Анна сидела в кабинете нотариуса и силилась сфокусировать взгляд на тексте. Буквы перед глазами расплывались, сливаясь в неразборчивые пятна.
— Пожалуйста, повторите, — с трудом выдавила она.
Пожилая женщина-нотариус, немолодая и строгая, отложила очки и произнесла слова, звучавшие как окончательный приговор:
— Квартира покойной завещана вам, Анна Сергеевна. Однако, существует два обязательных условия. Первое: вы не имеете права проживать в данной квартире совместно с Максимом Владимировичем Самойловым. И второе: недвижимость не подлежит продаже или отчуждению в течение десяти лет.
— То есть… как это? — Анна резко поднялась со стула. — Разве мама не знала, что мы официально в браке?
— Безусловно, знала. И она всё предусмотрела с максимальной юридической точностью. В случае, если хотя бы одно из условий будет нарушено, право собственности на квартиру переходит в распоряжение государства.
Она ехала домой, и в голове билась лишь одна мысль: Мама, но за что? Тридцать восемь лет жизни, и всё это время она старалась заслужить её одобрение? Доказать ей что-то? А мать взяла и подвела черту, не оставив ни единого шанса. Даже после смерти.
Дома Максим просматривал какие-то бумаги. Увидев её лицо, он мгновенно всё понял.
— Ну что? Оставила тебе квартиру?
— Оставила, — Анна опустилась на стул напротив и положила завещание на кухонный стол. — Но там есть один важный нюанс.
Он быстро пробежал глазами текст. Его лицо моментально вытянулось и побледнело.
— Что это за безумие?! Какое право она вообще имела ставить такие условия?! — Максим с грохотом стукнул кулаком по столешнице. — Мы же муж и жена! Официально! Это наше общее, нажитое имущество!
— Максим…
— Нет, ты послушай! — Он вскочил и начал нервно расхаживать по комнате. — Твоя мать меня всегда ненавидела. С первого дня нашего знакомства. Ты помнишь, что она сказала нам на нашей свадьбе? «Надеюсь, ты полностью отдаёшь себе отчёт в том, что делаешь». И это на свадьбе собственной дочери!
Анна молчала. Помнила. Ещё бы не помнить.
— А теперь она пытается нас разлучить, даже лежа в могиле! — не унимался Максим. — Но у неё ничего не выйдет! Завещание можно обжаловать. Мы найдём лучшего юриста, и…
— А если не получится? — тихо спросила Анна.
Он замер. Посмотрел на неё так, будто она произнесла что-то ужасно непристойное.
— Как это — не получится? Конечно, получится! Мы же законные супруги! У нас есть права! — В его голосе прорезались неприятные, металлические нотки. — Или ты, может, всерьёз собралась выполнять этот абсурд?
Именно в этот момент Анна осознала: их разговор свернул куда-то не туда. Он говорит не о том, что мама могла ею двигать. Не о том, почему она так поступила. А исключительно о том, как ловчее обойти закон.
Максим подсел к ней, взял её руки в свои:
— Послушай, дорогая. Твоя мать была очень больным человеком. Особенно в последние годы жизни. Ты же знаешь, она жила прошлым, никому не верила. Может быть, она вообще была не в себе, когда подписывала эти бумаги?
— Мама была абсолютно дееспособна, — твёрдо ответила Анна. — Я это проверяла. Все справки у неё есть.
Тогда Максим замолчал. Время шло. А им нужно ежемесячно платить за съёмную квартиру. Арендная плата — одиннадцать тысяч гривен. Плюс коммунальные. Плюс продукты.
И мамина трёхкомнатная квартира. В самом центре улицы Грушевского. Совершенно пустая.
— Знаешь что, — произнёс наконец Максим, — давай пока не будем принимать никаких решений. Просто будем жить как жили. А там будет видно.
Но Анна уже знала: там не будет видно ничего.
Мама что-то знала, — думала она, пытаясь уснуть. Что-то такое, о чём я сама даже не догадываюсь.
Утром Максим ушёл на работу, а Анна схватила телефон и набрала номер адвоката. Сердце колотилось так сильно, будто она звонила не по делу, а совершала страшную тайну.
— Дмитрий Юрьевич? Это Анна Самойлова. У меня тут очень сложная ситуация.
Через час она сидела в его офисе. Юрист — мужчина лет пятидесяти с невероятно уставшими глазами — досконально изучал завещание.
— Понимаете, — он отложил документы, — ваша мать была удивительно предусмотрительна. С юридической точки зрения здесь всё абсолютно чисто. Она была в здравом уме, есть все справки. Нотариус оформил всё безупречно.
— А если попробовать обжаловать через суд?
— Попытаться можно. Но шансы минимальны. К тому же, — он сделал паузу. — Простите за прямоту, но зачем вам это? Квартира ваша. Просто начните жить там одна.
Просто живите там одна. Как будто это так легко — взять и разрушить собственную семью.
Вечером за ужином Анна рассказала мужу о визите к юристу.
— Ну что он сказал? — Максим даже не поднял глаз от тарелки.
— Сказал, что оспорить практически нереально.
Вилка застыла в его руке.
— То есть как это — нереально?
— Мама всё просчитала. Справки о дееспособности, свидетели.
— Значит, ты просто согласилась? — Голос Максима внезапно изменился. Стал ледяным. — Даже не стала бороться?
— Максим, я…
— Понятно. — Он резко отодвинул тарелку. — Знаешь что, Анна, а может быть, твоя мамочка права? Может, тебе действительно лучше всего жить одной?
И ушёл в другую комнату. Хлопнул дверью так, что в окнах задрожали стёкла.
Случалось ли с вами такое — когда вы вдруг понимаете, что человек, живущий рядом с вами, совсем не тот, за кого вы его принимали? Вот это чувство накрыло Анну в ту же ночь.
Максим не разговаривал с ней целых три дня. Приходил с работы, молча ужинал, ложился спать, демонстративно отвернувшись к стене. А на четвёртый день он сломался.
— Слушай, — сказал он за завтраком, — а что если мы просто переедем в ту квартиру, и всё? Кто об этом узнает?
— Как это — кто узнает?
— Ну, соседи же не в курсе условий завещания. Нотариус по закону должен хранить тайну. Живём себе и живём.
Анна посмотрела на него. Представьте: муж предлагает вам сговориться и обмануть последнюю волю покойной матери. Просто ради собственного комфорта.
— Максим, это нечестно.
— Нечестно? — Он насмешливо расхохотался. — А что честного в том, что покойная женщина пытается управлять нашей жизнью? Анна, очнись! Мы же платим одиннадцать тысяч гривен за аренду, когда у нас есть своя собственная квартира!
А теперь самое страшное. Через неделю Анна случайно открыла общую электронную почту. И увидела письмо от банка. На имя Максима. Уведомление о просрочке по крупному кредиту.
По кредиту, о котором она даже не подозревала.
Руки тряслись, когда она открывала следующее письмо. И ещё одно. Три кредита. На общую сумму в шестьсот пятьдесят тысяч гривен. И, самое главное, оформлены они были… на её имя.
— Максим! — закричала она, когда он вернулся с работы. — Что это такое?!
Он посмотрел на экран. И внезапно стал абсолютно чужим человеком.
— А, это. Ну, это временные сложности на работе. Зарплату задерживали, пришлось немного занять.
— Занять?! На мой паспорт?! Без моего ведома и подписи?!
— Анна, успокойся. Я же всё собирался вернуть.
— Когда ты успел оформить три кредита на меня?! И как, чёрт возьми, ты это сделал?!
Максим молчал. А потом тихо проговорил:
— У меня были копии твоих документов. Они нужны были для моих рабочих проектов.
И это ещё не всё. В тот же вечер, когда Максим ушёл в душ, на его телефон пришло уведомление. Анна не хотела подсматривать. Честное слово. Но телефон лежал экраном вверх, и…
«Малыш, когда мы встретимся? Я так соскучилась».
От Виктории.
Анна сидела на кухне, уставившись в одну точку. Казалось бы, что может быть хуже! Долги в шестьсот пятьдесят тысяч гривен, о которых она не знала. Но нет. Оказывается, может быть и хуже.
Максим вышел из ванной, в одном халате, взял телефон и увидел её лицо.
— Анна.
— Кто такая Виктория?
Пауза. Длинная, мучительная пауза, во время которой вся её жизнь рухнула окончательно.
— Это моя коллега.
— Коллега называет тебя «малыш»?
Он сел напротив неё. Взял её руки. Но его ладони были холодными и влажными.
— Ладно. Да, у меня есть связь с Викторией. Но это ничего не значит, понимаешь? Это просто развлечение. Ты же видишь, у нас с тобой всё как-то остыло.
Развлечение. Вот как он назвал их брак.
— И давно это «развлечение»?
— Полгода. Может, немного дольше.
Анна встала. Подошла к окну. За окном шёл осенний дождь, и капли стекали по стеклу, словно невыплаканные слёзы.
— Знаешь, Максим, — сказала она, не оборачиваясь, — а ведь мама была абсолютно права.
— В чём?
— Она сказала мне перед свадьбой: «Он не держит тебя за руку, он её сжимает». Я тогда не поняла, что она имела в виду.
— Анна…
— Теперь я понимаю, — Она повернулась. — Уходи.
— Что?
— Собирай свои вещи и уходи. К своей Виктории. Или куда хочешь. Мне уже без разницы.
И впервые за восемь лет их брака Максим не стал спорить.
Максим ушёл в тот же вечер. Собрал всё необходимое в две дорожные сумки — и всё. Восемь лет совместной жизни уместились в пару чемоданов.
— Ты ещё пожалеешь, — бросил он на прощание. — Тебе одной будет очень тяжело. Особенно с такими долгами.
И с силой хлопнул дверью.
Анна стояла посреди пустой квартиры и думала: А что теперь? Кредиты на шестьсот пятьдесят тысяч гривен. Арендная плата. И она совершенно одна.
Представьте, что вы остались наедине с руинами своей собственной жизни. Тишина была такой, что было слышно, как капает кран на кухне. И она поняла — больше некому его починить.
На следующий день Анна взяла ключи и поехала к маме. Точнее, в мамину квартиру. Или в свою? Теперь уже и не разберёшь.
Подъезд знакомый. Третий этаж. Дверь с полуотвалившейся табличкой «7».
Случалось ли вам возвращаться в детство благодаря запаху? Здесь пахло именно так: старой бумагой, кошкой соседки тёти Ларисы и чем-то ещё, очень родным и забытым.
Она повернула ключ. Щёлкнул замок.
Квартира встретила её тишиной и слоем пыли. Мебель накрыта белыми простынями, похожими на привидения. На подоконнике стоял засохший фикус — мамин любимец. Анна подошла, потрогала землю. Сухая, как камень.
— Прости, Босс, — сказала она цветку. Мама почему-то всегда называла его Боссом. Никто не знал, почему.
Она прошла по комнатам. Мамина спальня. Её старая детская, превращённая в кабинет. Там стоял письменный стол с бесконечными выдвижными ящичками.
А теперь самое интересное. В центральном ящике лежала записка. Мамин характерный почерк:
«Анечка, если ты читаешь это — значит, всё произошло именно так, как я предполагала. Ищи в «Войне и мире». Том второй, страница 247».
Анна нахмурилась. Какой ещё том? Она подошла к высокому книжному шкафу. Полное собрание сочинений Толстого. Красные корешки с золотым тиснением. Достала второй том, открыла 247 страницу.
Там, между листами, лежал конверт. Без каких-либо подписей.
Её руки дрожали, когда она его вскрывала. Внутри — письмо. Снова мамин почерк. И дата: «15 мая 2024 года». За полгода до её смерти.
«Доченька моя,
Если ты читаешь это письмо — значит, я оказалась права насчёт Максима. И ты, наконец, сама это увидела.
Знаешь, я никогда не рассказывала тебе, почему так его не любила. Думала, ты сама поймёшь. Но теперь понимаю — надо было сказать всё сразу.
Помнишь Елену Семёнову из нашего подъезда? Ту, что жила на первом этаже? У неё дочь Виктория. Так вот…»
Анна отложила письмо. Виктория. Та самая Виктория?
«Виктория работает в той же фирме, что и твой муж. И полгода назад они начали встречаться. Елена сама мне рассказала — хвастается, что у её дочери такой успешный, женатый ухажёр. Представляешь?
Анечка, я не хотела тебе говорить. Надеялась, что ошибаюсь. Но когда мне поставили диагноз, я решила — я обязана тебя защитить. Хотя бы после моей смерти.*
Условие в завещании — это не просто прихоть старой женщины. Это единственная попытка спасти тебя от повторения моей ошибки.
Если ты читаешь это, значит, ты уже всё узнала. И теперь ты свободна.
Не повторяй мою ошибку, доченька. Я тридцать лет прожила с твоим отцом, прекрасно зная, что он меня не любит. Я просто боялась остаться в одиночестве.
Одиночество — это не самое страшное в жизни. Самое страшное — это жить рядом с тем, кто тебя совершенно не ценит.
Люблю тебя. Мама».
Анна дочитала письмо и разрыдалась. Впервые за все эти дни она плакала по-настоящему. Не от злости. Не от обиды. А от чистого, светлого облегчения.
Мама — не жестокая старуха, которая пытается управлять дочерью из могилы. Мама — женщина, которая нашла гениальный способ спасти дочь от того же самого, что разрушило её жизнь.
И это ещё не всё. В конверте оказалась ещё одна, небольшая записка:
«P.S. В банке, что на бульваре Леси Украинки, на твоё имя открыт специальный депозит. Документы лежат в сейфе. Ключ от сейфа под Боссом. Этого хватит, чтобы начать твою новую жизнь».
Анна подошла к подоконнику. Приподняла горшок с фикусом. Под ним — маленький серебристый ключик.
Она села на мамин диван и посмотрела в окно. Во дворе играли дети. Светило весеннее солнце. Жизнь продолжалась, не обращая внимания на драмы.
А она впервые за восемь лет была по-настоящему одна. И впервые за эти восемь лет это её совсем не пугало.
Она достала телефон. Набрала номер.
— Максим? Это я. Документы на расторжение брака подам завтра. И кредиты я, разумеется, погашу — но с тебя я буду требовать через суд всё до последней гривны.
— Анна, давай спокойно поговорим.
— Нет. Мы уже сказали друг другу всё, что могли.
Она отключила телефон. Встала. Сняла простыню с маминого любимого кресла и села в него.
— Спасибо, мам, — сказала она вслух. — За всё, что ты сделала.
Прошло полгода.
Анна сидела на той самой кухне, где когда-то её мама заваривала чай в старом, щербатом заварнике. Только теперь стены были не тёмно-зелёные, а светло-жёлтые. И пахло здесь не старостью — а свежей краской и крепким кофе.
Представьте: вы впервые за восемь лет просыпаетесь утром и не думаете: а что он сегодня скажет? А как он отреагирует? А не разозлится ли?
Вы просто встаёте. Завариваете ароматный кофе. Включаете любимую музыку погромче.
— Рыжик, завтрак! — позвала она.
Из-под дивана важно выполз толстый рыжий кот. Подарок себе самой на новоселье. Точнее, на начало новой жизни в старой квартире.
Зазвонил телефон. Звонила Наталья, коллега по работе.
— Аня, ты помнишь — сегодня у нас встреча с новым клиентом?
— Помню. В два часа.
— А ты точно не передумала насчёт удалёнки? Может, всё-таки вернёшься в офис?
Анна посмотрела в окно. Во дворе всё те же дети играли в песочнице. Всё те же бабушки обсуждали соседей на лавочках.
— Нет, Наташа. Мне здесь невероятно хорошо.
И это была чистая правда. Работать из дома оказалось очень удобно. Клиенты довольны, начальство не против. А самое главное — никто не контролирует каждый её шаг и каждое слово.
После работы Анна пошла в магазин.
А теперь самое любопытное. У кассы стояла Елена Семёнова — мать той самой Виктории.
— Ой, Анечка! — радостно воскликнула она. — Как дела? Слышала, ты развелась.
— Развелась, — кивнула Анна.
— Какая жалость! Максим такой хороший был мужчина. Моя Виктория до сих пор его с теплотой вспоминает. Говорит, редко встретишь такого внимательного мужчину.
Анна улыбнулась ей в ответ:
— Передайте Виктории — пусть поищет себе свободного. Внимательных мужчин, действительно, не так уж много.
Дома она поужинала, немного почитала. Потом подошла к окну. На кухонном столе стояла мамина фотография. Она была совсем молодая, лет тридцати. Красивая, с по-настоящему живыми глазами.
— Знаешь, мам, — сказала Анна вслух, — а одной и правда очень неплохо. Рыжик мурлычет, никто не храпит, в холодильнике всегда есть что-то вкусное. И никто не говорит, что я «слишком много читаю».
Кот замурчал ещё громче, словно выражая полное согласие.
В спальне на тумбочке лежало письмо от юриста. Максим требовал половину от депозита, который оставила мама. Смешно, правда? Восемь лет он тратил её средства на любовницу, а теперь требует компенсацию за «моральный ущерб».
Но Анна больше не боялась ни судов, ни разбирательств. У неё был отличный адвокат. И правда была на её стороне.
Казалось бы, что может быть лучше! Но оказывается — может. На следующей неделе к ней в гости впервые за многие годы приехала двоюродная сестра Марина. Раньше Максим всегда находил повод, чтобы отменить все встречи с её родственниками.
— Говорил, что твоя семейка его ужасно напрягает, — объяснила Марина по телефону. — А я так скучала по нашим девичьим посиделкам!
Анна легла спать и думала: А ведь мама была права. Одиночество — не самое страшное. Самое страшное — жить рядом с тем, кто не даёт тебе быть собой, и медленно, но верно тебя разрушает.
Теперь она была собой. Наконец-то.
