Марина проснулась от звука, который мог бы разбудить даже мертвого — дёрганье ручки двери, будто кто-то решил выбить её из петель исключительно из вредности. Через секунду в комнату буквально врезался голос, от которого даже кот бы инфаркт словил:
— Сколько можно валяться? Уже девять! — рявкнула Татьяна Васильевна, появляясь в дверях, как финальный босс из старой видеоигры.
Стоит, как бронзовая Жанна д’Арк. Руки в бока, взгляд — словно рентген, но не медицинский, а такой, от которого ощущение, что ты не просто голая, а ещё и душой наружу.
Марина вскинулась, укрылась одеялом до носа. Типа броня +10 к защите от свекрови. Наивная.
— Я вчера поздно легла… — пробормотала она, и даже себе не поверила.
— А я, значит, тут на тебя молиться должна? — Татьяна Васильевна фыркнула. — Может, мне ещё кофе в постель тебе приносить? Или ты надеешься, что эта квартира сама себя уберёт?
Марина вздохнула. Нет, ну правда, за что ей всё это? Словно кто-то сверху решил провести краш-тест на выживаемость.
— Я уберу, просто дайте мне проснуться… — попыталась она уговорить адекватность в человеке, где её уже лет десять как не водилось.
— «Дайте», — передразнила Татьяна Васильевна с ядом в голосе. — Как будто ты у нас королева. Живешь как в санатории, ещё и губки надуваешь.
Марина в этот момент крепко вцепилась руками в одеяло, будто от этого зависела её честь. Внутри бурлило. Так, знаете, когда чайник почти вскипел, но ещё держится. А ведь «готовое», о котором орёт свекровь — это ободранные стены, жуткий диван с подламывающейся ножкой и та самая кухня, где если ты двинешь кружку на три сантиметра — можно вызывать экзорциста, потому что свекровь явится с адским прищуром.
— Я не королева, — процедила она сквозь зубы. — Но и не прислуга.
На мгновение — тишина. Как перед землетрясением. Татьяна Васильевна замерла. Если бы у неё был веер, она бы сейчас им драматично хлопнула.
— О-о-о, как заговорила! — протянула она таким голосом, будто только что услышала, что дочь её врага выиграла миллион. — Алексей! Ты слышишь, как твоя жена со мной разговаривает?!
Из соседней комнаты — бурчание. Типа “ммпф… что-то… ммм… потом…”, что у мужчин переводится как: «Может, само рассосётся?»
— Алексей! Иди сюда, сейчас же! — повысила голос свекровь. Нотации пошли в боевой регистр.
Через полминуты в дверях появился сам Алексей. Помятый, сонный, с выражением лица “я вообще-то хотел просто пожить, не участвовать”.
Он глянул на жену, на мать… и сразу понял — сегодня воскресенье отменяется.
— Что случилось? — пробормотал он, отчаянно надеясь, что это недоразумение, и его можно будет как-нибудь “отболтать”.
— Твоя жена, между прочим, считает, что я тут прислуга! — заявила Татьяна Васильевна, скрестив руки, будто сейчас вызовет огненный шар.
— Я ничего такого не говорила! — Марина уже сорвалась. Скинула одеяло, встала, волосы — как после торнадо, лицо — как у человека, который на грани, но ещё держится. — Я просто хочу, чтобы меня воспринимали как человека, а не как робота на подзарядке от розетки возле плинтуса!
Алексей вздохнул. Сильно. С таким выражением, будто его силком заставили участвовать в семейной драме, а он вообще планировал просто пельмени сварить.
— Марина, ну зачем опять… — начал он с укоризной, как будто она сама себе этот цирк устроила.
— «Опять»? — Марина повернулась к нему с таким лицом, что даже кот на подоконнике прижался к стеклу. — Ты вообще слышишь, что происходит? Или тебе удобнее делать вид, что всё хорошо, пока мама кастрюлей по голове не даст?
— Ну вот, началось, — закатила глаза Татьяна Васильевна, мастер пафоса и драмы. — Вечно ты её защищаешь. А она, между прочим, даже спасибо сказать не может, что под этой крышей живёт!
— Спасибо? — Марина горько усмехнулась. — Спасибо за то, что меня каждый день унижают? За то, что чашку двинешь — и уже виновата? Ну спасибо, теперь моя самооценка на уровне сливного бачка.
Алексей дернулся, будто хотел что-то сказать. Но поздно. Поезд пошёл, билет не вернуть.
— Хватит, — он попытался вмешаться, как человек, который кинул ведро воды в горящий дом. Увы, бесполезно.
— Нет, не хватит! — Марина уже почти кричала. — Я больше так не могу!
И тут свекровь, с той самой мерзкой улыбочкой, которая обычно у людей, когда они уверены, что выиграли:
— Ну конечно, не можешь. А куда ты денешься? Работы нет, денег нет. Даже комнатушку себе снять не сможешь.
Это попало точно в цель. В самую больную, в самую неприкрытую. Марина ощутила, как подкатывает что-то в горле — не то крик, не то слёзы, не то желание вырваться, бежать, исчезнуть.
— Выходит, — еле выдавила она, — я обязана терпеть, потому что вы великодушно пустили меня под крышу?
— А ты думала, как? — свекровь развернулась и пошла к выходу, швырнув напоследок фразу, будто острый камешек в ботинке. — Завтракай быстрее. А то опоздаешь… Ой, точно, тебе же некуда.
Хлопнула дверью с таким размахом, что картина на стене (а нет, пардон, не упоминаем такое) — то, что было на гвозде, криво повисло.
Алексей остался стоять, как подросток, которого застали за чем-то странным. Глаза в пол, плечи опущены.
— Ты могла бы хоть попытаться не конфликтовать… — проговорил он с укором. Так, будто это она всё испортила.
— А ты мог бы хоть раз быть на моей стороне, — Марина вытерла слёзы, быстрым движением, как будто не плакала вовсе. — Но ты, как всегда, выбираешь тишину. Спрятался за стенкой и ждал, пока всё уляжется. Только вот, знаешь, я не мебель. Я не улягусь.
Он ничего не сказал. Просто развернулся и ушёл, будто его и не было.
Марина осталась одна. Стояла, кулаки сжаты, глаза смотрят в окно, где солнце светит — яркое, наглое, как будто в курсе всего, но ему пофиг. Ему всегда пофиг.
И впервые за долгое, очень долгое время она подумала:
«А что, если она просто… исчезнет?»
***
Кухня. Вечер. Чайник бурчит на плите, как недовольная бабка у подъезда. Суп пыхтит, как будто его заставили работать сверхурочно. В воздухе завис густой запах лука, лаврушки и нервов. Марина аккуратно режет хлеб. Медленно. Почти медитативно. Потому что каждый звук, каждый чёртов крохотный скрип ножа — как вызов на дуэль. А ей сегодня дуэли не хочется. Ей бы тишины. Или, на крайняк, просто чтоб никто не орал.
Татьяна Васильевна, как надзиратель на зоне, сидит за столом, скрестив руки. Глядит. Не просто глядит — просвечивает. Как будто у Марины хлеб не тот, нож не тот, и вообще — у неё всё «не то».
— Опять хлеб крошишь, — процедила она с видом прокурора, которому уже всё ясно. — Весь стол в крошках. Как будто мне потом это убирать.
— Я потом протру, — Марина говорила почти шёпотом. Не потому, что боялась. Просто устала. Когда ты на пределе, ты не кричишь — ты шепчешь.
— “Потом”… — передразнила свекровь, откинувшись назад и глядя на неё, как на пыль под ногами. — Потом забудешь. Потом сбежишь к телефону. Потом сериал включишь. А потом я снова буду с тряпкой бегать. Видимо, в моём возрасте это нормально, да?
Нож в руке Марины чуть дрогнул. Она даже не заметила, как сильно сжала его. Вот сейчас бы как в кино — метко так, в стену! Или в булку. Но булка не виновата.
— Может, хватит? — её голос сорвался, дрогнул, как натянутая струна. — Я просто хлеб режу, не атомную бомбу собираю. Можно хоть один день без крика?
— Ой-ой, какая ранимая! Не надо кричать, не надо злиться… Надо, чтобы все вокруг тебя плясали, да? — язвительно усмехнулась Татьяна Васильевна, как будто ей только что лайк поставили за очередную колкость.
Марина не выдержала. Кинула нож на доску — дзиньк!, как точка в конце терпения.
— Да кто вокруг меня пляшет?! Ты?! Да ты только и делаешь, что пилишь меня с утра до ночи!
— Ах вот оно что! Значит, я тебе жизнь испортила?! — с вызовом, с прищуром, с выражением «ну давай, скажи это — и я тебя сожру».
— Да! — вырвалось у Марины. — Ты превратила этот дом в чёртов лагерь выживания. Каждый день как экзамен!
— Ты сюда пришла — ты и подстраивайся! — Татьяна Васильевна вскочила, и даже суп испугался — забулькал громче.
— Заслужи! — выкрикнула она, махая руками, будто дирижировала этой истерией. — Заслужи право называться женой моего сына!
Марина посмотрела на неё, как на древнее проклятие.
— Твой сын уже давно не мужчина. Он — тряпка. И ты сама его такой сделала.
Тут дверь и приоткрылась. Алексей. Муж. Человек без мнения, без позиции, но с халатом и тапками. Вечно с полузадушенным выражением лица, как будто боится, что его снова обвинят в том, что он родился.
— Так, девочки… Ну хватит уже… — он говорил, как кот, который пришёл мириться после того, как нагадил в тапок.
Только вот не девочки. Тут уже взрослые волчицы сцепились, и никто не собирался отступать.
И тут вдруг Татьяна Васильевна подхватилась за грудь. Лицо посерело, как старое алюминиевое ведро. Выдохнула так, будто внутри неё выключили свет.
— Ты… ты… — прохрипела она, и рухнула. Тяжело, с глухим стуком. Как шкаф без ручек. Или как финальный аккорд этой семейной оперы.
Марина застыла. Всё, пауза. Мир встал на стоп-кадр.
Алексей бросился к матери, глаза бешеные, руки трясутся.
— Мама! Мам, пожалуйста! Мамочка! — он тряс её за плечи, как будто из неё можно вытряхнуть пульс.
Марина стояла. Смотрела. Телефон — вот он, на столе. Рядом с хлебом. Рядом с крошками.
Секунда. Две. Пять. Не так уж и много, чтобы решить — спасать или… посмотреть, как судьба сама решит.
“Я могла бы просто подождать… минуту. Одну. Чёртову минуту…”
В голове пролетело всё. Сколько раз она стирала тряпкой её крики с пола. Сколько раз ночами глотала обиды и слёзы, как таблетки от жизни. И всё это ради чего?
Алексей посмотрел на неё. В его глазах паника. Он кричит.
— Марина, звони!
И она тянется к телефону. Медленно. Не потому что колеблется. Просто потому что устала быть быстрой, когда ей всегда достаётся последней.
— Скорая… Да. Женщине плохо. Очень плохо. — голос ровный, как будто она говорила про погоду.
Алексей плачет. Качает мать, словно в этом есть хоть капля пользы. А Марина смотрит. И думает.
“Почему я всё-таки позвонила?”
Ответа нет.
Только тишина. И суп, который, кажется, уже давно остыл. Как их брак. Как чувства. Как всё.
***
Неожиданное наследство
Три дня спустя.
В квартире стоит какой-то странный запах. Воск и цветы. Всё вроде бы тихо, но в воздухе витает нечто чуждое. На столе — фотография Татьяны Васильевны. В траурной рамке, черно-белая, где она смотрит на тебя с таким холодом, как будто даже из могилы может указывать, что ты не так поставил чашку. Вот ведь бабка.
Марина сидит за кухонным столом. Кофе. Горький. Без сахара. Как последние три дня. И не только кофе. Всё как-то выедает изнутри — пустое, странное, непонимаемое. Похоже, она даже не жила, а пережила эти дни. И живёт теперь, как в какой-то проклятой зоне комфорта. Горько и невыносимо.
Алексей врывается в кухню с конвертом в руках. Лицо у него, как у зомби, только без какого-то приличного ужаса. Он вроде живой, но это не точно.
— Пришло письмо от нотариуса. — его голос какой-то странный, совсем без эмоций, как будто он сообщает о погоде, а не о каком-то наследстве.
Марина даже не поднимает головы. Она, наверное, уже привыкла к этой мрачной ауре вокруг них. Словно каждый момент — последний.
— Ну и что там? — она спрашивает, при этом отпивает ещё один глоток. Кофе, обжигающий, как жизнь.
Алексей вскрывает конверт. Читает. Потом резко, как-то неестественно, поднимает взгляд. Его глаза, как две пустые тарелки, на которых уже давно ничего не подали.
— Квартира… моя.
— Поздравляю, — Марина делает такой же безразличный глоток, как будто только что прочитала уведомление о чём-то абсолютно неважном. Кофе горчит на языке, но ей уже всё равно. Так же, как и жизни, которая превратилась в этот чёртово-горький напиток.
Алексей смотрит на неё как на вопросительный знак.
— Но есть условие… — говорит он, будто бы пытается скрыть от неё какой-то ужас, но уже поздно.
Марина, не поднимая глаз, чутко слушает.
— Если я разведусь с тобой — квартира полностью моя. Если останусь с тобой — тебе половина.
Тишина.
Марина сначала вообще не понимает, что происходит. А потом, как молния, осознает. Поняла слишком быстро.
— Твоя мать… — начинает она, но слова как-то застревают в горле. — Даже после смерти продолжает нас разводить?
Алексей молчит. Он просто смотрит на бумагу, как будто надеется, что она начнёт плясать или хотя бы проявит хоть какой-то интерес.
— И что ты будешь делать? — её голос, в отличие от его, становится резким. Зачем-то она начинает нервничать.
Он поднимает взгляд. В его глазах — паника. Ожидание чего-то плохого. Всё-таки он до конца не знает, как ей всё объяснить.
— Я не знаю… — выдыхает он, как человек, который только что понял, что потерял способность думать.
— Не знаешь? — она поднимается, опираясь руками на стол. — Ты не знаешь?! После всего, что было? После того, как она сдохла, чтобы наконец оставить нас в покое, она снова влезает между нами?! И ты не знаешь?!
— Марина, хватит! — он резко бьёт кулаком по столу, как будто в этот момент пытается заставить её поверить в какой-то свой собственный бред. — Это не шутки! Это квартира, чёрт возьми! Половина — это миллионы!
— А я для тебя сколько стою? — её голос начинает дрожать, как струна, которая вот-вот лопнет. — Миллион? Два? Или ты уже всё посчитал?
Алексей отворачивается, как будто ему неловко. И как бы не был виноват, но виноват.
— Ты всё упрощаешь… — отвечает он, как будто пытается отыскать какие-то слова, которые бы её успокоили.
— Нет, это ты всё усложняешь! — она хватает свою чашку и швыряет её в раковину. Фарфор бьётся о раковину, разлетается, как её нервы. — Выбирай! Прямо сейчас. Или я выберу за тебя!
Он молчит. Смотрит на неё, и в глазах — мука, сожаление и полное отсутствие решения.
— Ты же понимаешь… если мы разведёмся, ты останешься ни с чем… — говорит он, не глядя.
Марина застывает. Что-то щёлкает в её голове. Потом она медленно улыбается. Это не та улыбка, которую можно было бы назвать радостной.
— Ах вот как… Значит, ты уже решил? — она подходит к нему ближе. Так близко, что чувствует его нерегулярное дыхание.
— Я не сказал, что… — начинает он, но она его перебивает.
— Ты только что сказал это вслух! — её голос становится хриплым, как будто готов сорваться в крик. — Ты боишься, что я останусь ни с чем? Или боишься, что ты останешься без своей половины квартиры?
Он молчит. Тишина, которая звучит громче всего, что можно было бы сказать.
Марина отступает, как если бы увидела перед собой черту, которую нельзя перешагнуть. Она разворачивается и идёт в спальню. За ней слышится звук чемодана. Громкий, тяжёлый. Как её шаги в этой жизни.
Алексей остаётся за столом. Глаза его снова скользят по бумаге, а мысли блуждают в том же тупике.
«Что бы сделала мама?»
Он снова сжимает в руках лист бумаги, а потом понимает — она уже всё сделала.
***
Две недели спустя.
Кабинет нотариуса пахнет деревом, как в старых советских кабинетах, только еще с привкусом какого-то дорогого дуба, который через пять лет перестанет пахнуть и будет стоить в два раза дешевле. Марина сидит напротив Алексея, смотрит на его нервные пальцы, которые постукивают по столу. Новый галстук — синий, полоска едва заметна. Наверное, новую дурочку себе нашел, — мелькает мысль, но тут же пропадает, потому что ей уже по сути всё равно.
Нотариус — старый мужик с очками, уже потерявший всякую уверенность в жизни, раскладывает документы, будто это шутка, а не его работа.
— Итак, по условиям соглашения, Алексей, вы выплачиваете Марине два миллиона рублей за отказ от доли в квартире. После этого брак расторгается, и недвижимость переходит в вашу полную собственность.
Алексей кивает, не глядя на неё. Он как-то странно морщится, но не хватает её взглядом, только голова опущена.
— Да, всё верно.
— Марина, вы согласны?
Она медленно проводит пальцем по краю стола. Черт, сколько здесь всего! Так и хочется встать и выйти.
— Совершенно.
Документы подписаны. Печать стоит. Три минуты и всё, как будто их жизнь закончилась.
На улице Алексей вдруг останавливается, как будто что-то вспомнил.
— Я переведу деньги сегодня вечером.
— Не торопись, — Марина надевает очки. — Мне уже всё равно.
Он что-то хочет сказать, но, похоже, понимает, что всё, что он скажет, будет звучать как жалкая отговорка, и просто уходит быстрым шагом.
Бежит. Как всегда. Спасается.
Вечер.
Марина сидит в пустой квартире. Сняла её за три дня, за эти короткие дни переборола горе и боль. Всё, что нужно — мотивация. И вот, перед ней цифры: два миллиона. В принципе, за десять лет жизни с этим человеком — это вполне нормально.
Телефон вибрирует. Незнакомый номер.
— Алло?
— Марина? — голос низкий, нервный. — Нам нужно встретиться. Это касается Татьяны Васильевны.
— Кто вы?
— Я медсестра из больницы… той, куда её привезли. Вам нужно знать правду.
Кафе на окраине.
Женщина лет сорока в очках, с тревогой в глазах, пьёт чай, постоянно оглядываясь, будто за ней кто-то следит.
— Её смерть… это не просто инфаркт.
Марина зажала чашку в руках так, что пальцы побелели.
— Что вы имеете в виду?
— У неё было тяжелое отравление. Атропин. Это могло вызвать сердечный приступ.
— Вы хотите сказать… её отравили?
Медсестра молча кивает.
— Но кто… — Марина замолкает, перед глазами её муж — Алексей. Муж, который готов был развестись ради квартиры. Муж, который ненавидел свою мать, но боялся её больше, чем всего на свете.
— Они скрыли это в отчете, но я… я не могла молчать.
Марина встаёт, кидая деньги на стол.
— Спасибо.
— Вы… что-то предпримете?
Она уже не слышит. Понимает, что эта игра совсем не для неё.
Ночь.
Алексей открывает дверь — и замерзает. На пороге стоит Марина. В руках — распечатка звонков.
— Ты звонил в частную лабораторию за день до её смерти. Зачем?
Лицо Алексея становится белым, будто его кто-то вырубил.
— Откуда ты…
— Ответь! — кричит она, голос дрожит от ярости.
Он хватает её за руку и тащит в квартиру, резко захлопывая дверь.
— Ты совсем еб@нулась?! — он шипит, глядя на неё, как на чужака. — Она сама себя отравила!
— Что?
— Она боялась стареть. Боялась, что я её в дом престарелых отправлю. Пила какую-то хуйню, «чтобы сердце укрепить». Ну и, видимо, передозировала.
Марина смотрит на него. В голове — мгновенное осознание.
— Ты знал.
— Нашёл пузырёк в её вещах, отправил на анализ. А когда узнал результат, уже было поздно.
— И ты ничего не сказал?
— А зачем?! — он вдруг кричит, будто срывается с цепи. — Чтобы меня заподозрили?! Чтобы ты получила ВСЮ квартиру?!
Тишина.
Марина молча поворачивается к окну, смотрит на своё отражение в стекле. Ощущает, как боль отступает, оставляя место для чего-то нового.
— Я передумала.
— Что? — он не верит своим ушам.
— Насчёт развода. — Она поворачивается. — Я подаю в суд. На половину квартиры. Как законная жена.
— Ты же подписала…
— Подписала. А теперь передумала.
Он смотрит на неё, и в его глазах — дикий ужас, как у животного, которого поймали в ловушку.
— Ты не можешь!
— Могу. — её голос не дрогнул. — Потому что если я начну рассказывать про отравление… Кто знает, куда заведет следствие?
Алексей падает на диван, опускает голову.
— Чего ты хочешь?
— Половину. Без суда. Просто отдай.
Он закрывает лицо руками, как бы пряча всю свою боль.
— Хорошо.
Марина бросает сумку на плечо и направляется к выходу. На пороге она оборачивается.
— А знаешь, что самое смешное?
— Что? — он поднимает голову, но не может скрыть своего поражения.
— Я бы не стала бороться. Если бы ты тогда… просто выбрал меня.
Дверь закрывается.
Остаётся только тишина. И два миллиона на её счёте, которые больше не значат ничего.
