Как кипятильник в чайнике
На кухне пахло подгоревшей гренкой. Виктория сидела у стола в серой футболке с пятном от кофе, смотрела в окно и методично ковыряла ложкой овсянку. Сначала она хотела завтрак, потом — выбросить всё к чёртовой матери, потом — включить музыку, но осталась просто сидеть.
Михаил вышел из ванной с полотенцем на плечах и телефоном в руке.
— «Опять начальник, бл@дь, выносит мозги. Я что, робот ему? Вчера до девяти сидел, сегодня опять с утра — «приедь, поговорим». Да иди ты!» — проговорил он в пространство, будто рядом не жена, а подушка.
— «Не поехал бы, если так всё задолбало», — ответила Вика, не отрывая взгляда от окна.
Миша хмыкнул:
— «Ой, да ты ж знаешь. Только рот откроешь — сразу «если не нравится, увольняйся». А куда мне? В твою фирму?»
Он это сказал с насмешкой, с тем самым тоном, от которого хотелось плеснуть в лицо кипяточком. И не из чайника — из кипятильника, старого, обугленного, чтоб оставил след.
— «Да хоть куда. Но не ноешь бы каждое утро. Как будильник. Ты и есть мой самый бесчеловечный будильник», — спокойно произнесла она, поднимаясь, чтобы вылить кашу в раковину.
— «А ты, между прочим, тоже не сахар. Сидишь, вся такая успешная. Ой, Виктория Викторовна, у неё бизнес, у неё вебинары, у неё консультации… А дома жрать нечего. Где мои носки, кстати?»
Вика повернулась медленно. Вот так, как поворачиваются героини сериалов перед тем, как дать пощёчину.
— «В твоём носке. Где ты их обычно теряешь — туда и загляни. Под маму твою, наверное, заползли. Туда всё заползает, что мешает вам жить.»
Миша резко выпрямился:
— «Ты опять начала? Мать тебе что плохого сделала?»
— «Кроме того, что она родила тебя?» — усмехнулась Вика, подошла ближе. — «Она только и делает, что тянет тебя в болото. Шепчет тебе свои мамины сказки, где ты — жертва, а я — мегера. И ты веришь. А ты сам хоть раз подумал? Хоть один раз — своим, а не маминым мозгом?»
Он отступил на шаг. Дыхание у него стало резким, почти срывалось.
— «Ты хочешь войны, Вика? Доиграешься. Устанешь потом сопли жевать.»
Она стояла перед ним, чуть выше ростом, чуть сильнее в этот момент.
— «Ты даже угрожать не умеешь. Все твои угрозы — это «мамочка расскажет, как надо». Иди уже к ней. Ешь её борщ. А меня оставь. У меня, между прочим, мозг работает не только на маникюр.»
Миша злобно захлопнул дверцу шкафа, будто хотел ей этим по зубам дать. Не вышло.
Он оделся молча. Выходя, бросил:
— «Ненадолго тебе осталось тут королевой быть.»
Она услышала, как за дверью у него звякнули ключи. Через секунду — машина с визгом сорвалась с места.
Спустя час Вика стояла у кухонной мойки, мыла кастрюлю и случайно задела локтем телефон. Экран загорелся. Уведомление: «Алла С. — новое сообщение». Та самая «мамочка». Та, что звонила им каждый вечер, советовала, как лечить насморк, как жарить картошку, и, главное, как держать мужа «в руках».
Любопытство, как обычно, победило усталость. Она открыла переписку.
Алла С.:
«Сынок, ты с ней аккуратней. Подпиши всё, пока не передумала. И квартиру, и долю. Как только получишь — сразу ко мне. Твоя новая жизнь начнётся. А она, пускай, вебинарит дальше.»
Вика стояла, как вкопанная. Её рука с мокрой губкой замерла в воздухе.
Михаил:
«Да понял я. Но надо, чтоб сама подписала. Без истерик. Скажу, что юрист требует — для бизнеса. Надо давить через доверие.»
Алла С.:
«Ты мой умничка. Скоро будешь свободен. А она — пусть ищет себе нового дурака.»
Телефон выпал из рук и плюхнулся в мокрую кастрюлю. Вика даже не дернулась. Только в голове шумело.
Вот тебе и «вебинары». Вот тебе и «королева». Они её режут, пока она спит. Медленно, по чуть-чуть. Начали с уколов: «ты устала», «ты раздражительная», «может, тебе к психологу». Потом — «давай я помогу тебе с бумагами». Потом — вот это.
Она присела на табурет, положила локти на колени, зажала голову руками.
И заплакала. Впервые за много лет. Не от боли даже — от ярости. От того, что любимые люди — не просто разлюбили, а решили обчистить. Развести, как лохушку на рынке. Только без «акции», а по полной цене — её жизни.
В этот момент зазвонил дверной звонок. Однократный, жёсткий, как удар кулаком.
— «Открывай, Вика. Я кое-что забыл. Быстро!» — Миша.
Она вытерла лицо. Встала. Подошла к двери. Рукой по замку — но не открыла.
— «Ты не просто забыл. Ты просрал. И не ключи. А меня.»
— «Что ты несёшь? Открой, Вика!»
— «Ты ведь думал, что я тупая, да? Ну так вот — нет. Всё прочитала. И знаешь, что? Всё подпишу. Только один документ. О разводе.»
Тишина за дверью. Даже дыхания не слышно.
И вдруг — глухой удар. То ли кулаком в дверь, то ли он сам по ней рухнул.
Она отошла. Села обратно. И включила чайник.
— «Пора, Виктория Викторовна. Пора делать настоящие выводы, а не очередные гренки.» — тихо сказала она себе вслух.
Икра и лицемерие
Вика уже сварила крепкий кофе, натянула джинсы, собрала волосы в тугой пучок. В кухне всё ещё пахло горелым, но воздух стал другим. Решительным. Как будто в квартире кто-то вымыл полы не водой, а ампутированной иллюзией.
Звонок в дверь — снова. Но теперь длинный, выжидающий. Без паники.
— «Я знаю, что ты дома, Виктория. Открывай. Нам надо поговорить, как взрослые женщины.»
Голос Аллы был мягкий, как мороженое, в которое подмешали яд. Точно таким она говорила, когда предлагала Вике «немного отдохнуть» в санатории, потому что «ты сильно нервничаешь, милая». Тогда Вика послушалась. Сейчас — нет.
Она открыла дверь.
Алла стояла с пакетом из «Азбуки вкуса», в светлом пальто и с волосами, уложенными в безупречную укладку. На лице — ровная косметика, даже ресницы подкрашены. Вид — будто ехала не «разобраться», а на завтрак с губернатором.
— «Ты не возражаешь, если я войду?»
— «Сама зашла — сама и выходи, когда накипит», — Вика отступила, давая дорогу.
Алла вошла, поставила пакет на стол. Достала контейнер.
— «Красная икра. Настоящая, не китайская дрянь. Михаил любит на гренке, с маслом.»
Вика села. Посмотрела на баночку.
— «Гренок не будет. Хлеб закончился. Да и не за гренками ты пришла.»
Алла села напротив, аккуратно, как в гостях у министра.
— «Знаешь, Виктория, я сначала не верила, что ты способна на такое. А теперь смотрю — ты не просто способна. Ты уже сделала шаг. Прочитала переписку. Разозлилась. Всё по сценарию обиженной женщины.»
— «Какой у вас с сыном богатый внутренний театр. Сценарии, роли, монологи. А я, видимо, наивная статистка. Или жертва в финале.»
Алла выпрямилась, в глазах блеснул холод:
— «Ты слишком много на себя берёшь. Сначала — бизнес на его деньги, потом — эта борьба за квартиру. Но ты забыла, что Михаил — мой сын. А мать лучше знает, что ему нужно.»
Вика встала.
— «И ты думаешь, это — ты? Ты и есть его нужда? Не любовь, не партнёрство, не свобода. А ты. Как моль. Как пиявка, которая прикинулась мамочкой.»
Алла встала тоже. Лицо её исказилось.
— «Ах ты… Дрянь. Мало тебе, что мы взяли тебя в семью, из дыры вытащили, на ноги поставили! Ты ж с чем пришла?! С сумкой и зубной щёткой!»
— «А ты думаешь, я забыла, как ты шипела мне на ухо в первую неделю: «Смотри, чтоб сын не разочаровался — он не любит глупых». Или как ты дарила мне книги по кулинарии с закладками на тех страницах, что «мужчинам нравится»? Это было не воспитание, Алла. Это был тихий террор.»
Алла бросила салфетку на пол. Заметалась по кухне, как в театре на репетиции скандала.
— «Я тебя ненавидела с первой минуты. Знала, что ты не продержишься. Всё ждала, когда он поймёт, что ты… что ты НИКТО!»
— «А я ждала, когда он поймёт, что ты — его главная ошибка. Он так и не понял. А жаль.»
И тут Алла резко схватилась за грудь. Пошатнулась. Лицо побелело, губы задрожали.
— «Вика… Что-то… Не так…»
— «Твоё «не так» всегда было проблемой. Но сейчас — это уже физика. Держись за стол. Не за меня.»
Алла опустилась на пол. Медленно. Как будто садилась на траву на пикнике. Только вот глазами хлопала не по-семейному.
— «Звони ему… Михаилу… Я…»
Вика дрожащими пальцами набрала 112.
Скорая уехала через двадцать минут. Диагноз: инсульт. Вика поехала в больницу сама, на такси. Села на лавку в коридоре приёмного. Через десять минут вбежал Миша.
— «Где она?!»
— «Реанимация. Врач сказал — повезло, что вызвали сразу. Иначе бы…»
Он резко подошёл к ней. Глаза налились злостью.
— «Это ты довела её. Ты. Своими разборками. Своими обвинениями. Своими истериками!»
Вика встала, тихо, ровно:
— «Ты читаешь сказки, Михаил. Ты с детства любил, когда мама придумывает. Но жизнь — не сказка. Она тебя жрёт заживо, если ты не умеешь различать, где добро, а где — лицемерие.»
— «Я тебе это не прощу.»
— «Я и не прошу. Просто дай мне номер врача. Я хочу знать, как она. Несмотря ни на что, она всё-таки мать. И хоть раз в жизни — я хочу поступить по-человечески.»
Он сжал кулаки. Потом отступил. Дал номер. Ушёл.
А Вика осталась сидеть. В белом коридоре. Среди автоматов с кофе, запаха антисептика и чужих стенаний. Она вдруг поняла, что наступило утро. По-настоящему.
И что теперь всё — по праву боли.
Мужчина из прошлого
Аллу перевели из реанимации. Вика заходила каждый день — с цветами, бульоном и тетрадкой, в которую записывала, что говорили врачи. Алла пока не разговаривала, но уже могла двигать рукой. Иногда открывала глаза и моргала — раз, два. Миша не появлялся.
И слава богу.
Вика поставила миску с супом на столик. Села в кресло. Тихо, почти про себя:
— «Знаешь, Алла Сергеевна… если бы вы тогда не пришли, всё было бы иначе. А теперь я даже не уверена, жива ли я сама. Или это уже другая женщина — такая, которая говорит с вами, пока вы молчите.»
— «Она вас слышит?»
Незнакомый голос. Глухой, бархатный. Вика резко обернулась.
В дверях стоял мужчина — лет под шестьдесят, в светлой рубашке, с тростью в руке и усталыми, будто выцветшими глазами. Чем-то — чертами, осанкой, тем, как держал подбородок — напоминал Аллу. Только… мягче. Умнее. С грустью в лице, как будто он уже когда-то всё это прожил.
— «Я — Игорь Анатольевич. Брат этой прекрасной, но очень упрямой женщины. Прилетел вчера. Из Берлина.»
— «Вика. Жена её сына. То есть… вроде как уже нет. Не знаю.»
Он кивнул и подошёл. Посмотрел на Аллу с нежностью, которая бывает только у тех, кто давно научился отпускать. Потом повернулся к Вике:
— «Слышал, инсульт у неё был… не на ровном месте.»
— «Нет. Место было очень… ровное. Прямо кухня. Суп, крики, правда в лицо. Ну, как у всех.»
Он усмехнулся. Тихо сел в кресло напротив.
— «Знаете, у нас с сестрой всегда были… разные взгляды. Она любила держать людей под контролем, а я — отпускать. Потому и живём в разных странах.»
Вика впервые чуть улыбнулась.
— «Мне казалось, у неё нет никого. Только сын и “любовь к порядку”.»
— «Есть люди, которые не исчезают, даже если ты их забыл. Я — из таких. Я не святой, я просто… уже много видел. И знаете, что я вижу сейчас?»
— «Что?»
— «Что вы всё ещё держитесь. Хотя не обязаны. И это — редкость. Я бы хотел вас поддержать. Не потому, что вы правы. А потому, что вы одна.»
Вика замерла. Давно никто не говорил с ней как с человеком, а не как с функцией: «жена», «обуза», «виноватая».
— «А Михаил?»
— «Он на грани. Я виделся с ним. У него злость, вина, страх — всё в одном флаконе. И знаете, кого он винит? Не себя. Вас.»
— «Классика жанра. Только я больше не играю в их спектакль. Пусть режиссируют без меня.»
— «А если это — новый спектакль? И вы — уже не роль. А сценарист.»
Она посмотрела на него. Долго. Потом встала и сказала:
— «Пойдёмте. Покажу вам, где тут кофейный автомат. Он варит отвратительно. Но иногда — помогает.»
Игорь Анатольевич поднялся. Трость постучала по полу. Они вышли вместе. А в палате Алла вдруг зашевелила пальцами правой руки.
Никто этого не заметил.
Гвоздь в гроб, или кофе с привкусом свободы
Михаил появился на пороге больничной палаты, будто бы и не было двух недель молчания. В чёрной кожаной куртке, с подглаженными джинсами и теми глазами, в которых осталась только злость. Он даже не посмотрел на мать — сразу уставился на Вику, что сидела в кресле с блокнотом.
— «Ты как здесь оказалась опять?» — голос резкий, будто лом об асфальт.
— «А ты что, ключи от этой палаты получил? Или по графику ревнуешь?» — не оборачиваясь.
— «Вик, ну хватит. Я всё понял. Ты победила. Я проиграл. Счастлива?»
Она подняла глаза. Тихо сказала:
— «Ты не проиграл, Миша. Ты просто показал, кто ты есть. И больше ничего делать не надо.»
— «Ты довела мать! Ты понимаешь это?!»
— «Я? А может, ты, со своей гнилью и сделками за спиной?»
Он шагнул ближе. Зажегся тот его взгляд — скользкий, стеклянный, который она видела лишь пару раз, но потом вспоминала годами.
— «Слушай сюда, умная. Я даю тебе последний шанс. Или ты забираешь заявление из суда, возвращаешь бизнес и всё оформляешь, как было — или я не просто заберу твою квартиру. Я тебя сотру. По-серьёзке. Я теперь знаю людей.»
— «Ты и раньше знал. Только не тех. И не про то.»
— «Ты охренела, Вика. Ты кто без меня вообще?»
— «Та, кого ты пытался сделать никем. Не вышло.»
Он рванулся к ней — резко, по-уличному. Но между ними вдруг встал Игорь Анатольевич.
— «Михаил. Не делай ошибок, которые не исправить.» — спокойно, но так, что даже воздух остыл.
— «Уйди. Это не твоё дело.»
— «Это моё дело. Потому что ты, сын моей сестры, ведёшь себя как… как мелкий шантажист на рынке. А я таких знаю. И знаешь, что с ними бывает? Они исчезают. Без следа. Потому что их никто не держит.»
Миша отшатнулся. И впервые в глазах — не злоба. Страх.
Игорь шагнул ближе. Смотрел прямо в лицо.
— «Ты хотел всё — сразу. Квартиру. Бизнес. Жену под каблук. А знаешь, кто так делает? Слабаки. Сильные строят сами. А ты — тень своей матери. А Вика… она тебя пережила. Как болезнь. И теперь у неё иммунитет.»
Тишина повисла, как глухой удар. Миша сжал кулаки, но не ударил. Смотрел на Вику, будто на чужую женщину. Потом вышел. Молча. Навсегда.
Через три месяца Алла Сергеевна уже сидела в кресле у окна, на даче Игоря в Подмосковье. Говорить могла только шёпотом, но и это было чудом.
Вика приезжала раз в неделю. Привозила пирог, молоко и новые книги.
— «Он звонил?» — Алла шептала, почти не шевеля губами.
— «Звонил. Из Тбилиси. Сказал, у него там стартап. Наверное, научился продавать воздух. Без доверенности.»
Алла прикрыла глаза.
— «Я хотела… как лучше. Но ты… оказалась сильнее.»
— «Не сильнее. Просто — живучее. И это, Алла Сергеевна, не одно и то же.»
— «Игорь… он всё знал, да?»
— «Он знал, как пахнет боль. Просто выбрал другой путь.»
Они замолчали. Потом Алла сказала:
— «Если бы я могла повернуть назад…»
— «Не надо. Назад — там, где всё гниёт. А у вас — ещё время есть. Хотите пирог с малиной?»
— «Хочу. Только чтоб не кислый.»
— «Постараюсь.»
Вика шла по дорожке, а ветер трепал волосы. Впереди — тёплый дом, озеро, где можно было не думать. Позади — пустота. Но не страшная. А та, что даёт выдох.
Она не знала, будет ли ещё любить. Но знала точно — больше её не сломают. Никто. Ни муж. Ни мать его. Ни тот, кто прячется за добрым лицом.
Потому что теперь у неё был дар: видеть тех, кто хочет забрать, и чувствовать тех, кто хочет дать.
И этого — хватало.
