Ирина стояла у кухонного окна, наблюдая, как Валентина Петровна вытирает пыль с подоконника. Не своей квартиры, заметь. А её — Ирининой. Хозяйка, мать, генерал — всё в одном флаконе. В руках тряпка, на лице выражение вселенской обиды.
— Вытираю, между прочим, потому что не могу смотреть, — буркнула свекровь, не поворачивая головы. — Пыль, как на чердаке у покойного деда. А он хоть умер, у него уважение было.
— Это мой дом, Валентина Петровна. Если вас так беспокоит пыль, можете не заходить, — с трудом сдержала голос Ирина, поставив чашку на стол с лишним звоном.
Свекровь хмыкнула и, не убирая тряпку, села за стол. Тряпку, между прочим, на Иринин платёжный документ положила. По ипотеке.
— Дмитрий у меня никогда не был таким нервным. А с тобой стал как будто на пороховой бочке. Всё бегает, суетится, глаз дёргается. Психосоматика, не иначе.
— Ага, — кивнула Ирина. — И с деньгами у него тоже психосоматика. Как в магазин — так у него карта не работает. А как у меня зарплата — так память возвращается.
— Не нравится — разводись, — спокойно бросила свекровь, как будто обсуждала погоду. — Только не думай, что квартира твоя. Мой сын в ней живёт, между прочим. Он тут прижился.
— Она и по документам моя, и по ипотеке я одна плачу, — напомнила Ирина, всё ещё надеясь, что факты сработают. Как на суде. Хотя, кажется, тут нужен не суд, а экзорцист.
— Да мне всё равно, чья она, — вскинулась Валентина Петровна. — Ты что думаешь, я за метры тут бьюсь? У меня, между прочим, трёхкомнатная от покойного мужа осталась. В наследство, как положено. Там ремонт — хоть в журнал снимай. С антресолями. Не то что у вас — двери скрипят, унитаз хромает, да и запах какой-то… как в старом подъезде.
— Тогда почему вы не там живёте? — язвительно прищурилась Ирина.
— Потому что я сына своего люблю, — вскрикнула Валентина Петровна, приложив ладонь к груди. — Один раз уже отдали его в лапы! Я тогда промолчала. Но второй раз — не дождётесь!
— Вы о чём вообще говорите? — не выдержала Ирина. — Вы мне тут цирк устраиваете каждый день. В квартире, которую я тяну одна. Вы даже за свет ни разу не платили, хотя у телевизора сидите как привязанная!
Тут в прихожей гулко хлопнула дверь — вернулся Дмитрий. Лицо у него было такое, как будто он только что узнал, что отпуск отменили, и его ждёт командировка в Ад.
— Что опять? — с усталостью спросил он, ставя пакет на пол.
— У тебя жена с ума сошла, — мгновенно заголосила мать. — Квартира — это, свет — то, что я тут делаю! А я, между прочим, ради вас стараюсь! Убираю, готовлю, стирку… как нянька!
— Мам, да хватит, — поморщился Дмитрий, скинув куртку. — Ира, ты бы, правда, как-то по-доброму с ней…
— По-доброму? — Ирина сорвалась, впервые за долгое время. — А по-доброму — это как? Когда она каждый день считает мои покупки? Или когда она подаёт огурцы с комментарием: «Вот бы ты, Иринка, фигуру берегла как Ольга!»? Или когда она в суде тебе будет помогать квартиру делить?
— Никто ничего делить не собирается! — вспыхнул Дмитрий, хотя посмотрел куда-то в угол.
— Ага, — хмыкнула Ирина. — Только Ольга вчера мне звонила. И просила оформить дарственную. Потому что ей в салоне по ногтям не хватает на аренду. А то, мол, вдруг мы с тобой разведёмся, а она с мамой останется у разбитого корыта.
— Что за бред? — Дмитрий шагнул ближе. — Она пошутила!
— Это у вас в семье так «шутят»? — у Ирины дрогнул голос. — Сначала переселяются без спроса. Потом шутят про дарственные. А потом — хоп! — и оказывается, что я невестка-воровка, которая забрала «сынка из семьи».
— Никто тебя не обвиняет, — уже глухо сказал Дмитрий. — Просто… тебе иногда не хватает гибкости.
— О, спасибо! — рассмеялась Ирина, вытирая слёзы с глаз. — А тебе, Дим, позвоночника. Только не нервничай, психосоматика же.
Тишина навалилась, как дедов советский шкаф — громко и безапелляционно. Валентина Петровна поджала губы, встала из-за стола, подняла свой тряпочный флаг и направилась в комнату.
— Вот и поговорили, — буркнула напоследок.
Дмитрий остался в кухне. Он будто сдулся.
— Ир, ну не надо было при ней…
— А при ком мне говорить? При телевизоре? Ты хочешь, чтобы я тихо страдала в уголке, как у вас там было заведено?
Он замолчал. А потом выдал:
— Может, тебе психолога найти? Серьёзно. Тебя это гложет, ты злишься. Я не враг тебе, я просто между двух огней.
— Ты не между двух огней. Ты сидишь у костра и греешься. Пока меня жарит, — сказала она почти шепотом.
В ту ночь Ирина не спала. Лежала, уставившись в потолок, и перебирала в голове разговоры, ситуации, унижения. Даже не обидно было уже. Стало тихо. Настолько тихо, что внутри начала зреть мысль. Противная, липкая, но упрямая.
А может, правда… Развод?
А наутро Валентина Петровна приготовила сырники. С корицей. Улыбалась, как добрый призрак. Похвалила кофточку Ирины и даже спросила:
— Как работа, Ирочка? Повышение же у тебя?
Ирина выронила ложку.
Что-то пошло не так.
И она это почувствовала кожей.
***
Сырники, поданные Валентиной Петровной, были горячими, ароматными, с чуть подгоревшими краешками. Почти как у мамы. Вот только Ирина смотрела на тарелку, как на ловушку. Слишком уж не к месту оказалась эта доброта. Как будто вместо яда ей подлили в кофе сироп.
— Ты не ешь, Ирочка? — свекровь с улыбкой нарезала клубнику. — Свежая. Из «Ленты». Я Димку с утра послала, а он даже не возмутился. Видишь, какой у нас теперь лад.
— У нас? — переспросила Ирина, отодвигая тарелку.
— У нашей семьи, — с притворным удивлением сказала та. — А что?
Дмитрий вошёл на кухню в спортивках и с замятым лицом. Вид у него был такой, будто он всю ночь гонялся за совестью, но она, как обычно, сбежала через окно.
— Мама, я тебе говорил, что мы договорились: ты живёшь тут временно, пока решаешь вопрос с ремонтом.
— Конечно, сынок, конечно. Но ведь не выгонять же меня сейчас, когда всё только налаживается, — с сахарной интонацией отозвалась Валентина Петровна.
Ирина заметила, как мать и сын переглянулись. Не по-обычному — не в духе «опять она», а скорее «не подведи». И это её насторожило сильнее, чем сырники.
После завтрака, пока Валентина Петровна ушла «в аптеку» (у неё каждый день какая-нибудь срочная миссия: то давление, то соседка «умерла насмерть»), Дмитрий зашёл в комнату и сел на диван.
— Послушай, — начал он, — я тут подумал… Может, мы правда бы как-то узаконили твой статус? Ну, в смысле, чтобы всё спокойно было. Без нервов. Права, обязанности. Дарственная, к примеру, или совместная собственность. Ну, типа по-честному. Мы же семья.
— Что? — Ирина медленно оторвала взгляд от ноутбука. — Ты только что предложил мне подарить тебе часть квартиры?
— Не мне, нам. Нам. Мы же вместе живём, Ир. Всё делим.
— Ага, — она захлопнула ноутбук. — Пыль от твоей мамы — вместе. Кредиты на меня — вместе. А теперь ты хочешь, чтобы в случае чего, у тебя были права. Слушай, это не суд. Тут по любви должно быть.
— Ну, это тоже любовь. Просто с расчётом, — выдал он и сам себя испугался.
— Моя квартира, мой кредит, мои расходы. Ты за всё это время дал мне ровно шесть тысяч — и те в долг. Я тогда кашляла, и ты сказал: «На сироп, потом вернёшь». Забыл?
Дмитрий заёрзал.
— Я ж не отбираю. Просто формальность. Ну, чтобы не было недопониманий. Ты же взрослая женщина, не девочка какая. Надо всё продумывать. В жизни, ты же знаешь, всякое бывает…
— Бывает, — она поднялась, — бывает, что человек прожил с другим шесть лет и всё это время был маменькиным мальчиком. А потом, когда мать подсуетилась, вспомнил, что формальности — это важно.
Он поднялся следом.
— Не надо так, Ир. Мама — это мама. Она не вечная. Ей хочется знать, что с её сыном всё будет в порядке. У неё просто страхи. И ещё у неё есть одна идея…
И тут Ирина почувствовала, что сейчас будет бомба.
— Какая?
— Ну… Она хочет оформить завещание. На Ольгу.
— Ах вот оно что, — выдохнула Ирина. — И при чём тут я?
— Она хочет, чтобы ты расписалась. Что ты не претендуешь. Ну, так… формальность.
— Подожди, ты в своём уме? Я должна подписать бумагу, что не претендую на квартиру твоей мамы, хотя даже не жила в ней ни дня?
— Это чтобы не было проблем потом. Ты же знаешь, как сейчас всё сложно. Суд, делёжка. А мама сказала: «Ты невестке передай, если она порядочная — подпишет».
— О, прекрасно, — Ирина села обратно, закатив глаза. — То есть я теперь ещё и непорядочная, если не откажусь от того, что мне и так не светит?
— Ир, ты зря заводишься, — попытался сгладить Дмитрий. — Это просто подстраховка. Мама сейчас думает, как всё упростить. Тем более, Ольгу же сократили. Там с кредитом проблемы…
Ирина встала. Теперь по-настоящему.
— Так, стоп. То есть: я — кормлю троих взрослых людей, двое из которых работают на сокращении, один — на маме, второй — на моей шее, а теперь ещё и бумажки подписывать должна, что не претендую на её царство?
Он растерялся.
— Ир…
— Ты знаешь, что твоя мама месяц назад ходила к юристу? Она проверяла, как выписать меня из квартиры. Моей квартиры.
— Да быть не может.
— Хочешь, покажу переписку с её почты? — вытащила телефон. — Она забыла выйти из аккаунта. Очень удобно, спасибо за кофе.
Дмитрий сидел, будто его ударили.
— Она… она говорила, что просто интересовалась. На всякий случай. Вдруг ты…
— Вот именно. Вдруг я. Ты понимаешь, она всё это время ждёт, когда я оступлюсь. И подсовывает бумажки. И «шутит». И записывает, кто сколько постирал и кто где не так посмотрел.
Он промолчал. Она уже знала — этот бой он сдаёт.
И в этот момент дверь открылась. Как всегда — вовремя.
— А я пришла, — весело сказала Валентина Петровна. — Что, чай не попили без меня?
Ирина посмотрела на неё. Долго.
— Нет. Но мы тут договорились.
— Ой? — вскинула брови свекровь.
— Завтра я пойду в ЖЭК. И выпишу тебя. Официально. Ты тут не прописана, не хозяйка и не гость — а паразит. И мой лимит вежливости закончился.
— Ах ты… — Валентина Петровна выдохнула. — Ты что себе позволяешь? Это ты… это ты его уводишь у семьи!
— А ты всю жизнь живёшь за счёт мужчин. Первый — оставил трёшку. Второй — дал тебе сына, которым ты теперь шантажируешь. Третья — это я. Только я — не твой муж. И не сын.
— Дмитрий! — завопила она. — Ты слышал?! Она хочет выгнать меня на улицу!
Он молчал. Его будто выключили. Он смотрел в пол.
— Дмитрий! — повторила она, в панике. — Скажи ей! Ты же мужчина в этом доме!
— В её доме, — прошептал он.
Это был момент, когда всё встало на свои места. Он не был героем. Он был удобным. Сыном. Мужем. Но не мужчиной. Ни для кого.
Ирина развернулась и пошла в спальню. За паспортом.
На следующее утро она подала заявление.
Не на выписку.
На развод.
***
Паспорт с разводной отметкой она получила через две недели. Ровно в обед. Ровно в ту же самую минуту, когда внизу у подъезда Валентина Петровна, прихлёбывая кофе из термокружки, рассказывала соседке, что молодуха-то сбежала, ну слава богу, наконец-то сыну дышать есть чем.
Ирина услышала это, не сходя с лестницы. Не потому, что подслушивала. Просто шла домой. Домой. В свой дом. В свою квартиру. Где теперь, наконец, было тихо. Если не считать голосов прошлого, которые всё ещё шептали в голове:
— Мы же семья, Ирочка… Подпиши, что не претендуешь…
— Ну что тебе жалко? Он же твой муж…
— А ты не думала, почему у тебя детей нет? Может, проблема в тебе?
Она хлопнула дверью, будто отрезала себе хвост.
В квартире был запах — что-то между влажным ковриком и скисшей обидой. Первым делом она сняла чехол с дивана. Потом вытащила из спальни старый комод, который «оставила мама Димы, чтоб не пропал». Потом отодвинула холодильник и нашла за ним склеенный скотчем листок с расписанием «дежурств». Напротив её фамилии — все недели подряд.
Ирина громко рассмеялась. Не по-доброму.
— Дежурная по жизни, мать их.
Телефон замигал.
Входящий вызов: Ольга.
Конечно.
— Да?
— Ир, привет… Слушай, ну я слышала… вы с Димкой всё-таки развелись?
— Всё-таки, да. Ты поздравить или что-то просить?
— Ну ты не думай… Просто… Нам бы надо встретиться. Мама просит. Там один документ. Про машину. Ну, ты же знаешь, у меня кредит, и…
— Оль, — перебила Ирина, — мы с тобой никогда не были подругами. Не начинали, не будем. Документы — через юриста. Встречи — через суд. Всё остальное — в печь.
— Ну ты чего, как чужая-то, а?
— Потому что я теперь именно чужая. И, знаешь, мне с этим… легче дышится.
Ольга повисла на линии секунд пять и отключилась.
Через три дня раздался звонок в дверь.
— Привет, — сказал Дмитрий. Стоял в футболке с отрезанным рукавом, в руках — кульки. В одной — лампочка, в другой — банка кофе.
— Я тебе что, «Пятёрочка»? — сдержанно спросила Ирина.
— Да нет… Я просто… хотел поговорить. Всё же ты — моя жена. Ну, бывшая. Но…
— Лампочку зачем принёс?
— Ты ж говорила, что в ванной перегорела.
— Это было в январе. Ты тогда сказал: «Купи сама, я не электрик». Что-то изменилось?
Он почесал затылок.
— Да, я… многое переосмыслил. Мама уехала к Ольге, там скандалы. Говорит, что ты её выставила, а Ольга неблагодарная. А я подумал: может, мы… Ну, ты и я. С чистого листа?
Она смотрела на него, как на витрину с просроченными продуктами.
— Дмитрий, ты хоть раз в жизни жил сам? Без мамы, без жены, без подсказок?
— Я пытался. Снял комнату. Там шумно. И плиту надо чистить… Я понял, что с тобой было лучше.
— А я поняла, что с тобой было хуже, — спокойно ответила она.
Он замолчал.
— Я был растерян. Мама давила… А ты сильная. Я не выдержал.
— Ты не выдержал, что я не стала тебе прислугой. Что у меня есть зарплата, своё мнение и квартира. Ты не жену хотел, а версию мамы без варикоза.
Он сел прямо на пороге. Как щенок, которого выгнали из будки.
— Ир, я не знаю, как жить дальше.
— Попробуй начать с уборки. У себя. В голове. В жизни. Потом — сходи к психотерапевту. Потом — найди работу, где тебя не держат по знакомству. Потом — верни долги. А потом, может быть, тебе кто-то снова поверит. Но это точно буду не я.
Он молчал. Смотрел в пол. Всё по старой схеме.
— Знаешь, — сказала Ирина, — у тебя есть один плюс. Ты умеешь слушать. Особенно, когда тебе больше ничего не остаётся.
— Ты изменилась, — тихо выдохнул он.
— Нет. Я просто перестала быть удобной.
Дмитрий встал, не глядя.
— Я… тогда пойду.
— Да, тебе туда. — Она указала на лестницу. — Вниз.
Когда он спустился, она закрыла дверь. Не захлопнула. А мягко, уверенно, как человек, который сам себе хозяйка.
Она пошла к балкону, села в кресло, достала из коробки старую фотографию. Там была она — двадцать пять лет. Первая свадьба. Свадебное платье на два размера больше — с рук. Подружки, мамины подруги, тост: «Терпения тебе, доченька, с мужем главное — терпение».
Смешно, как раньше считали: если потерпишь, то станешь счастливой.
Теперь она знала: счастье начинается там, где заканчивается терпение.
Без мам. Без мужчин. Без милости.
