— Ну, моя драгоценная, ты в полной готовности к своему лучшему в мире пятничному вечеру?
Этот голос, принадлежащий Денису, ленивый, тягучий и до неприличия самодовольный, раздался из центральной комнаты, моментально остановив Полину, когда она подносила тюбик с вишнёвой помадой к губам. Она окидывала взглядом своё отражение в зеркале прихожей — на идеально ровную линию подводки, на безупречную, но лёгкую укладку волос, на платье из струящегося шёлка, припасённое для особых, личных моментов. Этот вечер, третья пятница каждого месяца, был её личным, неприкосновенным убежищем, её тихим паломничеством к покою, оазисом безмятежности и неги посредине рабочей суматохи. И она уже мысленно была там: в густой, тёплой пене дорогого спа-салона, с бокалом холодного игристого и полным, абсолютным отсутствием необходимости с кем-либо говорить или о ком-то беспокоиться.
— Денис? А ты что здесь делаешь? — она вышла из прихожей, и её тщательно лелеемое предвкушение рухнуло, словно карточный домик.
Он был здесь. У них дома. В три часа пополудни пятницы. Денис вольготно развалился, заняв весь диван, который Полина с таким трудом выбирала, облачённый в старые, растянутые спортивные штаны с характерными пузырями на коленях и футболку с неясным, но заметным пятном соуса у горловины. Рядом с ним, на массивном журнальном столике из дуба, стояла бутылка пива с конденсированными каплями и вскрытый пакет картофельных чипсов. Он выглядел как сытый морской котик на лежбище — расслабленный, флегматичный и абсолютно уверенный, что его внезапное появление — это подарок свыше.
— Сюрприз! — его широкая улыбка несла в себе ничего, кроме эгоистичного самодовольства. — Решил сегодня всё бросить. Начальник с самого утра выносил мозг, и я и подумал: да какого чёрта? Жизнь же одна. Взял отгул. И, кстати, всё это ради нас, — он театрально сделал многозначительную паузу. — Я уже взял пива, заказал пиццу — ‘Четыре сыра’, которую ты терпеть не можешь, но я попросил добавить грибов, тебе понравится. Сейчас поставим какой-нибудь крутой боевик, со Стэйтемом, посидим по-человечески. Ты же всё равно дома.
Последняя фраза, «ты же всё равно дома», прозвучала как приговор её планам. Он произнёс её таким будничным, снисходительным тоном, будто её личное время и желания были не важнее пыли на книжной полке — что-то, что существует, но не заслуживает внимания. Полина медленно опустила руки. Запах дешёвого пива и луковых чипсов смешивался с тонким ароматом её дорогих духов, создавая в воздухе невыносимую, удушливую какофонию.
— Денис, ты шутишь? Какая пицца? Какой Стэйтем? У меня запись в спа-салон через сорок минут. Я тебе всю неделю об этом говорила. Это моя пятница. Моя.
Его лицо мгновенно изменилось. Благодушное выражение стекло, как воск со свечи, обнажив упрямую, капризную суть. Улыбка сползла, уступив место недовольной гримасе.
— Да брось ты, какой спа? Перенесёшь. Это же полнейшая ерунда. Я же для нас старался, хотел романтический вечер устроить. Ты что, не рада меня видеть? Я ради тебя с работы ушёл, а ты нос воротишь.
Вот оно. Его коронное оружие, его главный аргумент во всех спорах — дешёвая манипуляция, завёрнутая в блестящую обёртку заботы. «Я ради тебя». Полина почувствовала, как внутри закипает холодное, расчётливое раздражение. Она годами училась не поддаваться на эти уловки, распознавать их ещё на подлёте.
— Ты ушёл с работы ради себя, Денис. Потому что тебе не хотелось работать, и ты нашёл повод. Это не имеет ко мне ни малейшего отношения. И я ничего переносить не собираюсь.
Она решительно развернулась, чтобы вернуться в прихожую и закончить сборы. Его голос, ужесточившийся, полный оскорблённой несправедливости, ударил ей в спину.
— То есть, я правильно понимаю? Я, твой муж, дома, а ты сейчас накрасишься, наденешь своё лучшее платье и свалишь куда-то ерундой страдать? Это так теперь называется «семья»?
Полина резко обернулась. Она подошла к нему вплотную, к этому распластанному на диване телу, и посмотрела на него сверху вниз.
— Если ты сегодня решил прогулять работу, это не значит, что я должна остаться с тобой и отменить свои дела, милый мой! А ты, поскольку не работаешь, лучше займись, в кой-то веке, домашними делами!
Её голос был ровным и стальным. Она подошла к холодильнику, сорвала с него пожелтевший стикер и, вернувшись, протянула ему. Он недоумённо уставился сначала на мятую бумажку, потом на неё.
— Что это?
— Это список. Список того, что ты обещал сделать «завтра» ещё два месяца назад. Прикрутить плинтус в коридоре, который отвалился после того, как ты его пнул в приступе плохого настроения. Починить розетку на кухне, которая искрит уже неделю и пахнет палёным. И, вишенка на торте, — разобрать тот хлам на балконе, который ты называешь «нужными вещами» и из-за которого туда невозможно выйти. У тебя впереди целый вечер. Успеешь как раз. А я поехала.
Она небрежно бросила листок ему на живот. Он упал на футболку рядом с жирным пятном. Не дожидаясь ответа, она развернулась и, не оборачиваясь, направилась к выходу. Она слышала, как он вскочил с дивана, как зашипел что-то ей в спину, но ей уже было всё равно. Она надела свои изящные туфли, взяла маленькую сумочку и вышла за дверь, оставив его одного в квартире с его остывающей пиццей, тёплым пивом и списком его собственных несдержанных обещаний.
Денис слушал, как щелчок замка отрезает её от него, и на секунду застыл в ступоре. Липкое недоумение быстро сменилось горячей, обжигающей волной ярости. Она просто ушла. Взяла и ушла, перешагнув через него, через его «сюрприз», через его мужское желание быть центром её вселенной хотя бы на один вечер. Он посмотрел на жёлтый листок, прилипший к его футболке. «Список». Какое унижение. Она не просто отказала ему, она дала ему задание, как нашкодившему школьнику.
Он сорвал с себя эту бумажку, скомкал её в тугой, злобный шарик и швырнул в сторону кухни. Не в стену, не в мебель — просто в пространство, сбрасывая с себя это оскорбление. Он не будет ничего прикручивать. Он не будет ничего чинить. Он — мужчина, который решил осчастливить жену своим присутствием, а не разнорабочий по вызову. Мысль о том, что она сейчас сядет в такси, улыбаясь своим мыслям, и поедет куда-то тратить их общие, как он считал, деньги на какую-то чушь, была невыносима. Он не позволит ей так легко отделаться.
Он схватил телефон и, найдя её номер, нажал на вызов. Гудки казались ему вечностью.
— Да? — её голос был спокоен. Слишком спокоен. В нём не было ни капли раскаяния.
— То есть ты вот так просто взяла и ушла? — выпалил он, шагая по комнате из угла в угол, как зверь в клетке.
— Да, Денис, я ушла. Я же тебе сказала, что ухожу. Я сейчас в такси, не очень удобно говорить.
— Неудобно ей! — он почти зарычал в трубку. — А мне удобно? Я для кого, по-твоему, всё это устроил? Я хотел провести вечер с женой, а она предпочла каких-то массажистов! Ты вообще себя со стороны видела? Эгоистка! Думаешь только о своих хотелках!
Он ждал, что она начнёт оправдываться, спорить, кричать в ответ. Но она молчала, и это молчание бесило его ещё больше. Он слышал лишь тихий шум автомобильного движения на заднем плане.
— Денис, твоё внезапное желание «провести вечер с женой» заключается в том, чтобы ты лежал на диване с пивом, а я сидела рядом и смотрела, как очередной лысый мужик ломает людям кости. Я не хочу так проводить свой единственный свободный вечер. И вместо того, чтобы звонить мне и тратить моё время, ты мог бы уже найти молоток. Или ты не помнишь, где он лежит?
Её логика была как ледяная вода, вылитая за шиворот. Она не поддавалась на эмоции, она била фактами. И это лишало его почвы под ногами. Его гнев был бессилен против её спокойствия. И тогда он понял, что нужно доставать главный козырь. Оружие последнего шанса, которое никогда не давало сбоя.
— Хорошо. Я тебя понял, — произнёс он с трагической ноткой в голосе. — Раз я тебе не нужен, раз мои желания для тебя — пустой звук, я не буду здесь мешаться. Я соберу вещи и поеду туда, где меня ценят. Где мне будут рады.
Он замолчал, давая ей возможность осознать всю глубину его обиды и ужаснуться последствиям. Чтобы усилить эффект, он прошёл в спальню, рывком открыл шкаф и вытащил спортивную сумку. Он начал демонстративно швырять в неё первые попавшиеся вещи: пару футболок, джинсы, носки. Это было чистое представление, рассчитанное на одного, невидимого зрителя. Он ждал испуганного «Денисочка, не надо!», «Прости, я сейчас вернусь!».
— Куда ты поедешь? — спросила она тем же ровным тоном.
— К маме! — победоносно выкрикнул он. — Я уеду к Людмиле Петровне! Она, в отличие от тебя, точно знает, как нужно относиться к своему сыну! Она будет мне рада!
Он замер, держа в руках скомканную рубашку, ожидая её капитуляции. Последовавшая за этим пауза показалась ему триумфальной. Но то, что он услышал дальше, обрушило всю его конструкцию.
— Хорошо. Отличная идея. Передавай привет Людмиле Петровне. Хорошего вам вечера.
И в трубке раздались короткие гудки.
Он стоял посреди спальни с сумкой в одной руке и телефоном в другой. Она просто повесила трубку. Она согласилась. Она его отпустила. Весь его грандиозный спектакль, его ультиматум, его самая страшная угроза — всё рассыпалось в прах. И теперь, чтобы не выглядеть полным идиотом, он должен был действительно ехать к маме. Его блеф с треском провалился, превратившись в унизительную необходимость.
Полина вышла из такси и вдохнула прохладный вечерний воздух. Он был чист и свеж, не отравленный запахом пива и пассивной агрессии. Шагнув за стеклянные двери спа-салона, она попала в другой мир. Здесь пахло эвкалиптом, лавандой и дорогими маслами. Тихая, обволакивающая музыка лилась из невидимых динамиков, а девушка на ресепшене улыбнулась ей так, словно только её и ждала всю жизнь. Полина почувствовала, как тугой узел напряжения, завязавшийся у неё в солнечном сплетении в тот момент, когда она увидела Дениса на диване, начал медленно развязываться. Она сдала своё шёлковое платье и туфли в шкафчик, словно сбрасывая с себя не просто одежду, а всю тяжесть прошедшего дня и провалившегося «сюрприза».
Погружаясь в горячую воду джакузи, она закрыла глаза. Тысячи пузырьков массировали её кожу, и ей казалось, что они уносят с собой остатки его голоса, его претензий, его детской обиды. Она думала не о нём. Она думала о том, как же это правильно — иметь такое место, такое время, которое принадлежит только тебе. Где никто не требует от тебя быть удобной, сидеть рядом, смотреть идиотский фильм и изображать радость от внимания, которого ты не просила. Это было не бегство. Это было возвращение. Возвращение к себе.
Денис, напротив, чувствовал себя беглецом. Он с силой нажал на кнопку звонка в знакомой до боли двери, обитой коричневым дерматином. Дверь открылась почти мгновенно, будто его ждали. На пороге стояла Людмила Петровна, его мать, в своём вечном домашнем халате в мелкий цветочек. От неё пахло жареными котлетами и валокордином.
— Денисочка? Что случилось? Ты почему с сумкой? На тебе лица нет!
Она не спрашивала, она утверждала. Её взгляд, полный тревожного обожания, ощупал его с головы до ног. Он вошёл в квартиру, и привычные запахи детства окутали его, как тёплое одеяло. Здесь ничего не менялось годами. Те же обои, та же мебель, те же кружевные салфетки на полированной поверхности серванта.
— Мам, она меня выгнала, — выпалил он, бросая сумку на пол в коридоре. В её квартире это слово прозвучало весомо и трагично.
— Как выгнала? За что? Господи, сядь, сынок, сядь. Ты, наверное, голодный? — она уже суетилась, ведя его на кухню, как раненого солдата с поля боя.
Он опустился на табуретку, обтянутую тем же потрескавшимся дерматином, что и входная дверь. Перед ним тут же материализовалась тарелка с горой румяных, сочащихся жиром котлет и пышным картофельным пюре. Еда его детства. Еда, которая всегда утешала.
— Я просто хотел провести с ней вечер, — начал он свой рассказ, тщательно отбирая факты. — Взял отгул, пришёл домой пораньше, хотел сюрприз сделать. А она… Она собралась и ушла в какой-то свой салон. Сказала, что я должен чинить розетки и разбирать балкон. Просто дала мне список дел и ушла!
Людмила Петровна слушала, неодобрительно поджав губы. Она ставила перед ним тарелку с солёными огурцами, наливала компот, и каждое её движение было полно сочувствия и молчаливого осуждения, направленного, разумеется, не на него.
— Я же тебе говорила, Денисочка. Я же видела, что она за человек. Вся в себе. Только её желания, только её прихоти. Муж для неё — так, приложение. Чтобы деньги приносил да не мешался. А чуть что — список дел ему в зубы. Разве это семья? Разве так жена должна себя вести?
Она говорила тихо, почти ласково, но её слова ложились на благодатную почву его обиды. Он впивался вилкой в котлету, и ему казалось, что он мстит Полине за всё сразу. За её спокойствие, за её независимость, за её спа-салон. Здесь, на маминой кухне, он снова был прав. Он был жертвой. Бедным, непонятым мальчиком.
Вернувшись домой, Полина почувствовала, насколько изменилось пространство. Квартира казалась больше, воздух — чище. Тишина не давила, а наоборот, давала дышать полной грудью. Она прошла по комнатам. Сумки Дениса не было. Пицца и пиво исчезли. Только скомканный жёлтый стикер одиноко лежал у кухонного порога. Она подняла его, разгладила и усмехнулась.
Не раздумывая, она заказала себе огромный сет роллов с угрём и авокадо, которые Денис терпеть не мог, называя их «холодной рисовой кашей с сырой рыбой». Она налила себе бокал вина, включила старую французскую мелодраму, которую он бы обозвал «женской нудятиной», и устроилась на диване, вытянув ноги. Она ела прямо из коробки, смотрела на красивых людей, переживающих красивые страсти, и чувствовала абсолютное, почти физическое блаженство. Это было счастье отсутствия. Отсутствия его недовольного сопения. Отсутствия необходимости объяснять, почему ей нравится этот фильм. Отсутствия чувства вины за то, что она делает то, что хочет она, а не то, что от неё ожидают. Вечер был идеальным.
Фильм закончился, оставив после себя лёгкую, приятную пустоту. Полина потянулась на диване, чувствуя, как расслабление растекается по каждой клетке её тела. Вечер удался на сто процентов. Она собрала пустые коробки из-под роллов, ополоснула бокал и с улыбкой посмотрела на часы. Было почти одиннадцать. Она чувствовала себя отдохнувшей и обновлённой. Проходя по коридору в сторону спальни, она заметила полоску света из-под кухонной двери. Странно. Она была уверена, что выключила там всё.
Она толкнула дверь и замерла на пороге. За кухонным столом, в свете единственной лампы, сидели они. Засада. Денис и Людмила Петровна. Перед ними стояли чашки с чаем и вазочка с печеньем. Мать смотрела на неё с выражением праведного судьи, её спина была прямой, а руки сложены на столе. Денис сидел чуть ссутулившись, но в его взгляде читалось мстительное удовлетворение. Он привёл подкрепление. Тяжёлую артиллерию. Они молчали, но сама их поза была громче любого крика. Они ждали её, чтобы вершить свой суд.
— Ну что, отдохнула? — первой нарушила тишину Людмила Петровна. Её голос был обманчиво мягок, но в нём звенел холодный металл.
Полина молча прислонилась к дверному косяку. Усталость, но уже другого рода — тяжёлая, вязкая — начала подкрадываться к ней.
— Людмила Петровна. Денис. Вы ещё здесь, — это был не вопрос, а констатация факта.
— А где нам быть? — вступил Денис, его голос был на тон выше обычного. — Моя мать волнуется за своего сына! Она приехала меня поддержать, раз уж моя собственная жена этого сделать не в состоянии!
— Денисочка, успокойся, — Людмила Петровна положила руку на плечо сына, не сводя с Полины испытующего взгляда. — Мы просто хотим поговорить. Объясниться. Я считаю, что в семье нужно обсуждать проблемы. Вот скажи мне, Полина, как женщина женщине. Разве так поступают? Мой сын пришёл к тебе со всей душой, хотел вечер провести, сюрприз сделать. А ты ему в лицо — список дел и дверь за спиной. Это что, уважение? Это любовь?
Она говорила, а Денис сидел рядом и кивал, как китайский болванчик. Вот-вот. Именно так всё и было. Он уже успел скормить ей свою версию событий, вычищенную от пива и лени, но щедро сдобренную трагизмом и мужской обидой. Полина смотрела на эту сцену — на его самодовольное лицо, на её праведный гнев — и чувствовала, как спокойствие, подаренное спа-салоном, испаряется, уступая место холодной, как сталь, ясности. Это было не просто выяснение отношений. Это был заранее спланированный спектакль. Трибунал.
Она медленно отлепилась от косяка, вошла на кухню, сняла лёгкий кардиган и повесила его на спинку стула. Она села напротив них, разделяя их взглядом.
— Денис, давай будем честными, — начала она тихо, но каждое её слово падало в тишину кухни, как камень в колодец. — Этот сюрприз был не для меня. Он был для тебя. Сюрприз, который позволил тебе сбежать с работы, лежать на диване и ничего не делать. Моя роль в этом «сюрпризе» была простой — обслуживать твоё желание, отменив своё.
Денис открыл было рот, но она остановила его взглядом.
— А вы, Людмила Петровна, приехали не поддержать сына. Вы приехали сюда, чтобы помочь ему почувствовать себя правым в его безделье. Каждый раз, когда вы бросаетесь утешать его, кормить котлетами и говорить, какая я плохая, вы делаете ему только хуже. Вы не мужа для меня растили. Вы растили мальчика, который всегда может прибежать к маме, если жена не дала ему конфету.
Лицо Людмилы Петровны окаменело. Она явно не ожидала такого отпора.
— Да как ты…
Но Полина уже смотрела только на Дениса. Её голос стал ещё тише, но от этого только жёстче.
— Ты думаешь, это сильный ход? Приехать к маме? Ты думаешь, ты меня этим напугал или проучил? Открой глаза, Денис. Ты не ушёл к маме, чтобы меня проучить. Ты ушёл к маме, потому что это единственное, что ты умеешь делать, когда что-то идёт не по-твоему. Это не твоё оружие. Это твоя суть. Ты не мужчина, который отстаивает свою позицию. Ты — сын, который жалуется своей маме. И сегодня ты это в очередной раз доказал.
Она встала. Взглянула на их ошеломлённые, искажённые гневом лица. Вся их заготовка, вся их праведная ярость разбилась о её спокойную, жестокую правду. Она лишила их главного — ощущения собственной правоты.
— Так что сидите. Пейте чай. Обсуждайте, какая я ужасная. А я пойду спать. Я устала.
Она развернулась и медленно вышла из кухни, оставив их вдвоём за столом, в резком свете лампы. Щелчок двери её спальни прозвучал в оглушительной тишине как финальный аккорд. Там, на кухне, остались сидеть двое — сын, только что публично «кастрированный» словами собственной жены, и мать, которая с ужасом осознала, что её слепая любовь помогла вырастить не мужчину, а его жалкое подобие. Их союз против неё в этот момент дал трещину, и они остались наедине друг с другом, со своей несостоявшейся местью и горьким привкусом полного, сокрушительного поражения…
