Когда Ксения впервые увидела дом в селе Вербивка, ей будто показалось, что это старое строение смотрит на неё с надеждой. Не с унылым забвением или жалобной старостью — именно с надеждой. У домов, как и у людей, тоже есть «глаза»: одни окна застывают пустыми, как у стариков в очереди, а другие сияют, будто влюблённые подростки. У этого дома были влюблённые окна. И Ксения, хоть и не сентиментальная, поймала себя на мысли: «Ладно, старик, давай вместе станем красивее». Так она и сделала.
Дом ей достался полуслучайно. Дальний родственник Пётр Семёнович уезжал к дочери в город, где пахнет не адской жижей от навоза, а ванилином, и почти даром уступил «только в добрые руки». Ксюша была едва ли не идеальным претендентом: фельдшер с пятнадцатью годами стажа, не пьющая, не курящая и ругающаяся разве что по делу. Зарплата — пятьдесят восемь тысяч, из которых сорок уходило на кредит за дом, остальное — на еду и сапоги. На крыше кровля держалась на честном слове (и на полусотне гривен, что остались), а когда шёл дождь, вода обязательно капала прямо в душу. Воды в доме не было — был колодец, и Ксения таскала её ведрами, как в рекламе о «женской силе», но не в пышном сарафане, а в непромокаемом халате. Печку подчинили огню, сараи заштопали, забор покрасили — и хоть чуть-чуть стало похоже на тепло. Полгектара земли оформила на себя, посадила яблони и разбила огород, и даже чужой пёс подселился к её двору, будто знал: здесь кормят сердечнее.
Когда соседи заметили, что Ксения не просто «девка из города», а человек с руками и мозгом на месте, отношение изменилось: кто-то подбросил досок, кто-то прямо с поля приволок картошку, и никто не стал просить «спасибо» — село так не принято. Помогли, приняли и забыли, оставив только благодарность в тишине.
Илью Ксения встретила на местной ярмарке: он стоял у прилавка с мёдом, она покупала кефир. Он предложил подержать пакеты — она улыбнулась: «Ты не надорвёшься?» — и разговор завязался. Высокий, спокойный, охранник райцентра, ездит в город на «Жигулях», пахнущих деревом и «Шипром». Зарплата у него сорок пять тысяч — без излишеств, но надёжен. Через год они расписались тихо, без торжеств: просто обменялись кольцами и пожали руки, словно заверили друг друга в союзе на стройке жизни.
Илья переехал к Ксении без хлама: пакет из супермаркета вместил всю его жизнь — джинсы, бритву и кружку «Охрана». В хозяйстве он не мешал и не помогал, но Ксения не обижалась: привыкла решать сама.
Свекровь, Галина Ивановна, жила в соседнем посёлке, «при характере», как здесь говорят. Её Ксения видела лишь пару раз — на День рождения и Новый год. Ни тёплых слов, ни претензий, только сдержанное «здорово» и «как у вас туалет внутри, а не во дворе». Она словно тень: отстранённая, но заметная, и Ксения даже уважала эту закрытость.
Но у теней тоже бывают моменты, когда они выползают на свет. В конце мая скончался Николай Петрович — умер от инфаркта прямо в клубничных грядах. Дом по завещанию достался сыну из города, который сразу заявил: «Жить не буду, всё продам». Матери дали месяц на сборы.
И вот как-то вечером за ужином Илья флегматично сообщает:
— Мама лишилась крыши над головой. Поживёт у нас.
Ксения поднимает взгляд:
— И как надолго?
— Пока найдёт что-то своё.
— А искать ей где?
— Ну… я надеюсь, разберётся.
И вместо «давай обсудим» Илья просто переключает телевизор. У Ксении внутри промелькнуло холодное предчувствие, будто сосед стучит в окно и ты понимаешь: крыша рухнула, и скоро придётся чинить.
На следующее утро во двор въехала «Газель». Выгрузили чемоданы, коробки, мешки. Оказалось, это надолго: кастрюли, комод, швейная машина «Чайка», старый холодильник, кресло с зелёным пятном и даже скатерть с петушками. Зашло:
— Здравствуйте, Ксения, — бодро позвонила в дверь свекровь. — Проживу у вас.
Только слово «проживу» звучало как «не уйду».
Ксения кивнула молча и отошла, глядя, как её дом заполняют чужие вещи и чужие запахи.
Свекровь заняла «гостевую», словно главную, поставила холодильник у стены, машинку — к окну, комод растянулся почти на всю комнату. Илья по вечерам ждал ужина и коротко хлопал маму по плечу: «Раз приехала — приехала». Ксения только подавала еду, наблюдая, как гостья в первом акте «Перемены места жительства» послевкусием оставила:
— Соли мало. И зелени не хватает.
— Досоли, укроп в огороде растёт, — терпеливо ответила Ксения.
— Я привыкла сразу вкусно есть, — пожала свекровь плечами. — А вам неудобно зеленью заморачиваться.
После еды она заняла у телевизора самое удобное кресло, принесла пульт и стакан воды, будто брала в аренду целый дом.
Проснулась Ксения наутро от запаха тушёной капусты с аммиачной ноткой. Шла в кухню босиком, мечтая о тишине и чашке чёрного кофе, а там поле боя: на плите варилось овсяное кашице-блюдо, её кофейник стоял в кладовке, йогурты переехали в морозилку, сыр скрыт за банками с вареньем, а специи раскиданы по мусорке. Вся жизнь — в ладони свекрови, которая уверенно заявила:
— Я просто порядок навела.
— Мне было удобно, — сухо сказала Ксения.
— Будет ещё удобнее, ты увидишь, — улыбнулась та, подтянув рукава.
И начался ревизионный штурм: «Твои кастрюли слишком лёгкие, эта сковорода не та, холодильник воняет, а йогурт — химия». Потом осмотр огорода:
— Здесь теплицу, тут курятник, а на том месте козу можно держать…
— Этим земельным участком распоряжаться должна я, — решительно вставила Ксения.
— Мы же теперь семья, — парировала свекровь. — Всё общее.
В груди Ксении горько надломилось: «Я же этот дом купила до свадьбы, земля оформлена на меня…»
Вечером, когда Илья предложил переставить мебель и поставить вторую кровать «про запас», Ксения резко отпустила вилку:
— Вы в моей спальне хотите кровать? Для гостей?
— А у меня есть племянница, пусть приедет на недельку, — весело сообщила свекровь.
— На недельку в МОЙ дом? — чуть не выцокала Ксения. — Это не семейный пансионат, и никто меня не спрашивал!
Илья привычно отмолчался. Трясина «мама против невестки» вырастала до ворот. Ксения поняла: с таким мужчиной, который пускает маму топтать её пространство, — нельзя быть в равных, только в мебели. Решение созрело молнией.
На следующий день она ушла с работы на пару часов. Дом утонул в активности свекрови: ревизии кладовки, развешивания простыней, совещаний с соседкой у калитки. Возвращаясь, Ксения зашла на кухню, где кто-то шепталась с племянницей над кружкой «изящной синей» — её любимой, дрожащей от чужих рук любимице. Развалившись в кресле, иннушка с удовольствием рассматривала полку с книгами, уже разбросанными «по цвету».
Тут Ксения поняла: это уже не просто «гость на пару дней». Это захват.
— Это МОЙ дом, — холодно сказала она. — Не ваша коммуналка. Гостей я не звала. Здесь живу только я.
Свекровь опешила, Илья вмешался:
— Ксюш, ну не драматизируй, пусть девочка поживёт пару дней.
— Я не против гостей, — ответила она, — но не без моего согласия. Я не мебель, я — хозяйка.
Той же ночью, когда Иннушка бродила по двору, а свекровь срывалась на телефонные звонки, Ксения решилась: через «Госуслуги» подала на развод.
— Этот дом останется мне, — сухо заключила она перед сном.
— Ты с ума сошла? — губы Ильи дрогнули.
— Я пришла в себя, — улыбнулась Ксения, зная, что защищает пространство, построенное годами.
Утром она собрала чемодан, оставив записку:
«Я не готова жить с двумя женщинами: одна чужая, другая должна быть близкой. Подумай, кто есть кто».
И уехала на дачу, куда пахло свежей землёй и ночной прохладой. Там не было чужих претензий и контроля.
Через три дня Илья приехал один. В руках — пакет мандаринов.
— Я поговорил с мамой и с сестрой. Теперь им придётся искать жильё отдельно, — тихо сказал он.
— Хорошо. — Ксения кивнула. — Здесь мне снова спокойно.
За неделю квартира опустела: Иннушка уехала, свекровь вернулась домой в свой район. С Ильёй они встретились в тишине её кабинета-приёмной.
— Я не знаю, станем ли мы «парой», — начала она, — но здесь будет только то, что мы построили вместе. Больше никаких вторжений.
Он молчал, потом кивнул:
— Готов начать заново. Без мамы, без гостей.
Они стали другими — взрослее, тише, честнее. Иногда вместе молча ужинали, иногда не виделись неделями, — и это не раняло, а укрепляло.
Однажды к её дому подходила женщина — та же тень из прошлого, с чемоданом под мышкой. Ксения не открыла дверь. Просто стояла у окна и смотрела, как прошлое уходит по ступеням вниз.
Вечером она написала Илье:
«Я готова начать всё сначала. Только мы двое. Больше никто. Ты со мной?»
Он ответил не в понедельник, а сразу же, почти мгновенно:
«Готов. Завтра утром — уже вместе».
За окнами таял последний лёд, и под ним робко пробивалась весна — такая же неуклюжая, но настоящая, как её новая свобода.
А вы когда-нибудь чувствовали, что теряете себя в чужом доме? Смогли бы вы отстоять своё личное пространство и сказать «стоп»?
