Юрист в строгом костюме приподнял очки на переносице и с нарочитой торжественностью раскрыл перед ними пергамент, от которого, казалось, исходил тонкий, едва уловимый аромат лаванды — это были любимые духи покойной Зинаиды Сергеевны.
— Я, Зинаида Сергеевна Белова, пребывая в полном здравии и твёрдой памяти, завещаю… — голос нотариуса звучал размеренно, словно метроном, отсчитывающий последние мгновения прежней жизни Ларисы Игоревны.
Она сидела в старинном кресле напротив массивного дубового стола, крепко сжимая в руках потёртую сумочку, и ощущала, как учащённо бьётся сердце где-то под рёбрами. Рядом устроилась Светлана — в элегантном тёмном платье, с безупречным маникюром и лёгкой тенью скорби в глазах, которая, впрочем, не мешала ей периодически поглядывать на дорогие часы.
— …дом, расположенный по адресу… — юрист продолжал зачитывать текст, а Лариса мысленно проходила по знакомым, истёртым временем комнатам, в которых провела последние полтора десятка лет. Мамина спальня с медицинской кроватью, которую пришлось экстренно покупать после второго инсульта. Уютная кухня, где она готовила протёртые овощные пюре и кисели. Ванная, где каждый день она помогала матери умываться, расчёсываться, просто сохранять человеческий облик.
— …передаю младшей дочери, Светлане Игоревне Романовой, — произнёс юрист, и пространство вокруг Ларисы словно дало трещину, качнувшись, как лодка на штормовом море.
Светлана с облегчением выдохнула — совсем тихо, но Лариса услышала. Конечно, услышала. За долгие годы она научилась улавливать каждый шорох, каждый вздох, любое изменение в ритме дыхания — сначала у своего сына, потом у престарелых, больных родителей.
— Старшей дочери, Ларисе Игоревне… — её сердце подскочило, — оставляю предметы обстановки из родительской опочивальни и альбомы с семейными снимками.
Мебель. Снимки. Пятнадцать лет её жизни уместились в этих двух словах, как бездонный океан в крохотном напёрстке.
— Мать также оставила вам личное послание, — нотариус протянул Ларисе конверт со знакомым, немного дрожащим почерком.
Светлана заговорила первой, едва они вышли из стен нотариальной конторы:
— Ларисочка, ну не принимай так близко к сердцу. Ты же понимаешь — у меня муж, дети, мы выплачиваем ипотеку, Олег учится в университете. А тебе-то зачем такое огромное строение? Ты ведь теперь одна.
Одна. Да, Лариса была одна. Одна, когда разводилась с супругом, которому оказалось не под силу жить рядом с тещей. Одна, когда сын уехал в другой город и теперь вспоминал о ней только в праздники. Одна, когда отец был полностью парализован, а мать причитала: «Где же Светочка? Почему она не приезжает?» А Светочка была невероятно занята — то корпоративное мероприятие, то поездка на дачу, то просто «не могу, аврал на работе».
— Зато у тебя есть семья, — тихо ответила Лариса, разворачивая письмо матери.
«Доченька моя, — читала она дрожащие строки, — не держи зла на старую мать. Свете этот дом нужнее — у неё семья, перспективы. А ты — кремень, ты всегда была самой крепкой. Устроишься где-нибудь. Прости меня, если я была неправа…»
Устроишься где-нибудь. В пятьдесят два года, с мизерной пенсией медсестры и ноющей спиной. После того, как посвятила свою молодость уходу за родителями, которые до последнего вздоха спрашивали: «А что Светлана? Как там наша Светочка?»
— Ты знаешь, — продолжила Светлана, доставая из сумочки маленькое зеркальце, — я, конечно, буду дом продавать. Он нам не нужен, мы же в Харькове живём. Но ты не волнуйся, мы подберём тебе что-нибудь скромное. Может быть, студию в спальном районе.
Подберём. Как будто Лариса была бездомным животным, которому по чистой доброте сердечной подыскивали место для ночлега.
— Светочка, — Лариса аккуратно сложила письмо и спрятала его, — а ты помнишь, как мама упала в ванной три года назад?
— Ну, помню, и что с того?
— Я тогда всю ночь дежурила с ней в травмпункте. Перелом шейки бедра. Врач сказал, что мне повезло, что я была рядом. А ты помнишь, почему я была рядом?
Светлана поморщилась, словно почувствовала неприятный запах.
— Потому что я ушла с работы, чтобы ухаживать за ней. В сорок семь лет, на самом пике своей карьеры. Потому что больше было некому. Потому что ты жила своей жизнью, Света.
— Лариса, ну зачем ты сейчас это ворошишь? Мама умерла, царство ей небесное, надо смотреть вперёд.
— Смотреть вперёд? — Лариса засмеялась, и в этом смехе было что-то пронзительное и пугающее. — Знаешь, какие у меня перспективы, Светочка? Арендная квартира до конца моих дней. Потому что на свою я уже никогда не накоплю. А твои перспективы — 450 тысяч гривен от продажи дома, который построил наш отец и где мы с тобой выросли.
— Но ты же понимаешь, мама всегда… — Светлана запнулась.
— Что? Договаривай. Мама всегда что?
— Ну… любила меня сильнее. — Светлана произнесла это почти шёпотом, как признание в чём-то запретном.
Лариса кивнула. Наконец-то прозвучала правда. Обнажённая, острая, которую все знали, но никто не осмеливался озвучить.
— Знаешь, что самое жуткое? — Лариса достала из сумочки ключи от материнского дома. — Я до сих пор её люблю. До сих пор нахожу ей оправдания. Думаю: может, она права? Может, я действительно сильная, а ты слабая, и поэтому тебе нужно больше помощи?
Она протянула ключи Светлане.
— Забирай. Дом твой. Но запомни — я больше не сильная. Я просто невероятно измотанная женщина, которая наконец осознала, где заканчивается любовь и начинается слепая жертвенность.
Светлана взяла ключи, но уходить не торопилась.
— А что ты будешь делать дальше?
— Искать новую работу. Снимать квартиру. Жить для себя — впервые за пятьдесят два года. — Лариса улыбнулась, и в этой улыбке было что-то совершенно новое, незнакомое. — А ещё я обязательно напишу племяннику письмо. Расскажу ему правду о бабушке, о том, как она распределяла свою привязанность. Пусть знает, в какую семью он попал.
— Зачем тебе это нужно?
— Потому что правда имеет свойство прорастать. Рано или поздно. И пусть лучше Олег узнает её от меня, чем поймёт сам, когда ты состаришься и начнёшь делить его внимание с кем-то ещё.
Светлана побледнела.
— Это что, угроза?
— Это предупреждение, — Лариса поправила ремешок сумочки на плече. — Мама думала, что любовь можно делить неравномерно, и это пройдёт незамеченным. Она глубоко ошибалась. Всё замечается. Всё запоминается. И всё всегда возвращается.
Через месяц Лариса действительно нашла работу — в частной клинике срочно требовался опытный медицинский работник для патронажа пожилых пациентов. Зарплата оказалась в два с половиной раза выше той, что была в прежней клинике. Оказывается, годы её работы и опыт чего-то стоили. Кто бы мог подумать.
Она сняла квартиру в старом, добротном доме с высокими потолками и огромными окнами. Впервые за много лет купила себе новое платье — не мрачное и не серое, а ярко-синее, цвета весеннего, безоблачного неба.
А ещё она завела кота. Рыжего, наглого, который не знал слов «долг» или «жертвовать», и требовал внимания просто потому, что он существует. Она назвала его Львом — в честь классика, который понимал человеческие души лучше многих психологов.
Письмо от племянника пришло через два месяца. Короткое, осторожное. «Тётя Лариса, мама рассказала, что бабушка оставила вам только обстановку. Это нечестно. Когда я получу диплом и начну зарабатывать, я обязательно вам помогу. Вы всегда были для нас как вторая мама».
Лариса перечитала письмо несколько раз и поняла: этот круг разорван. Племянник не станет повторять ошибок своей бабушки. Значит, что-то в этой тяжёлой истории всё-таки было сделано правильно. Значит, её жертвы не оказались напрасными.
А вечером, когда Лев устроился у неё на коленях и заурчал, как маленький, довольный трактор, Лариса подумала: возможно, счастье не в том, чтобы добиться справедливости от других людей. Возможно, счастье в том, чтобы наконец научиться быть справедливой к самой себе.
За окном моросил тёплый осенний дождь, а в маленькой уютной квартирке пахло свежесваренным кофе и новой, светлой жизнью.
А вы, друзья, в какой момент своей жизни осознали, что пора перестать жертвовать собой ради чужого комфорта? Поделитесь своими историями, чтобы поддержать тех, кто сейчас находится в подобной ситуации. 👇
