— Ну и куда ты эти банки составила? — Николай недовольно хмурился, разглядывая ряд закаток на верхней полке серванта. — Я же говорил, что компоты должны в подполе стоять. Сколько раз повторять?
Тамара молча вытирала руки о застиранный фартук с выцветшими подсолнухами. Солнце било в окно, подсвечивая морщинки вокруг её глаз и седые пряди, выбившиеся из-под косынки. В комнате пахло свежими огурцами и укропом.
— Там места нет уже, — тихо ответила она. — Картошка новая всё заняла.
— Места нет! — передразнил Николай. — А ты поищи получше! Всегда так — сделаешь всё по-своему, а потом я разбирайся.
Он тяжело опустился в продавленное кресло у телевизора и прибавил громкость. Новости заполнили комнату резкими голосами дикторов. Тамара постояла еще несколько секунд, глядя на мужа, потом вздохнула и вернулась на кухню.
Через тонкую стенку соседнего дома всё было отчетливо слышно. Вера сидела у окна с недовязанным шарфом в руках и невольно вслушивалась в разговор соседей. С тех пор как пять лет назад поставили новые тонкие перегородки при газификации их старых домов, такие разговоры стали обычным фоном её вечеров.
В свои шестьдесят Вера научилась не обращать внимания на чужие семейные перепалки. У каждой пары свои сложности, у каждой семьи — свои неурядицы. Вон и они с Валентином тоже не ангелы — то посуду не поделят, то телевизионную программу. Жизнь.
Три месяца назад Николай перенес инсульт. Легкий, сказали врачи. Восстановится полностью, нужны только уход, внимание и время.
Тамара не спала ночами. То компрессы меняла, то лекарства подавала, то просто сидела рядом, слушая тяжелое дыхание мужа. Сорок лет вместе, почти вся жизнь. Разве могла она иначе?
Валентин часто приходил проведать соседа — сидели у кровати, обсуждали новости. Вера носила бульоны, домашние заготовки — помогала Тамаре как могла. Сергей, сын Тамары и Николая, звонил каждый вечер из далекого Новосибирска, но приехать не мог — маленькие дети, ответственная работа. Тамара всё понимала.
— Как он сегодня? — спросила Вера, поставив на стол кастрюльку с куриным бульоном.
— Лучше, — Тамара поправила выбившуюся прядь. — Утром даже сам до туалета дошел. Врач говорит, скоро восстановится.
Кухня была маленькой, тесной. На стене — календарь с котятами, подаренный внуком на Новый год. Вдоль окна — горшки с геранью. На подоконнике — плюшевый медведь с оторванным ухом, реликвия из прошлого.
— Ты бы отдохнула, Тамара, — Вера внимательно посмотрела на подругу. — Совсем себя извела. Глаза ввалились, руки дрожат.
— Успею еще отдохнуть, — Тамара вымученно улыбнулась. — Главное, чтобы Коля поправился.
Вера знала эту преданность — сама такая же. Сколько себя помнила, всегда спешила домой — приготовить, убрать, создать уют. Валентин ценил? Наверное. По-своему. Как и все мужчины их поколения — молча принимая заботу как должное.
— А ты знаешь, я тут на чердаке копалась, — неожиданно оживилась Тамара. — И нашла свою старую шкатулку. Помнишь, я рассказывала? Та, что мне еще бабушка подарила.
— С твоими рисунками? — Вера помнила, как когда-то, лет двадцать назад, Тамара показывала ей свои юношеские работы.
— Да, представляешь? Я думала, она давно потерялась при переезде.
Глаза Тамары блеснули каким-то особенным светом, будто на миг за изможденным лицом женщины, уставшей от бесконечного ухода за больным, проглянула та девушка, что когда-то мечтала поступить в художественное училище.
Через месяц Николай окреп. Снова сидел у телевизора, снова командовал. Казалось, болезнь ничему его не научила.
— Тамар, а где моя синяя рубашка? — крикнул он из спальни.
— В шкафу, где всегда, — отозвалась Тамара, помешивая суп на плите.
— Да нет её тут! Ты что, не слышишь? Сколько можно повторять!
В его голосе звучало раздражение, которое нарастало с каждым днем выздоровления. Будто возвращение сил означало и возвращение права отыгрываться на жене за каждую мелочь.
Тамара вытерла руки и пошла в спальню. Николай стоял у распахнутого шкафа и нетерпеливо перебирал вешалки.
— Вот же она, — Тамара достала рубашку с самого видного места.
— А пуговица нижняя где? — сразу же нашелся Николай. — Совсем обленилась? За мной три месяца ухаживала, а простую пуговицу пришить не можешь?
Тамара молча взяла рубашку, пошла за ниткой и иголкой. А что еще делать? Сорок лет так — он говорит, она делает. Он требует, она исполняет. Иногда ей казалось, что она даже забыла, какой была до замужества — веселой, мечтательной, с планами поступить в училище, стать художницей…
В гостиной на комоде стояла та самая шкатулка. Деревянная, с инкрустацией из перламутра — цветочный узор, потускневший от времени. Тамара бросила взгляд на неё. Внутри лежали её рисунки, её мечты, её несбывшаяся жизнь.
В тот день всё шло обычным чередом. Тамара готовила обед, иногда поглядывая в окно на первые желтеющие листья яблонь в саду. Николай смотрел телевизор, время от времени громко комментируя новости.
— Представляешь, что творится! — воскликнул он, увидев сюжет о каком-то скандале в правительстве. — Тамар, иди послушай!
— Сейчас, — отозвалась она, помешивая суп. — Только картошку дорежу.
— Да брось ты эту картошку! Когда я тебя прошу, нужно сразу идти!
Тамара вздохнула, вытерла руки и пошла в комнату. За три минуты ее отсутствия суп убежал, залив плиту. Пришлось долго оттирать пригоревшее.
Вечером Николай потянулся за своей любимой вазой — хрустальной, тяжелой, подаренной им на десятую годовщину свадьбы. Хотел переставить на другое место, чтобы удобнее было дотягиваться до пульта.
— Осторожнее, Коля, — предупредила Тамара, заметив, как неловко он взял вазу.
— Да не учи меня, — отмахнулся он.
Ваза выскользнула из его рук и разбилась. Осколки брызнули по комнате, один оцарапал Тамаре ногу.
— Ну вот! — вместо извинений Николай повысил голос. — Говорил же тебе, не ставь её на край! Вечно всё делаешь по-своему!
Тамара замерла. Сорок лет она слушала подобные обвинения. Сорок лет принимала на себя вину за его ошибки, его небрежность, его нетерпение. Сорок лет стирала, готовила, убирала, ухаживала. Сорок лет растворялась в его жизни, забывая о своей собственной.
Что-то внутри неё сломалось. Как эта ваза.
— Хватит, — сказала она тихо.
— Что? — не понял Николай.
— Я сказала — хватит! — её голос окреп. — Хватит обвинять меня во всем! Это ты разбил вазу! Ты! Не я! И это ты всегда всё делаешь по-своему, а я только подчиняюсь!
Николай уставился на неё с изумлением. За сорок лет он ни разу не слышал, чтобы жена повышала на него голос.
— Ты что, совсем с ума сошла? — начал он, но Тамара не дала ему закончить.
— Съезжай к своей матери, мне надоело быть вечной домработницей! — выкрикнула она, чувствуя, как горячие слезы текут по щекам. — Надоело! Слышишь? Надоело!
Пораженный Николай смотрел на неё, будто видел впервые. Тамара, всегда тихая, всегда покладистая Тамара, смотрела на него с такой яростью, с такой накопившейся за годы горечью, что он инстинктивно отступил.
— Да ты… да как ты… — начал он, но слова не шли.
— Собирай вещи, — Тамара указала на дверь. — Хватит. Я больше не могу так жить. Не хочу.
В этот момент за окном проходила Вера. Услышав крики, она замедлила шаг, невольно прислушиваясь к происходящему в доме соседей.
— Съезжай к своей матери, мне надоело быть вечной домработницей! — донеслось до неё сквозь открытое окно.
— Коля, ты… ты выведешь кого угодно, — добавила Тамара уже спокойнее. — Я сорок лет терпела. Больше не буду.
Вера прошептала эти слова, повторяя за соседкой, чувствуя, как что-то отзывается в её собственном сердце. Она поспешила домой, где Валентин, как обычно, ждал ужин ровно в шесть.
Николай уехал к сестре в соседний поселок. Просто собрал самое необходимое и ушел, хлопнув дверью. Сестра жила одна, места хватало.
Тамара впервые за сорок лет осталась одна в доме. Первый вечер она просто сидела на кухне, глядя в окно и не веря тому, что сделала. Второй день прошел в оцепенении — она механически убирала осколки вазы, механически готовила еду, механически отвечала на звонок сына, не рассказав ему о произошедшем.
На третий день она достала из шкатулки свои старые рисунки, разложила на столе. Акварельные наброски цветов, карандашные портреты одноклассников, несколько пейзажей родного села. Девичьи мечты, похороненные под грузом семейных обязанностей.
Неожиданно для себя Тамара заплакала. Не от горя — от осознания упущенного времени, от жалости к той девушке с мечтами, которой она когда-то была.
Вечером пришла Вера. Без предупреждения, просто постучала в дверь.
— Проведать тебя решила, — сказала она, внимательно глядя на подругу. — Слышала, Николай уехал?
— Да, — Тамара не стала отрицать очевидное. — Поссорились мы.
Они сидели на кухне, и Тамара неожиданно для себя рассказала всё — как устала, как чувствовала себя невидимкой все эти годы, как нашла свои старые рисунки.
— Знаешь, я ведь поступить хотела, учиться, — говорила она, разглаживая пожелтевший от времени лист с акварельным букетом. — А потом Коля сделал предложение, и мама сказала — хватит глупостями заниматься, пора семьей обзаводиться. И я послушалась.
Вера молчала, думая о своей жизни с Валентином. Разве не то же самое? Разве не отказалась она от курсов бухгалтеров, когда муж сказал, что женщина должна дома сидеть? Разве не бросила петь в сельском хоре, когда он начал ревновать к мужским взглядам?
— А теперь что будешь делать? — спросила она наконец.
— Не знаю, — честно ответила Тамара. — Первый раз в жизни действительно не знаю. И знаешь… это даже интересно.
Прошла неделя. Тамара преобразилась. Достала с антресолей старые краски, купила новые кисти и альбом. Начала рисовать — неуверенно, робко, но с каждым днем всё увереннее. Сначала яблоки из своего сада, потом вид из окна, потом портрет соседской девочки.
Она поменяла прическу — подстриглась короче, отказавшись от привычного пучка. Нашла в шкафу яркую кофту, которую раньше не решалась надеть — Николай считал, что в её возрасте это смешно.
Вера заходила каждый день, приносила новости деревни, угощения, комплименты.
— Ты будто помолодела, — говорила она, разглядывая новые рисунки подруги. — Глаза блестят, спина прямая.
— Сама не знаю, что со мной, — улыбалась Тамара. — Будто крылья выросли.
— А Николай звонит?
— Звонит. Говорит, вернется, когда я остыну, — Тамара пожала плечами. — Не понимает, что дело не в том, что я злюсь. А в том, что я себя нашла. Наконец-то.
— И что будет, если он вернется? — Вера смотрела на подругу с тревогой.
— Не знаю, — честно ответила Тамара. — Но точно знаю, что по-старому жить больше не хочу.
Через месяц Николай действительно вернулся. Просто пришел с чемоданом, уверенный, что жена уже «перебесилась», что всё пойдет по-прежнему.
Он застыл на пороге гостиной. Стол был сдвинут к окну, на нем стоял мольберт, купленный по интернету, лежали краски, кисти. На стенах висели несколько новых картин — яркие, сочные пейзажи. А Тамара, его Тамара, с короткой стрижкой и в брюках (в брюках!), стояла у мольберта и что-то увлеченно рисовала.
— Что это? — только и смог выдавить он.
— Это я рисую, — спокойно ответила Тамара, не отрываясь от работы. — Пейзаж нашей реки.
— Я не об этом, — Николай обвел рукой комнату. — Что всё это значит? Где мое кресло? Где телевизор?
— Кресло в спальне, телевизор тоже там, — Тамара наконец обернулась. — Здесь теперь моя студия.
Николай смотрел на неё, не узнавая. Куда делась его тихая, послушная Тамара?
— Тебе придется привыкать к новым правилам, Коля, — сказала она, откладывая кисть. — Я больше не буду единственной, кто готовит, убирает и стирает. Я тоже хочу заниматься тем, что мне нравится. Рисовать. Может быть, даже продавать картины.
— Это еще что за бред? — возмутился Николай. — Я сорок лет работал, чтобы содержать эту семью!
— А я сорок лет работала, чтобы в этой семье был порядок, уют и покой, — спокойно ответила Тамара. — Только моя работа почему-то считалась не работой, а обязанностью. Так вот, я устала от этого. Либо мы живем на равных, либо не живем вместе вообще.
— Да ты… да я… — Николай задыхался от возмущения.
— Решай, — Тамара вернулась к мольберту. — Мне нужно закончить до захода солнца, свет меняется.
Николай в бешенстве выскочил из дома, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла. Тамара вздрогнула, но продолжила рисовать. Впервые за сорок лет она чувствовала себя цельной, настоящей. И это чувство она не собиралась отдавать.
Вера задумчиво помешивала суп, поглядывая на часы. Валентин вернется с рыбалки через полчаса, нужно успеть накрыть на стол, подогреть хлеб, достать соленья.
Но мысли её были далеко — с Тамарой, с её удивительным преображением. Неужели и в шестьдесят можно начать новую жизнь? Неужели и в их возрасте можно найти в себе силы изменить то, что, казалось, установлено навсегда?
— Вер! — голос Валентина от порога заставил её вздрогнуть. — Я вернулся! Давай обедать скорее, после обеда хоккей начинается.
Она поспешила в прихожую. Валентин уже снимал сапоги, на полу растекалась лужица от мокрых штанин.
— Суп готов, сейчас подам, — сказала Вера, принимая у мужа рыболовные снасти. — Много наловил?
— Да какой там, — отмахнулся Валентин. — Соседи всю рыбу распугали. Ну ничего, в следующий раз повезет.
Он прошел на кухню, сел за стол, постучал ложкой по столу.
— Давай быстрее, а то хоккей пропущу.
Вера разлила суп, подала хлеб, соленья, села напротив. Валентин ел торопливо, не поднимая глаз от тарелки.
— Знаешь, я тут думала… — начала она неуверенно.
— Ага, — невнимательно отозвался Валентин, дожевывая хлеб. — Слушай, суп пересолила немного, в следующий раз поосторожнее с солью.
Вера запнулась. Всегда так — начнешь говорить, а он или не слушает, или находит, к чему придраться.
— Тамара картины рисует, — сказала она, собравшись с духом. — Красивые очень.
— А, эта ненормальная, — фыркнул Валентин. — Николай мне всё рассказал. В её возрасте такие фокусы выкидывать — людей только смешить. Да и куда Николаю теперь деваться? Сорок лет вместе прожили, не разводиться же.
— Почему ненормальная? — Вера почувствовала, как внутри поднимается раздражение. — Человек нашел себя, занимается тем, что любит.
— Нашла, конечно, — усмехнулся Валентин. — В шестьдесят лет художницей заделалась! Нет, ты представляешь? А дом, а хозяйство? Николай говорит, она даже готовить теперь не всегда успевает, его заставляет.
— А что, он сам не может? — выпалила Вера и тут же пожалела о сказанном.
Валентин отложил ложку и внимательно посмотрел на жену.
— Ты чего это? От подруги заразилась?
Вера опустила глаза. Нет, она не готова к такому разговору. Не сейчас. Может быть, никогда.
— Просто спросила, — пробормотала она. — Доедай, остынет.
Валентин покачал головой и вернулся к еде. А Вера украдкой посмотрела в окно, где виднелся дом Тамары, и беззвучно прошептала:
— Съезжай к своей матери, мне надоело быть вечной домработницей!
Через две недели Николай вернулся. Просто пришел, позвонил в дверь — впервые за сорок лет брака.
— Можно войти? — спросил он необычно тихим голосом.
Тамара стояла в дверях, не торопясь приглашать его.
— Зачем пришел?
— Поговорить, — Николай переминался с ноги на ногу. — Можно?
Она впустила его. В доме было чисто, но совсем не так, как раньше. Вещи лежали по-другому, мебель стояла иначе. И всюду — картины, наброски, краски.
— Я тут подумал, — начал Николай, усаживаясь на самый край дивана, — что, может, ты и права. Может, я действительно… не замечал, как много ты делаешь.
Тамара молчала, глядя на мужа с легким удивлением. За сорок лет она ни разу не слышала от него ничего похожего на извинение.
— Сестра мне многое объяснила, — продолжил Николай. — Сказала, что я всегда был… эгоистом. И что тебе, наверное, нелегко было все эти годы.
— Нелегко, — подтвердила Тамара. — Но дело не в этом, Коля. Дело в том, что я сама позволяла так с собой обращаться. Сама отказалась от своих желаний, от своей жизни. И теперь хочу это исправить.
— А как же я? — в голосе Николая звучала растерянность. — Как же наша семья?
— Семья может быть, Коля. Но другая. Равная. Где мы оба решаем, оба делаем, оба уважаем друг друга.
Николай долго молчал, разглядывая свои руки. Потом поднял глаза.
— Я могу попробовать, — сказал он тихо. — Если ты дашь мне шанс.
Вера возвращалась с почты, где получила пенсию, когда увидела Николая, выходящего из дома Тамары. Он шел уверенной походкой, но без своего обычного высокомерия.
— Здравствуй, Вера, — поздоровался он, останавливаясь. — Как дела?
— Хорошо, — ответила она настороженно. — А ты как?
— Учусь, — неожиданно улыбнулся Николай. — Жить по-новому учусь. Непросто, скажу тебе, в нашем возрасте меняться. Но, оказывается, можно.
Он пошел дальше, а Вера замерла, глядя ему вслед. Потом решительно направилась к дому Тамары.
Подруга встретила её с улыбкой, провела в гостиную, где на мольберте стояла почти законченная картина — осенний пейзаж их деревни, яркий, живой.
— Коля приходил, — сказала Тамара, разливая чай. — Хочет вернуться.
— И что ты решила? — Вера замерла с чашкой в руках.
— Попробуем, — Тамара пожала плечами. — Только теперь по моим правилам. Он будет жить в маленькой комнате, пока не докажет, что действительно изменился.
— И он согласился? — изумилась Вера.
— Представь себе, — Тамара тихо засмеялась. — Сказал, что сделает всё, что нужно. Даже готовить научится.
Они долго сидели, разговаривая о новой жизни Тамары, о её картинах, о возможности выставить их на местной ярмарке. Когда Вера собралась уходить, Тамара вдруг достала небольшой холст.
— Это тебе, — сказала она, протягивая подруге картину. — Я нарисовала вчера.
На картине были изображены две женщины, сидящие на скамейке у реки. Одна — с короткой стрижкой и в яркой одежде, с мольбертом на коленях. Другая — с длинной косой, в скромном платье, с книгой в руках. Обе улыбались, глядя на закат.
— Это же мы, — прошептала Вера, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
— Мы, — кивнула Тамара. — Какими могли бы быть. Какими еще можем стать.
Вера осторожно взяла картину, прижала к груди.
— Спасибо, — сказала она тихо. — За картину. И за… пример.
Дома Валентин уже ждал ужин. Сидел у телевизора, постукивая пультом по подлокотнику.
— Где была так долго? — спросил он недовольно. — Ужин стынет.
Вера остановилась в дверях, держа в руках картину Тамары.
— У Тамары была, — ответила она, глядя на мужа. — Она мне подарок сделала. Картину нарисовала.
Валентин скептически хмыкнул.
— Опять со своей чудачкой-подружкой время теряешь, — он покачал головой. — Ты бы лучше ужин разогрела.
Вера молча прошла на кухню, бережно прислонила картину к стене. Рядом с ней, на столе, лежала стопка перчаток Валентина, которые она собиралась заштопать. Утром муж бросил их тут со словами: «Почини к вечеру, все пальцы продуваются».
Она медленно разогрела еду, разложила по тарелкам, принесла в комнату.
— Твой любимый сериал начался, — сказал Валентин, не отрываясь от экрана. — В шкафу носки разбери, я сегодня не мог найти коричневые.
Вера смотрела на его затылок, на седеющие волосы, на руку, лежащую на подлокотнике. Тридцать восемь лет вместе. Всегда рядом. Всегда так… и всегда ли?
В её памяти вдруг всплыл летний день, когда они только познакомились. Валентин, молодой, красивый, играл на гитаре у реки. Пел песни про любовь. Приносил ей цветы, просто так. Говорил, что её голос — самый красивый в сельском хоре. Когда это изменилось? Когда он перестал видеть в ней человека и стал видеть только… прислугу?
— Ты слышишь? — Валентин обернулся. — Носки разбери, говорю. И пуговицу на пиджаке пришей, завтра в город поеду.
Что-то надломилось в Вере. Она подошла к телевизору и выключила его.
— Я хочу поговорить, — сказала она, удивляясь твердости своего голоса.
— Сейчас сериал идет! — возмутился Валентин. — Нельзя потом?
— Нет, — Вера впервые за много лет твердо посмотрела на мужа. — Нельзя. Я всю жизнь тебя слушала и всё делала, как ты хочешь. Думаю, ты можешь потерпеть пятнадцать минут разговора.
Валентин уставился на неё с изумлением, но промолчал.
— Я больше не буду единственной, кто убирает, готовит и стирает, — сказала Вера, чувствуя, как дрожат колени. — Я тоже хочу заниматься тем, что мне нравится. Хочу вернуться в хор. Хочу ходить на курсы рисования, которые открылись в клубе.
— Что? — Валентин рассмеялся. — Ты шутишь? Какое пение, какое рисование в твоем возрасте? Лучше бы…
— Нет, — Вера покачала головой. — Это не шутка. Я серьезно. Или мы живем на равных, или…
Она не смогла закончить фразу. Страх сковал горло. Тридцать восемь лет они вместе. Куда она пойдет? Как будет жить одна?
— Или что? — прищурился Валентин. — Уйдешь, как Тамара своего выгнала? Да куда ты пойдешь? И зачем тебе рисование? Ты даже в школе рисовать не умела!
— А ты откуда знаешь? — вдруг спросила Вера. — Мы познакомились после школы. Ты никогда не видел моих рисунков. Никогда даже не спрашивал, что я умею, что люблю. За все тридцать восемь лет.
Валентин растерянно моргнул. Действительно, он не знал. Никогда не интересовался.
— А хор? — продолжала Вера, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Помнишь, как я пела? Как меня даже в областной конкурс приглашали? А ты сказал, что ездить далеко и вообще — замужняя женщина должна дома сидеть. И я послушалась. Как всегда.
Она вдруг почувствовала страшную усталость. Опустилась в кресло, закрыла лицо руками.
— Я не знаю, что с нами случилось, Валя, — сказала она тихо. — Когда мы стали чужими? Когда ты перестал замечать меня? Когда я превратилась для тебя просто в… удобную домработницу?
Валентин сидел неподвижно, глядя на жену широко открытыми глазами. Он никогда не видел её такой — решительной, говорящей о своих чувствах. Он привык, что Вера всегда соглашается, всегда подстраивается, всегда молчит.
— Я еду к сестре на неделю, — сказала Вера после долгого молчания. — Мне нужно подумать. Нам обоим нужно подумать. О том, хотим ли мы жить вместе дальше. И если да — то как.
— Как это? — Валентин наконец обрел дар речи. — А я? А дом?
— Справишься, — Вера встала. — Тебе пятьдесят девять лет, ты взрослый мужчина. Суп в холодильнике, хлеб на столе. Стиральная машина в углу. Инструкция на стене. Я объяснила тебе, как ей пользоваться, уже десять раз.
Она пошла в спальню, достала чемодан, начала складывать вещи. Руки дрожали, сердце колотилось где-то в горле. Но с каждой сложенной вещью она чувствовала странное облегчение. Будто тяжелый груз, который она несла все эти годы, становился легче.
Валентин стоял в дверях, наблюдая за сборами жены с растерянным видом.
— Ты правда уезжаешь? — спросил он.
— Правда, — Вера застегнула чемодан. — Утром. На первом автобусе. Телефон сестры на холодильнике, если что-то срочное.
Утром Вера сидела на автобусной остановке, крепко сжимая ручку чемодана. Валентин не вышел проводить её — лежал в спальне, отвернувшись к стене, делая вид, что спит.
Автобус подъезжал к остановке, когда Вера увидела, как к ней торопливо идет Тамара.
— Уезжаешь? — спросила она, опускаясь на скамейку рядом.
— К сестре, на неделю, — кивнула Вера. — Нужно подумать.
— Понимаю, — Тамара коснулась её руки. — Тоже ссора?
— Не совсем, — Вера слабо улыбнулась. — Скорее… пробуждение. Я как будто сорок лет спала и вдруг проснулась. И увидела, во что превратилась моя жизнь.
Автобус остановился, открыл двери. Вера поднялась.
— Ты молодец, — сказала Тамара. — Что бы ты ни решила — я с тобой.
Они обнялись. Вера поднялась в автобус, села у окна. Помахала подруге рукой, когда автобус тронулся.
Глядя, как уменьшается фигурка Тамары, Вера неожиданно почувствовала облегчение. Впервые за долгие годы она сделала что-то для себя. Впервые решила сама, не спрашивая разрешения, не подстраиваясь под чужие желания.
Она прижалась лбом к прохладному стеклу и закрыла глаза. Впереди была неизвестность, но почему-то она больше не пугала.
Валентин сидел на кухне, растерянно глядя на гору немытой посуды. Три дня прошло с отъезда Веры, а он всё ещё не мог привыкнуть к тишине дома, к необходимости самому решать бытовые проблемы.
Холодильник пустел, одежда пачкалась, пыль собиралась на полках. Он пытался готовить — вышло не очень. Пытался стирать — едва не сломал машинку. Пытался мыть полы — обнаружил, что даже не знает, где Вера хранит швабру.
Как-то незаметно вся эта работа по дому выполнялась годами. Он просто не замечал — приходил, а всё уже готово, чисто, уютно. Как по волшебству. Только теперь он начал понимать, сколько сил, времени и энергии это «волшебство» требовало от жены.
В дверь постучали. На пороге стоял Николай.
— Привет, — сказал он, оглядывая Валентина. — Ты чего такой помятый? Что-то случилось?
— Вера уехала, — буркнул Валентин, пропуская друга в дом. — К сестре своей. На неделю.
— А, — Николай понимающе кивнул. — Тоже, значит.
Они сидели на кухне, пили чай, который Валентин каким-то чудом сумел заварить, и разговаривали. Впервые за долгие годы дружбы — действительно разговаривали. Не о рыбалке, не о политике, не о футболе. О женах. О жизни. О том, что чувствовали, когда внезапно обнаружили, что женщины, с которыми они прожили десятилетия, имеют собственные желания, мечты и потребности.
— Знаешь, я ведь думал, Тамара просто блажит, — признался Николай, разглядывая чаинки на дне чашки. — Возраст, гормоны, что-то такое. А потом понял — она всю жизнь отдала мне, детям, дому. А что для себя? Ничего. И теперь имеет полное право наверстать.
— И что, так и будешь с ней жить? — скептически спросил Валентин. — С этими картинами, выставками?
— Буду, — просто ответил Николай. — Знаешь, она меня многому научила за последний месяц. Я и готовить теперь умею, и стирать. И даже… нравится. Чувствую себя полезным, что ли. А на днях Тамара мой портрет нарисовала. Представляешь? Сказала, что я очень фактурный.
Он негромко рассмеялся.
— Я даже не знал, что это значит — «фактурный». А оказывается, это комплимент.
Валентин задумчиво смотрел на друга. Что-то неуловимо изменилось в Николае. Морщины разгладились, взгляд стал мягче, даже осанка поменялась.
— А если Вера не вернется? — вдруг спросил Валентин, чувствуя, как холодеет внутри от этой мысли.
— Вернется, — уверенно сказал Николай. — Если ты поймешь, что был неправ. Если действительно изменишься.
Когда друг ушел, Валентин долго сидел один в пустом доме. Потом встал, засучил рукава и принялся мыть посуду.
Прошла неделя. Вера возвращалась домой с тяжелым сердцем. Она не знала, чего ожидать. Быть может, Валентин сменил замки? Или, наоборот, встретит её с извинениями, цветами, обещаниями?
Она открыла дверь своим ключом. В доме пахло свежестью. На столе стояла ваза с полевыми цветами. Вера осторожно прошла в гостиную.
Валентин сидел в кресле, читая газету. Увидев жену, он отложил её, встал.
— Привет, — сказал он негромко. — Как доехала?
— Хорошо, — Вера огляделась. Дом был чистым, ухоженным. На кухне что-то аппетитно булькало. — Ты… убрался?
— Да, — Валентин выглядел смущенным. — И обед приготовил. Правда, всего лишь суп из пакетиков, но это только начало.
Они сидели за столом, ели суп, который оказался вполне съедобным, и молчали. Наконец Валентин отложил ложку.
— Я много думал, — сказал он, глядя в стол. — О нас. О тебе. О том, как мы жили все эти годы. И понял, что ты права. Я… не замечал тебя. Не ценил. Принимал как должное.
Вера молчала, не веря своим ушам. За тридцать восемь лет брака она ни разу не слышала от мужа ничего похожего на извинение.
— Ты действительно много делала, — продолжил Валентин. — И я… я хочу попробовать измениться. Быть лучше. Помогать тебе. И… поддерживать в том, что тебе нравится.
Он поднял глаза.
— Я нашел объявление о наборе в хор. Они собираются по вторникам и четвергам. И еще — о курсах рисования. По субботам, в клубе.
Вера почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
— А ты? Как же ты?
— А я буду учиться жить по-новому, — Валентин слабо улыбнулся. — Николай обещал помочь. Знаешь, мы с ним за эту неделю много разговаривали. О жизни. О вас с Тамарой.
Он протянул руку через стол, осторожно коснулся пальцев жены.
— Я не хочу тебя потерять, Вера. Правда не хочу.
Прошло полгода. На местную ярмарку съехались люди из соседних деревень. Среди палаток с овощами, медом, пирогами выделялась одна — с картинами. Яркими, сочными пейзажами родной деревни, портретами местных жителей, натюрмортами.
Тамара в нарядном платье стояла у своих работ, с волнением наблюдая, как люди рассматривают их, обсуждают, некоторые даже покупают.
— Эта картина просто чудо, — сказала полная женщина в цветастом платке, рассматривая пейзаж с рекой. — Сколько стоит?
— Три тысячи рублей, — ответила Тамара.
— Беру! — решительно заявила женщина, доставая кошелек.
Николай стоял неподалеку, с гордостью наблюдая за женой. На столике рядом с картинами стояли термосы с чаем, который он приготовил сам, и домашнее печенье — тоже его работы.
— Никогда бы не подумал, что Тамаре так пойдет эта роль, — сказал он, когда к нему подошел Валентин. — Художница! Кто бы мог представить.
— И тебе эта роль тоже идет, — усмехнулся Валентин. — Шеф-повар и помощник художницы.
Они негромко рассмеялись. Оба изменились за эти месяцы — похудели, подтянулись, в глазах появился какой-то новый блеск.
Вера стояла у палатки с выпечкой, разговаривая с продавщицей. За эти полгода она тоже преобразилась — сбросила несколько килограммов, изменила прическу, стала носить более яркую одежду. И главное — вернулась в хор, где её голос всё так же восхищал слушателей.
Вечером, после ярмарки, две пары собрались в доме Тамары и Николая. Сидели за столом, пили чай, делились впечатлениями.
— За Тамару! — поднял чашку Валентин. — За нашу талантливую художницу!
— И за Веру, — добавил Николай. — За её чудесный голос!
Женщины смущенно улыбались. Но в глазах их светилось то особое счастье, которое бывает, когда человек наконец находит себя, свое призвание.
— Знаете, — сказала Тамара, разливая чай, — я недавно думала о том, как странно всё сложилось. Сорок лет мы жили одной жизнью — тихой, привычной, даже не задумываясь, что можно иначе. А потом всё изменилось. Из-за одной фразы.
— Съезжай к своей матери, мне надоело быть вечной домработницей, — тихо повторила Вера, улыбаясь. — Кто бы мог подумать, что эта фраза изменит нашу жизнь.
— К лучшему, — добавил Валентин, переглянувшись с Николаем. — Определенно к лучшему.
За окном догорал летний день. Где-то в саду пели птицы, с реки доносился детский смех. А в доме, за столом, сидели четверо немолодых людей, которые доказали самим себе и друг другу, что никогда не поздно изменить жизнь, никогда не поздно найти себя. Даже если для этого потребовалось сорок лет ожидания и одна случайно подслушанная фраза.
