понимаешь, тут такая ситуация… Дмитрию с Ириной просто необходимо отдохнуть. Они совершенно обессилели. Говорят, что наступило полное эмоциональное выгорание от родительства. Они попросили, чтобы Виолетта пожила у нас одну неделю. Всего лишь неделю, Ань.
Он произнёс «всего лишь неделю» так, будто предлагал ей путёвку в Карпаты за счёт заведения, а не семидневную вахту с ребёнком, чьё имя в этом доме давно ассоциировалось с тотальным хаосом. Виолетта, услышав своё имя, наконец удостоила Анастасию взглядом. В её детских глазах не было ни тени смущения, ни робости. Только вызывающее любопытство хищника, который попал на новую, ещё неисследованную охотничью территорию.
— Ты это серьёзно? — повторила Анастасия, делая шаг вперёд. Она проигнорировала девочку, смотря только на мужа. — Рома, ты забыл, чем завершился её прошлый «короткий визит на пару дней»? Ты совсем не помнишь, как мы оттирали перманентный маркер с белоснежного кожаного дивана? Или, может, мне напомнить про нашего кота, которого она решила «поучить плавать» в унитазе?
— Ну зачем ты сразу о плохом? Она же тогда была совсем крошкой, — заюлил Роман, мягко подталкивая племянницу вперёд, в квартиру. — Сейчас она стала старше, она всё понимает. Правда, Виолетта? Будешь слушать тётю Аню?
Девочка ничего не ответила. Она скинула сапоги прямо на коврик у порога, оставив на нём мокрые, грязные следы, и неторопливо прошествовала в гостиную. Её интерес к обоям, очевидно, угас, теперь её внимание полностью захватил большой плазменный телевизор и целый ворох пультов на журнальном столике.
Анастасия проводила её тяжёлым взглядом и снова повернулась к мужу. Она говорила очень тихо, почти шёпотом, чтобы их разговор не услышали из комнаты.
— Она тут не останется. Я категорически не готова снова пройти через этот ужас. У неё есть родители, которые «выгорели». Пусть наймут для неё няню, отправят к своей матери, пусть решают свои проблемы сами. Наша квартира — не бесплатный приют для неуправляемых детей.
— Аня, ну как ты не можешь понять? Это же мой родной брат! Я просто не мог ему отказать. Они уже уехали, у них авиабилеты в какой-то там СПА-комплекс. Они отключат телефоны, чтобы их никто не тревожил. Куда же мне её деть? Выставить на улицу? — его голос стал умоляющим, но в нём проскальзывала и чёткая уверенность человека, который осознаёт, что уже загнал собеседника в тупик.
Он знал её. Знал, что она никогда не выставит ребёнка за порог. Он воспользовался этим, использовав её порядочность против неё самой. Анастасия почувствовала, как внутри всё сжимается от бессильной, чистой злости. Он не спросил её мнения, не посоветовался. Он просто притащил проблему прямо домой и теперь делал вид, что они должны решать её рука об руку.
— Хорошо, — выдохнула она, и Роман радостно улыбнулся, не поняв, что это «хорошо» было звуком взведённого курка. — Одна неделя. Но ты, мой дорогой, будешь принимать в этом точно такое же участие, как и я. Никаких «внезапных срочных дел на работе» и «помощи друзьям с переездом». Ты здесь, рядом с ней. От начала и до конца.
— Конечно-конечно, любимая! Даже не смей сомневаться! — просиял он и быстро поцеловал её в щёку.
В этот самый момент из гостиной донёсся требовательный детский голос: «Дядя Рома, а у вас тут есть какие-нибудь конфеты? А то я сильно есть хочу!»
Роман тут же бросился на кухню, загремел ящиками в поисках угощения. Анастасия медленно пошла следом. Она смотрела, как её муж суетится вокруг племянницы, предлагая ей на выбор печенье, шоколад и мармелад, и совершенно чётко понимала, что её условие уже нарушено. Он не будет её воспитывать. Он будет её задабривать. А разгребать последствия, как и всегда, придётся ей. Она молча достала из холодильника кастрюлю с супом. Часы на стене мерно тикали, отсчитывая начало очень, очень длинной недели.
Первые двое суток прошли в режиме вооружённого нейтралитета. Анастасия работала удалённо, заперевшись в кабинете, и выходила только по крайней необходимости. Виолетта, получив от дяди Ромы полный карт-бланш на телевизор и планшет, казалось, буквально вросла в диван. Она ела сладости, полностью игнорировала просьбы убрать за собой фантики и упаковки, и отвечала на любые замечания Анастасии демонстративным, полным пренебрежения молчанием. Роман, как и ожидалось, своё обещание провалил. Утром он второпях уезжал на «сверхсрочные совещания», вечером возвращался с новой игрушкой для племянницы и виноватой улыбкой для жены, всем своим видом показывая, что он «делает всё, что может».
На третий день Анастасия возвращалась из магазина. Она задержалась дольше обычного, решив зайти в книжный, чтобы купить себе новый роман — маленькая награда за проявленное титаническое терпение. Войдя в квартиру, она сразу, инстинктивно почувствовала: что-то не так. В воздухе висела та особая, гулкая тишина, которая бывает только тогда, когда ребёнок, оставленный без присмотра, замышляет что-то очень плохое. Мультики не гремели. Виолетта не шуршала фантиками.
Анастасия оставила пакеты в прихожей и прошла в коридор. И снова застыла. По светло-бежевым обоям, которые они с таким трудом выбирали и клеили всего месяц назад, расползались ядовито-чёрные, жирные линии перманентного маркера. Это были не просто бессмысленные каракули. Виолетта с методичной жестокостью нарисовала несколько уродливых, криворотых рожиц с выпученными, безумными глазами. Одна из них, с растрёпанными волосами и злобной гримасой, недвусмысленно напоминала саму Анастасию.
Кровь медленно, как в замедленной съёмке, отхлынула от её лица, уступив место ледяному, абсолютно расчётливому спокойствию. Она не закричала. Она молча достала из кармана телефон и сделала несколько чётких, резких фотографий испорченной стены. Затем она двинулась дальше, в гостиную. Сердце не стучало, оно будто замерло в напряжённом ожидании.
Предчувствие её не подвело. На их новом, почти белоснежном диване, купленном в кредит три месяца назад, расплывалось огромное, липкое пятно тёмно-вишнёвого цвета. Рядом на полу валялась опрокинутая чашка. Вишнёвый сок, который она строжайше запретила пить в гостиной, насквозь пропитал обивку, образовав уродливый, похожий на кровоточащую рану, след. Ещё несколько фотографий. Щёлк-щёлк. Без малейших эмоций. Как криминалист, работающий на месте преступления.
Апофеоз ждал её в спальне. Дверь, которую она всегда держала закрытой, была распахнута. И там, на их большой супружеской кровати, на её половине, с торжествующим хохотом прыгала Виолетта. Она подлетала вверх, а потом с визгом плюхалась на ортопедический матрас, который стоил как примерно 15 000 гривен — половина месячного заработка её «выгоревших» родителей. Пружины протестующе скрипели. Девочка, заметив Анастасию в дверях, не смутилась. Наоборот, её лицо озарила широкая, торжествующая улыбка. Она добилась своего. Она вызвала реакцию.
Но реакция была не совсем той, которую она ожидала. Анастасия не бросилась к ней с криками и упрёками. Она просто стояла и смотрела. Её взгляд был таким пустым и тяжёлым, что девочка инстинктивно перестала прыгать и резко села на кровати. Хохот застрял у неё в горле.
— Я хочу есть, — вызывающе произнесла Виолетта, пытаясь вновь вернуть себе контроль над ситуацией.
Анастасия молча развернулась и вышла из спальни. Она прошла на кухню, села за стол и уставилась в одну точку. Внутри неё что-то щёлкнуло и встало на своё место. Это был не гнев, не обида. Это была ясность. Кристально чистая, абсолютная, холодная ясность.
Через полчаса вернулся Роман. Он вошёл в квартиру весёлый, насвистывая какую-то незатейливую мелодию, с большим пакетом из детского магазина в руках.
— Анюта, я дома! А где же моя проказница? Я ей тут… — он запнулся на полуслове, увидев разрисованные обои. Его улыбка медленно сползла с лица. Он заглянул в гостиную, увидел диван, и его лицо приобрело совершенно сероватый, нездоровый оттенок. Он нашёл Анастасию на кухне.
— Аня… — начал он, и в его голосе уже слышались те самые, хорошо знакомые, оправдательные интонации. — Я всё прекрасно понимаю, это, конечно, ужасно, но…
Анастасия подняла на него глаза.
— Но что, Рома?
— Но это же всего лишь ребёнок! — выпалил он заученную фразу, которая по его мнению должна была всё объяснить и сразу всё простить. — Она не со зла! Мы всё отмоем, мы всё исправим! Не надо же делать из этого трагедию!
Это было именно то, что она ждала. Последний гвоздь. Она молчала, давая ему договорить, докопать эту яму до самого дна. Он что-то лепетал про химчистку, про новые обои, про то, что обязательно поговорит с Дмитрием, когда тот вернётся.
Анастасия не стала его прерывать. Она просто взяла в руки свой телефон, который всё это время лежал перед ней на столе. Её пальцы медленно нашли в списке контактов номер «Дима брат». Она посмотрела прямо в глаза мужу, и в её взгляде он не увидел ни капли того, что ожидал. Там была только сталь.
Роман смотрел, как палец Анастасии завис над экраном телефона. Секунду, две. Он всё ещё наивно надеялся, что это блеф, театральный жест, последняя попытка его напугать. Он даже открыл рот, чтобы снова сказать что-то примирительное, что-то про «не надо горячиться», но палец уверенно нажал на подсвеченное имя. Раздался первый гудок, усиленный динамиком до оглушительного рёва в мёртвой тишине кухни. Второй гудок. Роман физически ощутил, как воздух в комнате стал плотным и вязким, словно патока. Он хотел крикнуть, вырвать телефон, но был совершенно парализован её взглядом — таким же холодным, как объектив камеры.
На третьем гудке в динамике щёлкнуло, и раздался расслабленный, чуть сонный голос его брата: «Алло? Ань, привет. Что-то случилось?» Чувствовалось, что его оторвали от чего-то приятного и очень ленивого.
— Димочка, привет! — голос Анастасии преобразился. В нём появилась идеально откалиброванная тревога, ни грамма фальши. — Прости, что отвлекаю, у нас тут форс-мажор, чрезвычайное происшествие. Трубу в ванной на кухне прорвало, кипяток хлещет! Я уже перекрыла воду, но тут всё в густом пару, и я ужасно боюсь, что проводку замкнёт!
Роман ошарашенно перевёл взгляд с её лица на стену, за которой находилась абсолютно сухая ванная. Он смотрел, как его жена с виртуозностью профессиональной актрисы разыгрывает спектакль, написанный за те полчаса, что она сидела в тишине.
— Как прорвало? — в голосе Дмитрия появилась искренняя встревоженность. — Сильно? Мастеров уже вызвала?
— Я уже звоню в аварийку, но ты же знаешь, как они работают, — тараторила Анастасия, убедительно имитируя панику. — Но дело не в этом. Заберите Виолетту, пожалуйста. У нас тут находиться крайне небезопасно, везде вода, пар, я очень боюсь за ребёнка. Да, прямо сейчас. Жду вас.
Она не дала ему опомниться или задать ни одного лишнего вопроса и нажала отбой. Телефон с тихим стуком лёг на стол. Анастасия подняла глаза на застывшего мужа. Её лицо снова стало непроницаемой маской.
— Через час её заберут, — произнесла она ровным, металлическим тоном, в котором не было места для возражений. Она встала, взяла с крючка фартук и бросила его Роману на колени. Он поймал его чисто на рефлексе. — А ты, — продолжила она, кивнув в сторону коридора, — бери тряпку, растворитель, всё, что сможешь найти. И начинай оттирать обои. Твой брат хорошо отдохнул. Теперь твоя очередь.
Это был не упрёк и не просьба. Это был приказ, вынесенный приговор. Роман смотрел на фартук в своих руках, потом на неё. Он хотел возмутиться, закричать, спросить, в своём ли она вообще уме, но слова застряли в горле. Он понял, что это бесполезно. Перед ним стоял не близкий человек, а совершенно чужая, решительная женщина, которая только что хладнокровно сожгла первый мост. Он медленно встал и, как во сне, поплёлся в ванную за чистящими средствами.
Ровно через пятьдесят минут в дверь позвонили. Настойчиво, требовательно. Роман открыл. На пороге стоял его брат Дмитрий и его жена Ирина. Оба выглядели явно взвинченными и недовольными. Их «отдых от родительства» был бесцеремонно прерван.
— Где этот потоп? Что случилось?! — с порога спросил Дмитрий, заглядывая Роману за плечо.
— Проходите, — глухо ответил тот, отступая в сторону.
Они вошли в коридор и замерли. Их взгляды сначала метнулись к потолку в поисках мокрых пятен, потом — к полу в поисках луж. Ничего. Зато их глазам предстала совершенно другая картина: Роман, стоящий на коленях с губкой в руке, и уродливые чёрные рожицы на стене. Ирина ахнула, прикрыв рот рукой.
Из кухни вышла Анастасия. Она вытирала руки полотенцем, её вид был спокоен и абсолютно деловит.
— А где потоп? — повторил Дмитрий, переводя тяжёлый взгляд с разрисованных обоев на Анастасию. В его голосе зазвенела сталь. — Ты зачем нам наврала?
— Потоп? — Анастасия чуть вскинула бровь. — Ах, да. Я его успешно ликвидировала. Точно так же, как сейчас мой муж, — она кивнула на Романа, — ликвидирует последствия художеств вашей дочери. Которая, кстати, сидит в спальне. Можете забирать.
Ирина шагнула вперёд. Её лицо, ещё недавно расслабленное после СПА-процедур, исказилось от чистого гнева.
— Ты… ты это специально всё придумала? Чтобы выставить нашего ребёнка? Ты вообще в своём уме?! Так подло поступить с девочкой!
— А как с ней нужно было поступить? — голос Анастасии оставался ледяным. Она сделала шаг к гостиной и широким жестом указала на диван. — Может, наградить её за это? Или за это? Ваш ребёнок, Ирина, за всего лишь два часа нанёс ущерба, который потянет примерно на 10 000 гривен. И да, я придумала историю с потопом, потому что это был единственный способ заставить вас оторвать свои дорогие задницы от массажных столов и вспомнить, что у вас вообще-то есть дочь.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Ирина, бросаясь к мужу. — Дима, ты слышишь, что она говорит?! Она нас оскорбляет, нашего ребёнка!
Дмитрий побагровел. Он уставился на своего брата, который так и застыл на коленях, превратившись в унизительную живую инсталляцию.
— Рома, ты собираешься молчать? Твоя жена выгоняет твою родную племянницу из дома, поливает нас грязью, а ты стоишь на коленях и тряпкой машешь?! Ты мужчина или кто?!
Вопрос Дмитрия, брошенный с холодной, хирургической жестокостью, повис в воздухе коридора. «Ты мужчина или кто?». Он ударил Романа сильнее, чем мог бы ударить кулак. Тот медленно, с огромным трудом поднялся с колен. Губка, пропитанная грязной пеной, осталась лежать на полу, как живая улика его унижения. Он выпрямился, переводя загнанный взгляд с разъярённого брата на непроницаемое лицо жены. Он оказался в западне, в эпицентре урагана, который сам же необдуманно создал.
— Дима, прекрати, — начал он слабым, умоляющим голосом. — Аня, ты тоже перегибаешь палку. Давайте все успокоимся и просто поговорим.
— Успокоимся? — взвился Дмитрий, делая шаг к нему. — Это я должен успокоиться? Я срываюсь с шикарного отдыха, лечу через весь Киев, потому что твоя жена врёт мне в трубку про какой-то потоп! Я захожу и вижу, как мой родной брат ползает на коленях, пока она стоит тут и командует! Ты позволил ей выставить твою племянницу, мою дочь, за дверь! Это ты называешь «поговорить»?!
— Она испортила нам всю квартиру! — крикнул Роман, наконец находя в себе силы для возражения. Он отчаянно искал поддержки хотя бы у одной из сторон. — Посмотри на обои! На диван! Это нормально, по-твоему?!
— А ты куда смотрел, когда её оставлял?! — парировала Ирина, вклиниваясь между братьями. Её лицо было красным от гнева. — Ты же её дядя! Ты должен был за ней сам следить, а не сваливать всё на жену! Конечно, ей легко судить, у неё своих детей-то нет, вот она и бесится! Она просто ненавидит Виолетту, всегда её ненавидела!
Этот удар был точным и ядовитым. Ирина знала, куда нужно бить. Роман дёрнулся, словно от сильной пощёчины, и посмотрел на Анастасию, ожидая, что та взорвётся. Но Анастасия молчала. Она просто смотрела на них всех, как энтомолог на банку с пауками, которые начали пожирать друг друга. Её молчание было страшнее любого крика. Оно лишало их возможности втянуть её в свою грязную, низкую перепалку.
Видя, что атака на Анастасию не возымела действия, Дмитрий снова переключился на брата.
— Я всё понял. Она у тебя тут главная, — с презрением выплюнул он. — Она решает, кому в этом доме быть, а кому нет. А ты просто… мебель. Декорация. Очень удобно, братишка.
— Это не так! — голос Романа сорвался. Он был на самой грани. Он метался между двумя огнями, и каждый из них обжигал его до костей. Отчаяние толкнуло его на последнюю, роковую ошибку. Он повернулся к Анастасии, и в его глазах была отчаянная мольба. — Ань, ну пожалуйста, хватит. Просто извинись перед ними. За враньё про трубу. Мы же семья. Давай просто закончим это.
В этот момент что-то в выражении лица Анастасии резко изменилось. Пустота в её глазах сменилась чем-то острым, совершенно сфокусированным. Она ждала этого. Этой последней капли, этого предательского предложения сдаться после, по сути, выигранной битвы. Она сделала шаг вперёд, игнорируя Дмитрия и Ирину, и посмотрела прямо в глаза своему мужу. Её голос прозвучал негромко, но так отчётливо, что, казалось, зазвенели стёкла.
— У твоей племянницы есть свой дом и свои родители! Тут она больше не появится, иначе ты сам будешь искать себе новый дом, милый мой!
Фраза упала в центр комнаты, как огромная ледяная глыба. Дмитрий и Ирина замерли с открытыми ртами. Это был не скандал. Это был ультиматум. Декларация о суверенитете, озвученная на глазах у враждебных послов.
Первой пришла в себя Ирина. Она молча схватила с вешалки кричаще-желтый комбинезон дочери, бросилась в спальню и через секунду вытащила оттуда испуганную Виолетту. Девочка, услышавшая всё, не плакала. Она просто смотрела на всех огромными, непонимающими глазами.
Дмитрий в последний раз посмотрел на брата. Во взгляде старшего не было больше гнева — только брезгливое, окончательное презрение. Он не сказал ничего о семье или родстве. Он просто бросил коротко и убийственно:
— Живи теперь с этим.
Он развернулся и, подталкивая жену и дочь к выходу, пошёл прочь. Дверь за ними не хлопнула. Она закрылась с тихим, окончательным щелчком, который отрезал прошлое.
В квартире остались только двое. Роман стоял посреди коридора, рядом с уродливыми рожицами на стене и грязной губкой на полу. Он смотрел на то место, где только что стояли его родственники, потом медленно перевёл взгляд на жену. В его глазах плескалась смесь бессильной ненависти, страха и шока от осознания того, что он проиграл всё и всем.
Анастасия встретила его взгляд без тени раскаяния. Её лицо было спокойным, почти умиротворённым. Война закончилась. Территория была отвоёвана. Она молча развернулась и пошла на кухню, чтобы поставить чайник. Между ними простиралась выжженная земля, на которой уже никогда ничего не вырастет…
Как же тяжело читать про такие манипуляции и предательство, особенно от близких людей! Роман подставил жену, а потом пытался её же заставить извиняться… Как вы считаете, правильно ли поступила Анастасия, разыграв такой жесткий спектакль с «потопом», чтобы поставить точку в этой истории? Или нужно было решать всё более прямолинейно, даже ценой грандиозного скандала?
