— У тебя совесть вообще есть? Я только малыша еле-еле уложила, а тут у тебя твоё цирковое представление!
— Прошу прощения, но время сейчас два часа пополудни. Ваш малыш — это, извините, исключительно ваша личная забота, — ответила я, не сходя с порога. — Есть еще какие-то претензии?
Вика стояла прямо передо мной в каком-то застиранном, растянутом халате, с опухшими, красными глазами и совершенно растрёпанными волосами. Я быстро вытерла пот со лба — только что завершила интенсивную тренировку на беговой дорожке, а через час у меня уже запланирована важная онлайн-планёрка с командой. Тишина в мои рабочие планы никак не вписывалась.
— Ты громыхаешь прямо у нас над головой! Это вообще законно — оборудовать какой-то спортивный зал в обычной жилой квартире?
— Так же законно, как и устраивать дискотеку посреди ночи, Вик. Повторяю: сейчас разгар рабочего дня. Люди работают, живут полноценной жизнью, общаются. Ты что, серьезно хочешь, чтобы я передвигалась на цыпочках в собственной квартире?
— Да ты просто откровенно издеваешься! Ты же сама когда-то умоляла нас не шуметь!
— Умоляла, — я позволила себе тонкую, едва заметную усмешку. — Помнишь, что именно ты мне тогда ответила? Теперь, Вика, настала твоя очередь не спать.
Вика смотрела на меня так, словно изо всех сил пыталась запомнить каждую черту лица своего заклятого врага. Затем она резко фыркнула и поспешно скрылась у себя. Я прикрыла дверь и вдруг поймала себя на очень странном ощущении. Я не мстила в прямом смысле. Я просто жила так, как мне хотелось, не оглядываясь. Но почему-то мне было так приятно: иногда Вселенная сама расставляет всё на свои места, причём очень точно.
Девять лет назад мы стали соседками. Вика тогда только поступила в университет — была яркой, первокурсницей с блестящими глазами и нескончаемым, громким смехом. Родители снимали ей квартиру аккурат под моей, щедро давали деньги на безбедное существование. Ей оставалось лишь наслаждаться жизнью и веселиться.
А я, Анна, в тот период трудилась уборщицей в крупной гостинице, начиная с восьми утра, а затем, едва успев перекусить, шла за прилавок круглосуточного магазина до самого рассвета. Между двумя изнурительными сменами оставалось всего пять часов на сон. Папа, Олег, тяжело болел, тетя Светлана присматривала за ним, но жизненно важные лекарства обходились в огромные суммы. Я тогда перевелась на заочное отделение и совершенно забыла, что вообще означает слово «выспаться».
Вика включала музыку в два часа дня. Всегда громко. Стены в нашем старом доме были тонкими, как папиросная бумага, и каждый удар баса отдавался острой болью прямо у меня в висках. Я пыталась уснуть на старом диване на кухне, потом в ванной комнате. Всё было совершенно бесполезно.
Я отлично помню, как впервые решилась спуститься к ней вниз. Осторожно постучала. Она открыла дверь с явным, неприкрытым раздражением на лице.
— Чего тебе конкретно надо?
У меня тогда внезапно перехватило дыхание.
— Прости, что я беспокою. Можешь ли ты, пожалуйста, сделать музыку немного потише? Я только что вернулась после ночной смены, мне необходимо поспать хотя бы немного.
Вика поморщилась, словно я попросила её попробовать что-то совершенно испорченное.
— Это исключительно твои личные проблемы. Я нахожусь у себя дома, и сейчас день. Если тебе что-то не нравится — просто переезжай.
Мне показалось, что меня буквально ударили по лицу. Я вернулась наверх и рухнула на кровать. Внизу продолжала оглушительно греметь музыка. Я не спала. Я просто лежала и неотрывно смотрела в потолок, и слёзы текли сами по себе.
Коллеги позже советовали мне вызвать участкового. Мол, и днём существуют определённые нормы шума. Но я прекрасно знала, как у нас всё работает. Доказать ничего не получится, а сил на борьбу у меня не было ни грамма.
Я пила кофе буквально литрами. Иногда засыпала прямо в маршрутке. Иногда с ужасом забывала, какой сегодня день недели. Голова раскалывалась от мигрени. Я совершенно перестала краситься, перестала убирать дома. Просто не могла. У меня не было на это сил.
По ночам мне снились кошмары: меня увольняют, я не могу купить лекарства папе, он страдает по моей вине. Однажды я действительно проспала будильник и получила крупный штраф. Разрыдалась прямо на автобусной остановке. Люди обходили меня стороной.
«Это пройдёт», — с отчаянием твердила я себе. Но совершенно не верила.
И это действительно прошло.
Когда папа, Олег, умер, было больно так, что казалось — моё сердце не выдержит. Но вместе с этой невыносимой болью пришло и облегчение. Страшное, стыдное облегчение. Груз, казалось, свалился с моих плеч.
Я закончила учёбу. Нашла работу в сфере информационных технологий. Через год получила повышение. Еще через два года перешла на полностью удаленный формат работы. У меня появилась стабильная зарплата, полноценный восьмичасовой сон, и никакой паники перед каждой очередной платежкой.
Вика за это время вышла замуж и родила. Теперь из её квартиры доносились совершенно другие звуки. Не весёлый смех и громкая музыка, а истошный детский плач и непрекращающаяся ругань.
— Я тебя о чем-то абсолютно невозможном прошу?! Просто смени ребенку подгузник! Он же тоже твой!
— А ты чем занималась целый день? Просидела на диване?!
Я в такие моменты просто надевала наушники.
У меня теперь совсем другая жизнь. Удаленная работа, видеозвонки с коллегами со всего мира, онлайн-планёрки. По вечерам — интенсивные тренировки. По выходным мы смотрим фильмы всей командой через интернет, обсуждаем, смеемся. Необязательно участвовать, но я всегда присоединяюсь.
Конечно, это шумно. При наших тонких стенах слышен каждый, даже самый тихий звук. Вика стучала по батареям, кричала через стену.
— Мне это надоело! Прямо спортзал над головой! Чтоб у тебя эта дорожка поскорее сломалась!
Пару раз мы пересекались в лифте. Из яркой, цветущей студентки Вика превратилась в измождённую женщину. Тёмные круги под глазами, впалые щёки, грязные волосы, неряшливо сбившиеся в хвост. Она отворачивалась, когда меня видела.
— Могла бы и потише со своими коллегами хихикать, — процедила она однажды сквозь зубы.
— Вик, мы живем не в лесу. Я закон не нарушаю. В чём конкретно проблема?
— Ни в чем, — буркнула она и вышла на своём этаже.
Было очевидно: на собственную жизнь у неё больше не было времени. Как когда-то не было у меня.
После сегодняшней резкой стычки я закончила свою тренировку, приняла душ и села за ноутбук. Заварила ароматный чай с мятой. Пила его медленно, с удовольствием. Внизу плакал младенец. Долго. Протяжно. Абсолютно безутешно.
Я не сдержалась и улыбнулась. Не от злорадства. От облегчения. От глубокого понимания, что больше не я та, кто вымаливает у жизни лишний час сна. Не я та, кто боится каждого звонка в дверь. Не я та, кто живет в постоянном страхе не справиться с финансовыми обязательствами.
Внизу Вика громко кричала на супруга, Диму, тот огрызался в ответ. Ребенок захлёбывался плачем.
А я сидела у себя в уютной квартире, пила горячий чай и открывала ноутбук для вечерней планерки.
Никакого откровенного удовлетворения от мучений Вики я не испытывала. Честно. Но мне было невероятно хорошо оттого, что я — это больше не она. Что я вырвалась из того ада, в котором прожила четыре года. Что больше никто и никогда не скажет мне «это твои проблемы».
Иногда я ловлю себя на мысли: а поняла ли Вика теперь, каково было мне тогда? Осознала ли она, что значит не спать, работать на износ, просить элементарного человеческого участия? Или она по-прежнему думает, что я просто издеваюсь?
Может быть, мне стоило остановить беговую дорожку. Сделать звук тише. Провести планерки в наушниках. В конце концов, я же прекрасно знаю, каково это — не спать. Но тогда не было никого, кто пожалел бы меня. Может, мне стоило стать тем самым человеком, которого не было рядом тогда, для неё?
Но я не стала. Я просто продолжала жить своей жизнью. Без оглядки на чужие потребности. Без жертв. Без самоотречения.
Ночью я проснулась от громкого плача. Вика что-то причитала внизу, супруг ругался. Младенец кричал так пронзительно, что казалось — вот-вот рухнут тонкие стены.
Я лежала в темноте и думала: правильно ли я поступаю, держа эту жёсткую оборону? Не превратилась ли я в ту самую Вику, которую так искренне ненавидела девять лет назад?
А потом я вспомнила себя — двадцатитрёхлетнюю, без сна, без сил, почти без надежды. Вспомнила, как я стояла у ее двери и просила о тишине. Как она посмотрела на меня с презрением. «Это твои проблемы. Не нравится — переезжай».
Нет. Я не превратилась в неё. Я просто перестала быть той, кто все время приносит себя в жертву ради чужого удобства. Той, кто молчит и терпит, пока окончательно не сломается.
Разве это может быть плохо?
Утром я встала совершенно отдохнувшей. Сделала себе ароматный кофе, открыла ноутбук. Внизу снова плакал ребенок.
А я работала.
И мне было спокойно.
Только иногда, в самые тихие минуты, меня посещала странная, философская мысль: а что, если мы обе проиграли? Вика — потому что получила то, что так усердно заслужила. А я — потому что так и не научилась быть лучше, чем те, кто когда-то причинял мне такую боль.
Но эта мысль приходила редко. И я решительно гнала её прочь.
Потому что я устала быть вечной жертвой.
И если для того, чтобы жить нормально, нужно быть немного жестокой к чужим слабостям — пусть так и будет.
Внизу снова истошно закричал младенец.
Я надела наушники и включила музыку.
Погромче.
Как же тяжело иногда бывает закрыть дверь перед тем, кто когда-то закрыл её перед тобой. История Анны — это не о мщении, а о самозащите и установлении личных границ, выстраданных бессонными ночами.
Как вы считаете, справедливо ли было со стороны Анны вернуть Вике её же принцип «это твои проблемы», или, став сильнее, стоило проявить человечность, которой ей самой так не хватило?
