Я никогда не видела, чтобы человек мог так долго смотреть в одну точку. Не моргая, не шевелясь. Словно жизнь застыла где-то между ударами сердца. Уже пятый день Лена сидела у окна, сжимая в руках телефон. Словно ждала, что он вот-вот зазвонит, и всё это окажется нелепой ошибкой.
Звонки от друзей и родных я принимала сама. Что толку говорить с человеком, который не отвечает? Соседи приносили еду – заходили на цыпочках, оставляли контейнеры с супом или пирогами и так же тихо уходили. Лена даже не поворачивала головы.
— Ленка, поешь хоть что-нибудь, — в сотый раз пыталась я достучаться до сестры. — Тебе нужны силы.
Она только качала головой. Даже слез не было – они закончились ещё в первый день, когда она узнала. А теперь были только пустота и ожидание.
В нашей семье Лена всегда была самой сильной. Когда ушли из жизни родители, именно она взяла на себя все заботы – мне было шестнадцать, ей двадцать три. Она работала на двух работах, чтобы я могла закончить школу и поступить. Никогда не жаловалась, всегда с улыбкой.
А потом появился Андрей. Он буквально ворвался в нашу жизнь – яркий, шумный, с охапкой полевых цветов и билетами в кино. Лена сначала отказывалась – некогда, работа, младшая сестра. Но Андрей был упрямым. Он приходил каждый день, просто сидел на кухне, помогал мне с уроками, рассказывал смешные истории. И постепенно наш дом, который после ухода родителей словно погрузился в вечные сумерки, стал наполняться светом.
Когда Ленка наконец сдалась и согласилась на свидание, я была счастливее их обоих. Помню, как помогала ей собираться, как Андрей нервничал в коридоре. Он принес ей не розы, а крошечный кактус в глиняном горшке. «Чтобы вы помнили: даже колючки умеют цвести, если их любить», – сказал он тогда.
Тот кактус до сих пор стоит на подоконнике. Теперь он большой, разросся, и каждый год на нём появляются маленькие розовые цветы. Лена обожает этот кактус, говорит, что он напоминает ей о муже – такой же упрямый и стойкий.
Андрей работал спасателем. Профессия не для слабонервных, но он всегда говорил, что не представляет для себя другой жизни. Они с Леной были вместе почти десять лет. Трое детей, маленький домик за городом, большая собака, которую Андрей притащил с очередного вызова – худую, обгоревшую, но живую.
Дети сейчас у матери Андрея. Я забрала их в первый же день, когда стало известно. Лена тогда билась в истерике, кричала так, что соседи вызвали скорую. Врачи дали успокоительное, но лучше не стало – Лена просто выключилась из жизни. Она не могла видеть детей. Особенно старшего, Митьку – он так похож на отца, те же глаза, тот же упрямый подбородок.
В ту ночь пожар охватил целый квартал. Старые деревянные дома вспыхнули как спички. Андрей с командой эвакуировали жителей, но на третьем этаже оставалась старушка, которая наотрез отказывалась покидать квартиру без своих «деток» – десятка кошек. Андрей пошел за ними. Вывел старушку, вынес несколько кошек и вернулся за остальными.
Перекрытия не выдержали. Дом сложился как карточный домик. Андрея и еще двоих ребят из его команды погребло под обломками.
Спасатели разбирали завалы почти сутки. Надежды практически не было, но они искали – методично, упорно. Лена всё это время провела там, у оцепления. Стояла молча, кутаясь в куртку, отказываясь уходить домой даже на час.
Когда спасатели добрались до подвала, они обнаружили, что часть помещения уцелела. Двое ребят погибли сразу – их накрыло бетонной плитой. А Андрей прижался к стене в углу, где образовался крошечный воздушный карман. Живой.
Когда Лене сказали, она не поверила. Слишком долго ждала худшего. Только когда ей разрешили увидеть его – опутанного трубками, с кислородной маской, почти неузнаваемого под слоем копоти и ожогов – она заплакала. Впервые за эти страшные сутки.
— Он в критическом состоянии, — сказал врач. — Множественные переломы, ожоги, надышался угарным газом. Но он молодой, сильный.
— Он выживет? — спросила Лена, и её голос звучал так, будто она сама едва дышала.
— Мы делаем всё возможное.
Через три дня Андрей впал в кому. Врачи сказали, что это защитная реакция организма. Что так ему легче бороться с болью. Что это может затянуться на недели или даже месяцы.
И вот уже пятый день Лена сидит у окна и смотрит в пустоту. Телефон в её руке давно разрядился, но она держит его, как талисман. Словно в нём заключена вся её связь с миром, с жизнью, с надеждой.
Дети звонят каждый день. Спрашивают о маме, о папе. Что я могу им сказать? Что их отец между жизнью и … тем, о чем старались не говорить вслух? Что их мать словно впала в анабиоз?
— Папа на важном задании, — говорю я им. — А мама очень устала. Скоро всё будет хорошо.
Я сама хочу в это верить.
На восьмой день я не выдержала. Затолкала Лену в ванную, заставила смыть семидневную грязь. Потом кое-как впихнула в неё тарелку супа.
— Ты должна ехать в больницу, — сказала я ей. — Андрей нуждается в тебе. Дети нуждаются в тебе.
— Он не проснется, — прошептала Лена, и её голос, охрипший от долгого молчания, царапал воздух. — Они сказали, что шансов почти нет.
— А ты когда-нибудь знала Андрея сдающимся? — спросила я. — Он боролся всю жизнь. За тебя, за детей, за чужих людей. Неужели ты думаешь, что он просто так уйдёт?
Я трясла её за плечи, заставляя смотреть мне в глаза.
— Ленка, хватит. Ты нужна ему сейчас. Живая, сильная. Такая, какой он тебя любит.
Что-то дрогнуло в её лице. Жизнь, словно тонкий ручеек, начала пробиваться сквозь корку льда.
— Поехали, — сказала я, не давая ей времени передумать. — Прямо сейчас.
В больнице пахло хлоркой и отчаянием. Тихие разговоры медсестер, писк приборов, шарканье тапочек по линолеуму. Палата интенсивной терапии – отдельный мир со своими правилами и звуками.
Андрей лежал всё так же неподвижно. Только теперь его лицо было чуть более чистым, ожоги обработаны. Он словно спал – если не обращать внимания на трубки и провода, опутывающие его как странные лианы.
Лена стояла у двери, не решаясь подойти ближе.
— Иди, — подтолкнула я её. — Поговори с ним. Они всё слышат, даже в коме.
Она сделала шаг, другой. Села на краешек стула возле кровати. Осторожно, словно боясь что-то нарушить, взяла Андрея за руку – ту часть, что не была забинтована.
— Привет, — сказала она тихо. — Прости, что не приходила. Я… я не могла.
Голос её дрожал, но она продолжала говорить. О детях, о доме, о глупой собаке, которая скучает и воет по ночам. О кактусе, который расцвел – три маленьких розовых цветка, прямо как их дети.
Я вышла из палаты, оставив их вдвоем. Сестра наконец-то вернулась к жизни. Теперь нужно было вытаскивать Андрея.
Прошло две недели. Лена теперь ездила в больницу каждый день. Сначала я заставляла её, потом она стала собираться сама. Она рассказывала Андрею все новости, читала вслух его любимые книги, включала музыку на телефоне. Врачи сначала хмурились, но потом махнули рукой – хуже уже не будет.
Дети вернулись домой, и это тоже было правильно. Первое время они боялись – дом словно стал чужим, незнакомым. Но постепенно жизнь начала возвращаться в привычное русло. Лена готовила, проверяла уроки, даже начала улыбаться – через силу, сквозь боль, но это была улыбка.
А потом позвонили из больницы.
Я как раз укладывала младшую, Аньку, спать. Услышала Ленкин крик и подумала – всё, конец. Выскочила в коридор и увидела сестру, сползающую по стенке с телефоном в руке. Сердце моё оборвалось.
— Лена, что? — я бросилась к ней, схватила за плечи. — Что случилось?
— Он открыл глаза, — прошептала она, и по её лицу катились слезы – но теперь это были слезы радости. — Ксюш, он очнулся! Они говорят, он спросил, где я!
Мы рыдали в обнимку, как две дурочки, и Митька с Пашкой прибежали на шум, и мы схватили их в охапку, и все смеялись и плакали одновременно.
— Папа возвращается домой, — сказала Лена детям. — Не сейчас, но скоро. Папа возвращается.
Восстановление заняло почти год. Сначала Андрей провел в больнице еще три месяца. Потом были реабилитационные центры, бесконечные процедуры, физиотерапия. Лена была с ним каждый шаг пути. Она вернулась к работе – нужны были деньги на лечение, но каждую свободную минуту проводила с мужем.
Дети тоже помогали, как могли. Митька взял на себя обязанности мужчины в доме – выносил мусор, помогал с собакой, даже научился забивать гвозди. Пашка, средний, стал Лениным помощником по хозяйству. А маленькая Анька просто дарила всем свои улыбки и рисунки – десятки рисунков, где папа обязательно стоял рядом с домом, большой и сильный.
Андрей восстанавливался медленно, но упрямо. Сначала он мог только шевелить пальцами, потом начал садиться. Первые шаги дались ему с таким трудом, что мы все плакали, глядя, как он, стиснув зубы, пытается сделать этот крошечный шаг вперед.
Лицо его осталось обезображенным шрамами. Правая рука так и не восстановила подвижность полностью. Он научился писать левой и шутил, что всегда хотел быть амбидекстром.
Когда его наконец выписали домой, это был настоящий праздник. Дети развесили самодельные гирлянды, Лена испекла огромный торт. Даже собака, кажется, понимала значимость момента – крутилась у ног Андрея, повизгивая от счастья.
Он сел в своё любимое кресло у окна и просто смотрел на нас всех – словно не веря, что вернулся, что жив, что все это реально.
— Спасибо, — сказал он Лене, и в его глазах стояли слезы. — Ты вытащила меня оттуда. Я слышал твой голос, даже когда ничего не слышал.
— Это ты вытащил нас всех, — ответила она, сжимая его руку. — Просто вернувшись.
Прошло пять лет. Я приезжаю к ним каждое лето. У них все хорошо – насколько может быть хорошо после всего, что они пережили. Андрей больше не работает спасателем – здоровье не позволяет. Он преподает в учебном центре МЧС, готовит молодых ребят. Рассказывает им не только о технике безопасности, но и о том, как важно возвращаться домой. Всегда возвращаться домой.
Лена руководит небольшим благотворительным фондом – они помогают семьям пострадавших спасателей. Она знает об этом не понаслышке.
Дети растут. Митька уже заявил, что пойдет по стопам отца. Лена плачет, но не возражает – она понимает, что это призвание.
А на подоконнике всё так же стоит тот самый кактус. Он стал огромным, разветвленным, как дерево. И каждый год на нём распускаются цветы – теперь уже не три, а множество. Как маленькие отблески их любви, их борьбы, их победы над костлявой.
А еще Лена завела традицию. В день, когда Андрей очнулся, она разбивает один хрустальный бокал. «За жизнь, — говорит она, глядя, как разлетаются сверкающие осколки. — За то, что мы все еще здесь».
И каждый раз, когда я вижу эти осколки, мерцающие в солнечном свете, я думаю: вот она, наша хрупкая, прекрасная жизнь. Она может разбиться в любой момент. Но даже разбившись, она продолжает сверкать.
