Я замерла с тряпкой в руках. Три года мы жили в съемной однушке, выплачивая кредит за ремонт в квартире его матери. И теперь, когда Нина Петровна переехала к сестре в Саратов, он не хотел продавать пустующее жилье.
— Лёш, но мы же договаривались. Продаем, гасим кредит и берем ипотеку на свою.
В последнее время подобные ситуации возникали всё чаще. Мы с Лёшей познакомились после смерти его отца, когда он остался единственной опорой для Нины Петровны. Я думала, что наш брак изменит эту связь. Но за пять лет совместной жизни так и не смогла понять: Лёша взрослый мужчина, отвечающий за свою семью, или всё ещё «мамин сынок»?
— Договаривались? Я никогда не обещал продавать квартиру. Это наследство моей матери.
Наследство. Это слово ударило, как пощечина. Нина Петровна была жива и здорова для своих семидесяти. Да и квартиру мы ремонтировали вместе — мои зарплаты, мои ночи над дизайн-проектом.
— А как же Даня? Ему скоро в школу, а мы втроем в съемной однушке.
— Моему сыну нужна стабильность, а не твои вечные перемены, — отрезал Алексей, но тут же смягчился. — Тань, пойми, я не могу подвести маму. Она столько для меня сделала.
Моему сыну. За пять лет брака Данька так и не стал «нашим». Вспомнилось, как на прошлой неделе свекровь поправила меня: «Не твой, а Лёшин сын». И я промолчала, как обычно.
Телефон Алексея звякнул сообщением. Он мельком взглянул на экран и убрал в карман. Но я успела заметить имя: «Мама».
На следующий день я заехала к Нине Петровне забрать вещи. Дверь открыла соседка.
— А свекровь твоя здесь. Вчера вернулась. Я думала, вы знаете.
В квартире пахло борщом. На стенах — фотографии Лёши в разные годы: школьник с портфелем, студент, молодой специалист. Изредка попадались наши семейные фото, но на них свекровь всегда стояла рядом с сыном.
На кухне Нина Петровна нарезала хлеб. Руки её, узловатые от артрита, двигались медленно. Эти руки когда-то в одиночку поднимали сына, стирали, готовили, боролись с бедностью девяностых. Я понимала её страх потерять контроль.
— Ниночка Петровна? Вы же в Саратове должны быть…
— Ой, Танечка! Не сложилось у нас с сестрой. Характерами не сошлись. Лёшеньке вчера позвонила, он обрадовался!
Внутри что-то оборвалось. Вчера. Когда муж заявил про «наследство».
— А вы к нам переезжайте, — продолжала свекровь, протягивая тарелку с бутербродами. — Всё равно эту квартиру вы ремонтировали, считай, для себя. Места хватит. И Данечке спокойнее будет с бабушкой.
— Спасибо, но мы планировали свою квартиру купить.
— Какая ипотека, Танюша? — она покачала головой. — Лёшенька мне всё рассказал про ваши планы. Глупости это. А тут и за квартиру платить не надо, и за внуком присмотрю.
По дороге домой я думала о предательстве. Но в глубине души понимала: для Лёши это не предательство — просто так он выжил в детстве с матерью-одиночкой. Всегда соглашаться, потом тихо делать по-своему, а когда не получается — уступать. Предательство бывает громким — с криками. А бывает тихим — когда за твоей спиной всё давно решено теми, кто считает, что лучше знает, как надо жить.
Дома Алексей сидел с Даней на диване. Они листали семейный альбом. Даня прижимался к отцу, и от этой картины защемило сердце — я хотела, чтобы у моего ребенка был близкий отец.
— Смотри, это папа маленький, а это бабушка, — говорил муж с теплотой, которую я слышала, только когда он говорил о матери или сыне.
— А мама где? — спросил Даня.
— Мама с нами тогда не жила, — ответил Алексей. — Мы с бабушкой всегда вдвоем были, правда, сынок?
Даня кивнул. На секунду представилось, как через десять лет он так же будет сидеть с бабушкой, только говорить будут уже обо мне — женщине, которая когда-то была в их жизни.
— Лёша, можно поговорить? — я еще надеялась на диалог.
В спальне я закрыла дверь:
— Твоя мать вернулась. Ты знал.
— Да, знал. И что?
— Вы всё решили без меня. И про квартиру, и про переезд.
Алексей сел на край кровати, на которой мы когда-то мечтали о будущем. Я вспомнила, как после рождения Дани он шептал: «Теперь у нас настоящая семья». Что изменилось?
— Таня, давай будем реалистами. Чего ты хочешь? Годами платить ипотеку? Мама предложила жить вместе — это разумно. Данька под присмотром, деньги экономим.
— А моё мнение тебя не интересует? Я не смогу жить с твоей матерью, Лёш.
— Наша семья — это мы все. Включая маму.
— Нет, Лёша. Наша семья — это мы с тобой и Даня. А твоя мать — это твоя мать. Она вырастила тебя, но ты уже взрослый мужчина.
Он смотрел на меня с вежливым терпением. В этот момент я поняла, что никогда не смогу стать для него важнее матери. Не потому, что он не любил меня — просто та связь была сильнее, глубже, она сформировалась в те времена, когда они выживали вдвоем.
— Ты просто не понимаешь. Мама всегда хотела как лучше.
Вечером зазвонил телефон. Свекровь.
— Танечка, мы с Лёшей посоветовались… Лучше будет, если вы к концу месяца переедете ко мне. И кредит ваш я помогу закрыть, у меня сбережения есть.
Сбережения. У женщины, которая просила нас оплатить ремонт, потому что «пенсии едва хватает на лекарства».
— Нина Петровна, мы с Алексеем еще не приняли решение.
— Ой, а он мне сказал, что вы согласны! Он так обрадовался, что вы поняли, как важна семья…
После разговора я сидела в детской, глядя на спящего Даню. Он так похож на отца — тот же упрямый подбородок, та же морщинка между бровей. Рядом стояли свадебные фотографии. На одной из них мы втроем: я, Лёша и маленький Даня. Свекровь настояла, чтобы она тоже была в кадре. «Семейное фото должно быть полным».
Той ночью я не спала, обдумывая варианты. Можно было бы попытаться ещё раз поговорить с Лёшей, предложить семейную терапию… Но я знала — он бы отмахнулся.
Утром позвонила подруге. «Ты можешь пожить у меня, сколько нужно». Мы обсудили юридическую сторону: совместная опека, кредит, работа.
Три дня спустя я собрала вещи, пока Алексей был в душе. Посадила Даню в машину.
— Куда мы едем, мам? — спросил он.
— В гости к тёте Кате. Поживём у неё немного.
— А папа?
— Папа будет приходить к тебе.
Когда муж вышел из ванной, на столе лежала записка:
«Лёша, я увезла Даню к Кате. Нам нужно время подумать. Я не могу жить с твоей мамой и не хочу больше быть между вами. Когда будешь готов говорить о нас — только о нас троих — позвони. Я заберу свою часть кредита — это справедливо.»
В бардачке машины лежал договор на кредит и выписка со счёта — доказательство моих вложений в ремонт. Я не хотела войны, но готовилась к ней.
Иногда нужно сделать шаг назад, чтобы увидеть всю картину. Я любила Лёшу — не идеального мужчину, а настоящего. Но я больше не могла растворяться в чужой семье.
Через две недели Алексей позвонил. «Давай встретимся. Только мы». Не знаю, что произошло между ним и матерью. Возможно, он наконец увидел, что можно потерять, а что — сохранить.
Предательство не всегда громкое. Иногда оно приходит с заботливым «мы же хотим как лучше». А иногда мы предаём сами себя, соглашаясь на жизнь, в которой нет места нашим желаниям.
