— Да я ж тебя рожала, мать я твоя! — огрызнулась Стешка.
— Лучше б ты этого не делала! Если бы не дядя Боря, я бы сгинула! — закричала я в отчаянии.
Я помню вкус черствого хлеба, смоченного слезами. Тогда мне было, наверное, лет пять. Сидела я на продавленной кровати, в углу нашей каморки, и грызла этот хлеб, как голодный волчонок. Мама, Стешка, как её все звали, опять где-то загуляла.
Стешку, настоящую-то Агриппину, мамой назвать язык не поворачивался. Скорее, стихийное бедствие. Работала она на фабрике, мастером, и командовала мужиками так, словно они были солдатиками в ее личном войске.
— Эй, ты, балда! Чего встал, как истукан? Живо волоки вон ту бадью! — это так, самое безобидное. И ведь слушались, шельмы!
Папа, Игнат, ушел рано. Свалился с лесов, с похмелья. Стешка после этого запила пуще прежнего. И вот тогда появился он — дядя Боря. Он не был мне родным, просто собутыльник Стешки. Но стал самым родным человеком на свете.
Я помню, как он впервые меня увидел. Грязную, чумазую, с перепуганными глазами. Жующую свой вечный кусок хлеба.
— Господи, дитя голодное! — пробормотал он тогда. С тех пор он стал приносить мне пряники. Залежалые, но для меня они были вкуснее тортов.
— На, Валюшка, съешь, — говорил он, протягивая мне пряник. — Только маме не говори, а то все отнимет. Валюшкой меня назвали в честь прабабки, папиной бабушки. Её я не помню.
Он кормил меня кашами, когда Стешка валялась пьяная. Укладывал спать, укрывал драным одеялом. Никогда не обидел, не повысил голоса. Просто заботился, как настоящий отец. А со Стешкой он препирался. Пытался уговорить завязать, но куда там! Она только отмахивалась и орала:
— Не учи меня жить, лучше опохмелкой помоги!
Однажды весной прорвало трубу. Вся каморка была в воде Дядя Боря вытащил нас к соседям. Все пришло в негодность. И тогда он забрал нас к себе, в поселок. Жили мы в его маленькой избенке, втроем.
Но Стешка не долго выдержала. Сбежала, оставив меня на дядю Борю. Просто исчезла, как будто и не было её никогда. И вот тогда в нашем доме стало уютно. И спокойно.
Дядя Боря определил меня в местную школу. Сама не знаю, как ему это удалось, без всяких справок и прописки. Он покупал мне карандаши, тетради, одежду. Заботился, как мог. Иногда выпивал с другом Кузьмой, но уже не до потери пульса, как Стешка. Так, для поднятия духа.
После школы я устроилась уборщицей в библиотеку. Но дядя Боря сказал:
— Валюшка, тебе учиться надо. Не пропадать же твоим мозгам. Он видел во мне способности, а Стешка видела только обузу.
И я поступила в Тверское училище, на медсестру. Поселилась у дальней родственницы дяди Бори, тети Поли. Бодрая, говорливая старушка, но одинокая.
Я помогала ей, убирала, готовила, приносила продукты. Она почти не видела. За это она не брала с меня платы за угол.
— Живи, Валюшка, да помогай, — говорила она. — А то совсем одна я тут зачахну.
Тетя Поля умерла через два года. И комната осталась мне. По завещанию. Дядя Боря радовался, как мальчишка.
— Вот, Валюшка, — говорил он, — теперь у тебя свое жилье есть.
Потом появился Сашка. Черноволосый, видный, заводной. Переехал ко мне, стали жить вместе. Я устроилась в больницу, работала по сменам. Все шло к свадьбе. На выходных я ездила к дяде Боре в поселок. Привозила гостинцы, помогала по огороду.
Однажды утром зазвонил телефон. Из полиции.
— Ваш опекун, — сказали мне, — попал под машину. Состояние критическое. Я сорвалась с места, поехала в больницу. Дядя Боря лежал чуть живой.
Я забрала его к себе. Сашка был не в восторге.
— Валя, — ворчал он, — куда его? У нас комната маленькая, и так не развернуться.
— Он мне как отец, Саша, — ответила я. — Не оставлю же я его.
Сашка ушел. Собрал вещи и ушел. Сказал, что не готов к такому кресту. Ну и ладно. Значит, не судьба.
Я купила дяде Боре раскладушку и поставила ее в коридоре. Там было достаточно места.
— Это же почти отдельная комната, — говорила я ему. — Тут и окно есть, и шкафчик.
Он лежал, неподвижный, не мог говорить. Только смотрел на меня своими ясными глазами. И я понимала, что он благодарит меня.
Через год вернулась Стешка. Опухшая, опустившаяся, вся в долгах.
— Валюшка, дочка, — заканючила она, — прости меня, дуру грешную. Пусти, не гони.
Я сначала не хотела ее пускать. Но потом сдалась. Все-таки мать.
— Ладно, — сказала я. — Живи. Только смотри, пить брось. И за отцом ухаживай, помогай мне.
Она клялась и божилась, что исправится. Первое время даже суетилась по хозяйству. А потом сорвалась. Привела в комнату пьяных хахалей.
Я вернулась после смены, а там… Стешка пьяная в дым, валяется на кровати в окружении каких-то типов. Воняет самогоном и псиной. Дядя Боря беспомощный, лежит на своей раскладушке , смотрит на меня с укором.
Я выгнала их всех. Стешку и ее приятелей. Вызвала наряд.
— Больше ты здесь не переступишь порог! — кричала я ей. — Ты для меня умерла!
В ту же неделю у дяди Бори остановилось сердце. Он умер можно сказать, у меня на руках. Я винила себя. За то, что поверила Стешке. За то, что впустила ее обратно в свою жизнь.
На поминки приплелась Стешка. Надеялась, что не прогоню и опохмелю. Но я не могла на нее смотреть. Я сквозь слезы выпалила, что она для меня чужая и чтобы та больше не показывалась.
— Да я ж тебя рожала, мать я твоя! — огрызнулась Стешка.
— Лучше б ты этого не делала! Если бы не дядя Боря, я бы сгинула! — закричала я в отчаянии.
Я потребовала, чтобы она убиралась. Стешка с наглой ухмылкой заявила, что я должна буду платить ей содержание как матери-пенсионерке. Я отказывалась верить своим ушам. Потом она начала голосить, что ей некуда деться.
В приступе ярости я схватила со стола ключи от деревенского дома и швырнула их матери, предложив ей забрать его. Стешка возмутилась, сказав, что не намерена торчать в деревне, пока я живу в городе.
Я пригрозила вызвать полицию, если та не исчезнет. Стешка согласилась, но потребовала алименты и деньги на дорогу. Я купила ей билет на первый же автобус и дала пятьсот рублей, объяснив, что больше у меня нет, так как все сбережения ушли на похороны.
Стешка уехала в деревню, но продолжала звонить мне с чужих телефонов, клянча деньги. Больше я ее не видела. Соседи рассказывали, что она пила не просыхая в компании бродяг. Через три года мне сообщил дед Корней, что мать зарезали во время пьяной ссоры. Он попросил меня приехать и похоронить мать, как-никак, кровиночка.
Несмотря на все обиды, я приехала на похороны матери. К тому времени я уже вышла замуж за верного человека, ждала ребенка. Была счастлива, насколько это возможно. Но скорбь от потери дяди Бори все еще не угасла. Я похоронила мать, вспоминая несчастное детство и ту злость, от которой так и не смогла избавиться.
Вернувшись домой, я прикоснулась к своему животу. Я надеялась, что мой ребенок никогда не испытает такой муки и подлости, какие выпали на мою долю. И дала себе клятву стать любящей матерью. Настоящей матерью. Какой никогда не была Стешка…
