Мы встретились с Алексеем в издательстве, где я работала редактором.
Он пришел с рукописью делового справочника — уверенный, с искрящимися голубыми глазами и улыбкой, от которой что-то переворачивалось внутри.
Через полгода мы поженились, а еще через год родился Илья.
Десять лет наша жизнь текла размеренно, как хорошо настроенные часы. Алексей строил карьеру в консалтинге, я занималась домом и сыном, иногда брала редакторские проекты из дома.
Мы отдыхали дважды в год, копили на квартиру побольше, по выходным встречались с друзьями. Я была уверена, что нашла свое счастье — надежное, спокойное, предсказуемое.
А потом случилось непредвиденное. Положительный тест на беременность застал меня врасплох не меньше, чем Алексея. После сложных родов с Ильей врачи предупреждали, что шансы забеременеть снова минимальны.
Известие изменило всё. Я видела, как с каждым днем Алексей отдалялся, как мрачен его взгляд, как удлинялись его «рабочие встречи».
Чувствовала запах чужих духов, замечала новые привычки и странные звонки. Но верила, что с рождением малыша всё изменится, что он полюбит нашу дочь так же сильно, как сына.
Мила родилась весенним утром, удивительно легко и быстро — будто торопилась появиться на свет.
Крошечная, с пушком светлых волос и глазами, цвет которых еще предстояло узнать. Алексей приехал в роддом с букетом и натянутой улыбкой. Смотрел на дочь отстраненно, как на чужого ребенка.
Дома стало только хуже. Он находил любые причины, чтобы не проводить время с нами.
Комната Милы словно была отмечена невидимой границей, через которую он не переступал.
Когда она плакала, он морщился и уходил. Когда я просила подержать её, пока готовлю ужин, он всегда «срочно» вспоминал о важных звонках.
А потом настал тот вечер. Я купала Милу, когда Алексей появился в дверях ванной с каменным лицом и сказал, что нам нужно поговорить.
В гостиной он выдвинул свой ультиматум: либо я найду способ «пристроить» Милу — к бабушке, к сестре, куда угодно, лишь бы она не мешала нашей «идеальной жизни», либо он уходит.
Произнес это холодно, по-деловому, будто предлагал сделку.
Илья слышал всё, стоя в коридоре. В его детских глазах отразилось недетское понимание — и решимость.
— Собирай вещи, — сказала я, удивляясь твердости собственного голоса.
Алексей не верил до последнего. Пытался убедить меня, что я не справлюсь одна, что пожалею.
Но я знала — пожалею только об одном: если позволю своим детям увидеть, как их мать выбирает мужчину, предавшего самое святое.
Он собрал вещи под аккомпанемент Милиного плача. Хлопнул дверью, бросив напоследок, что я еще приползу к нему с извинениями.
Я стояла в пустой гостиной, прижимая к груди дочь, чувствуя, как её крошечное сердце бьётся рядом с моим. Илья подошел и молча обнял нас обеих.
— Мы справимся, мам, — сказал он, и я поверила.
Ночь прошла в странном оцепенении. Я не плакала, не металась по квартире, не звонила друзьям и родным.
Просто сидела в кресле, держа спящую Милу, вслушиваясь в тишину дома.
***
Утро после его ухода выдалось неожиданно светлым. Солнечные лучи просачивались сквозь неплотно задёрнутые шторы, высвечивая танцующие в воздухе пылинки.
Я просидела с Милой до рассвета, наблюдая, как первые лучи солнца окрашивают её пухлые щёчки в розовый.
Маленькие губы во сне складывались в подобие улыбки — будто она знала что-то, недоступное взрослым, будто ей снилось что-то восхитительное.
Лёгкий стук в дверь — почти неслышный, осторожный.
Дверь в комнату приоткрылась почти бесшумно.
— Ты не спишь? — прошептала я, замерев на пороге.
Заспанный Илья, со спутанными волосами, в футболке с изображением космонавта, которая ему уже мала. На лице — тревога и облегчение одновременно.
— Иди сюда, — улыбнулась я, освобождая место рядом на диване.
Он сел, осторожно дотронулся до руки сестры. Пальцем погладил крошечный кулачок, который тут же разжался, хватая его за палец. Мила даже во сне реагировала на брата.
— Он правда больше не вернётся? — спросил Илья, не поднимая глаз.
Этот вопрос будто пульсировал между нами с той самой ночи. Я чувствовала, как он созревал в Илье, как он подбирал слова, чтобы наконец произнести то, о чём мы оба думали.
И теперь мне предстояло ответить — честно, но без жестокости, правдиво, но сохраняя в нём надежду.
Я могла бы соврать. Сказать, что папа просто взял паузу, что он одумается, что семья снова будет прежней. Но глядя в эти серьёзные глаза, я поняла — Илья заслуживает правды.
— Думаю, нет, — ответила я, гладя его по волосам. — По крайней мере, не так, как раньше. И это не потому, что ты или Мила сделали что-то не так. Это взрослые проблемы, которые начались задолго до её рождения.
— Вы больше не любите друг друга? — он задал вопрос прямо, без детских экивоков.
— Любовь… она бывает разной, — я подбирала слова, стараясь быть честной, но не ранить его ещё больше. — Иногда люди меняются, и то, что казалось любовью, оказывается привычкой или иллюзией.
А иногда сложные ситуации просто показывают, что настоящей любви и не было.
Он кивнул с недетской мудростью.
— Я рад, — сказал он после долгой паузы. — Без него… спокойнее.
Эта простая фраза заставила меня осознать, сколько напряжения жило в нашем доме последние месяцы.
Сколько страха и тревоги скрывалось за маской благополучия. Сколько боли таилось за нашим фасадом образцовой семьи.
— Но это не имеет значения. Важно только то, что мы вместе, и я никогда не оставлю ни тебя, ни Милу.
— Знаю, — он прижался ко мне, положил голову на плечо. — Ты самая сильная мама в мире.
В его голосе звучала такая безоговорочная вера, что у меня защемило сердце. Я должна была оправдать это доверие. Должна была стать тем человеком, каким он меня видел.
Мила завозилась, открыла глаза — ясные, пронзительно-синие, как у отца. Что-то сжалось внутри от этого сходства, но тут же отпустило. Это её глаза, не его. В них нет ни холода, ни расчета. Только чистота и доверие.
— Доброе утро, малышка, — прошептала я. — Добро пожаловать в первый день нашей новой жизни.
Первые недели были самыми трудными. Я просыпалась среди ночи в панике, с колотящимся сердцем и одной мыслью: как мы выживем?
Деньги, квартплата, продукты, одежда для растущего Ильи и всё необходимое для Милы — список расходов казался бесконечным, как чёрная дыра, засасывающая любую надежду.
Ночью приходили сомнения. А вдруг Алексей прав? Вдруг я действительно не справлюсь?
Вдруг мои дети будут страдать из-за моего упрямства, из-за моей гордости? В такие минуты тревога скручивала желудок, подступала к горлу горьким комком.
Алексей не звонил. Только прислал холодное сообщение через неделю: «Подготовь документы для развода».
Ни вопроса о детях, ни предложения помощи, ни даже банального «как ты?». Теперь он был чужим человеком, с которым предстояли формальные юридические процедуры.
По ночам, когда Мила спала, я сидела с калькулятором, пересчитывая бюджет, стараясь найти способы сэкономить, урезать, отложить.
Продать машину? Но как тогда возить Илью на его дополнительные занятия?
В одно из тех безрадостных утр, когда я перекладывала немногочисленные купюры, высчитывая, дотянем ли мы хотя бы до аванса, в дверь неожиданно постучали.
На пороге стояла Анна Петровна — та самая соседка с третьего этажа, которой я обычно лишь кивала при встрече.
Морщинки вокруг глаз не скрывали её живого, почти озорного взгляда, а в руках она держала увесистую кастрюлю, от которой исходил такой аромат, что у меня невольно заурчало в желудке.
— Борщ, — объявила она безапелляционно. — Я слышала, ты теперь одна с детьми. Знаю, каково это.
Я хотела возразить, сказать, что мы справляемся, что всё в порядке — фальшивая гордость, оставшаяся от прежней жизни. Но вместо этого просто открыла дверь шире.
Она прошла на кухню, поставила кастрюлю и деловито начала накрывать на стол, как будто была в нашем доме тысячу раз.
— Не думала, что ты выставишь его, — сказала она, разливая суп. — Всегда казались такой идеальной парой.
Он — весь из себя успешный, ты — красавица. Но я понимаю. Знаю, каково это, когда мужчина швыряет тарелки о стену.
— Он не швырял тарелки, — улыбнулась я. — Он просто… ушёл.
— И правильно сделал, — кивнула она. — Мужчины приходят и уходят, а дети — это навсегда. Ешь, пока горячий.
Это был первый по-настоящему сытный обед за много дней. И первое напоминание о том, что мы не одни в этом мире.
С этого дня Анна Петровна стала заходить почти каждый день. Приносила то пирожки, то котлеты, то просто конфеты для Ильи.
Иногда просто пила чай, рассказывая удивительные истории из своей молодости. Оказывается, она была инженером-конструктором, работала на крупном заводе, воспитала троих детей.
— Их отец был хорошим человеком, — говорила она, помешивая чай. — Просто слабым. Не умел бороться с жизнью, только с нами.
Однажды я сказала ему то же, что ты своему: «Собирай вещи». И знаешь что? Это было лучшее решение в моей жизни.
На следующий день позвонила моя сестра Марина.
— Я узнала от мамы, — начала она без предисловий. — Почему не позвонила мне сразу, глупая?
— Не хотела беспокоить, — призналась я. — У тебя своих забот хватает.
— Ты моя сестра, идиотка! — её возмущение было настолько искренним, что я впервые за много дней рассмеялась. — Какие к чёрту «беспокойства»? Ты бы мне помогла, я — тебе помогу. Вот и всё!
Она помолчала, потом добавила уже спокойнее:
— Переезжай к нам, — предложила она. — Места достаточно, поможем с детьми. Сергей не против, я уже спросила.
— Спасибо, но нет, — я удивилась твёрдости своего голоса. — Мы справимся здесь. Я не хочу вырывать Илью из привычной среды. Ему и так тяжело.
После этого звонка что-то изменилось. Может, уверенность в собственных силах? Или осознание, что есть люди, готовые помочь? Что я не одна против целого мира?
Я обновила резюме, которое не открывала десять лет. Время, проведённое дома с Ильёй, уход в декрет — всё это образовало огромную дыру в моей карьере.
Я подрабатывала и сейчас, но нужно было что-то иное.
Но опыт работы редактором в издательстве никуда не делся. Попросила Анну Петровну посидеть с Милой, пока я на собеседованиях.
— С радостью, — улыбнулась она. — Давно с младенцами не возилась. Внуки уже большие!
Найти работу оказалось сложнее, чем я думала. Мой опыт устарел, требования изменились, да и желание работодателей брать мать с двумя детьми было не слишком высоким.
Судьба смилостивилась ко мне на третьем собеседовании.
Маленькое издательство «Северная звезда», выпускавшее чудесные детские книги с иллюстрациями, от которых захватывало дух, искало редактора на частичную занятость с возможностью работать из дома.
— Мои близнецы только в прошлом году пошли в школу, — поделилась Вера Николаевна, изящная женщина с короткой стрижкой и внимательным взглядом, листая моё скромное портфолио. — Так что я не понаслышке знаю этот балансирующий акт между памперсами и работой.
Но, может быть, именно поэтому вы лучше других понимаете, какие книги нужны детям?
Она оказалась права. Работа с детскими рукописями дарила не только деньги, но и радость. Я читала истории, думая, понравятся ли они Илье, будет ли Мила в восторге от этих иллюстраций, когда подрастёт.
Алиментов от Алексея хватало только на минимальные расходы, но мы справлялись. Учились жить по-новому, находить радость в простых вещах, которые раньше не замечали.
Илья взял на себя новые обязанности с поразительной зрелостью. Выносил мусор, помогал с уборкой, мог разогреть обед, пока я укладывала Милу. Иногда я заставала его читающим сказки сестрёнке или показывающим ей свои игрушки.
— Она всё понимает, — серьёзно объяснял он мне. — Просто пока не умеет говорить. Видишь, как она смотрит, когда я ей показываю картинки с динозаврами? Ей нравится трицератопс. Она всегда улыбается, когда я его показываю.
Дни складывались в недели, недели в месяцы. Мы нашли свой ритм, свои маленькие радости.
Больше не было напряжённых вечеров, фальшивых улыбок, страха сказать что-то не так. Больше не нужно было притворяться счастливой семьёй. Мы просто были ею.
Решение суда о разводе пришло ровно через полгода после ухода Алексея. Официальная бумага с печатями и подписями, подтверждающая то, что давно стало реальностью.
Я смотрела на документ и не чувствовала ничего, кроме облегчения. Словно последнее звено цепи, связывавшей меня с прошлым, наконец разомкнулось.
Я думала, что буду плакать. Что захлестнёт волна воспоминаний — первая встреча, предложение, свадьба, рождение Ильи… Но вместо этого почувствовала только свободу. Словно сбросила тяжёлый рюкзак, который так долго тащила на себе.
В тот вечер Мила сделала свои первые настоящие шаги — от дивана к журнальному столику. Три неуверенных шажка, заставивших нас с Ильей восторженно аплодировать.
— Мама! Мама! — радостно лепетала она, гордая своим достижением.
Её первое настоящее слово прозвучало как победный гимн.
Время лечит не все раны, но учит жить с ними. К первому дню рождения Милы мы полностью перестроили нашу жизнь. Я получила повышение в издательстве — теперь работала почти полный день, но всё ещё из дома.
Мы сделали небольшой ремонт в детской — перекрасили стены в нежно-голубой, повесили новые шторы с облаками, расставили ящики для игрушек.
Завели традицию воскресных пикников в парке — с термосом чая, бутербродами и фруктами. Илья научился кататься на скейтборде, а Мила визжала от восторга, наблюдая за его трюками.
Алексей иногда забирал Илью на выходные. Возвращал всегда с новыми игрушками и гаджетами — словно пытался компенсировать своё отсутствие материальными ценностями.
Милу он так и не захотел видеть. Даже не спрашивал о ней.
— Как она? — однажды всё же спросил он, когда привёз Илью домой.
Стоял внизу, у машины — никогда не поднимался в квартиру. Да я и не приглашала.
— Прекрасно, — ответила я просто. — Жаль, что ты не знаешь её.
Это был единственный раз, когда я увидела тень сомнения в его глазах. Мимолётная трещина в маске самоуверенности и правоты.
— Знаешь, — сказал Илья вечером, когда мы укладывали Милу, — папа спрашивал, не хочу ли я жить с ним. У него новая квартира, и там есть комната для меня. С игровой приставкой и большим телевизором.
Моё сердце замерло. Вот он, мой главный страх — что Алексей попытается забрать сына. Что Илья захочет уйти к отцу, в мир материального благополучия и бесконечных развлечений.
— И что ты ответил? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Сказал, что моё место здесь, — Илья пожал плечами. — С тобой и Милой. Что нам хорошо вместе. И что мне не нужна игровая приставка, чтобы быть счастливым.
Я обняла его, пряча слёзы в его волосах. В 11 лет он понимал то, что не смог понять взрослый мужчина: счастье — не в вещах и не в удобстве. Оно в любви, в заботе, в ощущении дома.
Теплый летний вечер, почти три года спустя после ухода Алексея.
Мы сидим на крошечном балконе нашей квартиры.
Я заплела волосы в простую косу, надела любимое лёгкое платье с цветочным принтом — впервые за долгое время позволила себе выглядеть не просто опрятно, а красиво.
Илья рисует за маленьким столиком — увлёкся графикой, обнаружил настоящий талант.
Его учительница рисования говорит, что у него большое будущее, если он будет развивать свой дар. Мила сидит у меня на коленях, разглядывая проезжающие внизу машины, восторженно показывая на каждую.
— Смотри, мама! Жёлтая!
Её словарный запас растёт с каждым днём, и каждое новое слово — как маленькое чудо.
Лёгкий ветер колышет занавески, принося аромат цветущих лип. Где-то играет музыка, чей-то смех, обрывки разговоров — жизнь кипит вокруг нас, и мы часть этой жизни. Не идеальной, не гламурной, но настоящей.
— Мам, — Илья поднимает голову от рисунка. — Знаешь, я никогда не говорил тебе… Спасибо, что выбрала нас тогда.
Его слова застают меня врасплох. В своем возрасте лет он понимает то, что не смог понять взрослый мужчина. В его глазах — мудрость, которой не было у его отца.
— Я просто не могла иначе, — отвечаю я, прижимая к себе Милу.
— Знаю, — он улыбается своей взрослой улыбкой. — Но всё равно спасибо. За нас. За Милу. За всё.
Мила, словно понимая важность момента, поворачивается ко мне и обхватывает маленькими ручками за шею.
— Мама любит, — говорит она серьёзно, глядя мне прямо в глаза своими синими, как небо, глазами.
Я обнимаю их обоих, своих детей, свой мир, свой правильный выбор. В этот момент ясно вижу — дорога, на которую я ступила год назад, была единственно верной. Пусть извилистой, пусть трудной, но ведущей к настоящему счастью.
Он ушёл искать свободы. А я осталась с любовью. И в этой любви — вся свобода, которая мне когда-либо была нужна.
Но как видел эту историю отец? Давайте посмотрим с его стороны.
Я никогда не хотел быть плохим человеком. Просто так получилось.
Когда Катя сказала мне о беременности, внутри что-то оборвалось. В голове пронеслось: только не это, только не сейчас.
У нас была идеальная жизнь — спокойная, распланированная, предсказуемая. Илья уже не требовал постоянного внимания.
Мы могли путешествовать, встречаться с друзьями, думать о себе. Десять лет налаженного быта. И вдруг — снова в ту же реку? Еще одна перезагрузка?
Это не входило в мои планы. Никогда.
Я, конечно, сдержался в тот момент. Постарался изобразить задумчивость вместо паники. Сказал что-то насчёт «неподходящего времени», а сам мысленно уже просчитывал варианты.
Не рожать было бы самым простым решением. Но Катя… она посмотрела на меня так, будто уже всё для себя решила. И это раздражало больше всего — она даже не посоветовалась со мной. Просто поставила перед фактом.
Я был готов смириться. Правда, пытался. Но с каждым днем её растущий живот раздражал меня все сильнее.
Это был вызов, брошенный мне и моей свободе. Физическое доказательство того, что моя жизнь больше не принадлежит мне.
Стал задерживаться на работе. Сначала просто чтобы побыть одному, подумать. Потом — чтобы не слышать разговоров о детских комнатах, колясках и именах.
Коллеги часто собирались после работы в баре на углу. Я примкнул к ним. Там было шумно, весело и никто не смотрел на меня с молчаливым упрёком.
В баре я встретил Марину.
Она работала в соседнем офисе, приходила иногда с подругами. Светлые волосы, длинные ноги, смех, от которого что-то внутри снова начинало жить.
С ней было легко. Она не требовала ничего, не упрекала, не вздыхала тяжело, глядя на меня. Просто принимала меня таким, какой я есть.
Первый раз это случилось спонтанно. Мы много выпили, она предложила проводить её. В лифте её духи, смешанные с алкоголем, ударили в голову.
Потом был стыд. Недолгий, поверхностный. Я обещал себе, что это больше не повторится. Но повторилось. Снова и снова. Она стала моим спасением, моей тайным местом свободы.
Когда родилась Мила, я поехал в роддом. Привёз цветы, улыбался, делал фото. Играл роль счастливого отца.
Держал этот крошечный комок, смотрел в её сморщенное личико и ничего не чувствовал. Совсем ничего. Пустота. Чужой ребёнок на моих руках.
Дома стало только хуже. Бессонные ночи, вечный плач, запах детской присыпки и молока. Всё это я уже проходил с Ильёй и не хотел повторения.
С ним было иначе — он был первым, мы были молоды, полны энтузиазма. А сейчас… сейчас я просто хотел своей жизни обратно.
Марина звонила всё чаще. Намекала, что нам нужно серьёзно поговорить о будущем. Она не давила, но я чувствовал — это вопрос времени. И она была права. Нельзя вечно жить на два фронта.
Нужно было выбирать. И я выбрал.
План казался простым — дать Кате понять, что эта ситуация невыносима. Что ей придётся выбирать между мной и ребёнком.
Я был уверен, что она выберет меня. Десять лет брака, финансовая зависимость, общий сын — всё указывало на это.
Она поймёт, что маленькая Мила — это ошибка, которую нужно исправить. Найдёт бабушку или няню, отправит к сестре, в конце концов.
Я был так уверен в её зависимости от меня, что позволил себе ультиматум. И просчитался.
«Собирай вещи,» — сказала она. Так просто, так обыденно. Без слёз, без истерик. Будто ждала этого момента. Будто готовилась.
А потом вмешался Илья. Мой сын, моя кровь, мой мальчик. Встал на её сторону. «Мы справимся без тебя,» — было написано в его глазах. Это ранило сильнее, чем спокойствие Кати.
Я ушёл в ту же ночь. Поселился у Марины. Ждал звонка от Кати — с извинениями, с просьбами вернуться, с признанием, что она не справляется. Но она не звонила.
Только сухие сообщения о документах для развода, об алиментах. Деловой тон, никаких эмоций.
И это бесило. Я-то знал, что ей тяжело. Что она еле сводит концы с концами. Что ночами, наверное, плачет в подушку. Но она не звонила. Не просила. Не умоляла.
Иногда я забирал Илью на выходные. Покупал ему всё, что он хотел — игры, гаджеты, водил в кино и парки развлечений. Снял квартиру отдельно, чтобы там с ним играть.
Но с каждым разом он становился всё более отстранённым. Вежливым, но далёким. Будто выполнял повинность.
— Как мама? — спрашивал я, стараясь казаться просто заинтересованным.
— Нормально, — отвечал он односложно. — У неё новая работа в издательстве.
Новая работа? Когда она успела? Почему не рассказала мне? Хотя… почему она должна была рассказывать?
Марина хотела детей. Своих детей, от меня. Начала говорить об этом сразу после развода. «Я не молодею, Лёш. Если не сейчас, то когда?»
Я увиливал как мог. Просил подождать, говорил о финансовых трудностях, сетовал на алименты.
Но правда была проще — я больше не хотел быть отцом. Никогда. Это звание я уже не оправдал дважды.
В годовщину моего ухода Марина поставила ультиматум — либо мы начинаем планировать семью, либо расстаёмся. Я выбрал расставание. Она плакала, кричала, называла эгоистом. Возможно, она права.
Я снял квартиру в новом районе. Просторную, с видом на парк. Чистую, пустую, свободную от обязательств и ожиданий. То, чего я так хотел.
И теперь, сидя один в этой идеальной квартире, я иногда думаю — зачем я все разрушил? И почему, получив желаемую свободу, я просыпаюсь по ночам от мысли, что что-то безвозвратно утрачено?
Я не плохой человек. Просто я сделал свой выбор.
Ведь каждый имеет право выбирать, правда?
Но выбор был неправильный, наверное, я все же ужасный человек.
