— Где ты, черт тебя побери?.. — Ирина закрыла дверцу духовки и посмотрела на старенький «Меркурий», который с кухни показывал уже без четверти девять.
Суп не доварился, но Ирина уже знала: он есть не будет. Ужин снова останется на плите до утра, и всё это из-за его грёбаной «мастерской», которую он вдруг открыл, словно ему двадцать, а не пятьдесят два.
Муж задерживался не впервые. И не во второй раз. Сначала это были «мелкие работы по дереву». Потом — «заказчики», потом — «Дима помогает». Только не ей, жене. А бывшей.
— Помогает он, — вслух буркнула Ирина и бросила ложку в раковину. — Ремонт ей, понимаешь ли, делает. В ванной. Третий месяц уже.
Телефон лежал молча. Ни звонка, ни СМС. Не то чтобы она превращалась в одну из этих подозрительных жен, которые проверяют телефоны и нюхают воротнички. Хотя, нет, она именно так и начала себя вести.
Неделю назад она нашла у него в бардачке чек из «Оби». С душевой кабиной и двумя унитазами. Интересно, это он что, мастерскую оборудует туалетами?
— Ты же не сантехник, Дима, — усмехнулась Ирина с горечью. — Или уже?
Она открыла окно — запах борща вдруг стал резким, даже агрессивным. Или это у неё уже всё внутри клокотало? Вышла на балкон, присела на табурет, закурила.
Пять лет назад она бы этого не позволила. Ни сигарет, ни подозрений, ни молчаливых ужинов. Тогда у них были планы. Тогда он ещё говорил «мы».
Сейчас он говорил:
— Мне надо помочь.
— Там человек умирает, Ира.
— Не делай из меня подонка.
А она смотрела в его глаза и не видела ничего. Ни стыда, ни страха. Только упрямство.
Худшее было не в том, что он что-то делал за её спиной. Худшее — что он больше не считал нужным объяснять. Как будто она — просто шум на фоне.
— Привет, — сказал Дима, открыв дверь в полдесятого.
— Привет, — не повернув головы, ответила она.
Он снял кроссовки, прошёл на кухню, заглянул в кастрюлю.
— Борщ?
— Да. Только теперь уже вчерашний.
Она ждала. Но он не стал оправдываться. Ни «прости, задержался», ни «я устал, давай потом». Просто сел, налил себе чай, даже не взглянув на неё.
— Дима. А ты не хочешь мне рассказать, что у тебя с Ольгой?
Он замер. Только на секунду, но Ирина это заметила.
— Что — с Ольгой?
— Не притворяйся. Ты у неё каждый вечер. Я уже не спрашиваю, почему ты мне врёшь. Я спрашиваю — зачем?
Он отложил кружку и наконец посмотрел на неё.
— Потому что ты не поймёшь.
— А ты попробуй. Не уверена, что мне можно хуже понимать, чем сейчас. Давай, объясни, где ты пропадаешь, с кем, почему всё держишь в секрете?
Он встал. Медленно, будто собирался сказать речь в суде.
— У её матери рак, Ира. Последняя стадия. Она живёт на химии и обезболивающих.
— И?
— И у неё нет никого. Только Ольга. И я… я рядом.
Она рассмеялась. Сухо, нервно.
— Рядом? С бывшей женой? Мило. А я кто тебе?
— Ты — Ира. Моя жена. И я дома. Каждый день. Просто не в пять вечера, как ты привыкла.
— Ага. Значит, она — больная, ты — рыцарь. А я — фурия, которая сидит тут с борщом и требует, чтоб ей уделяли внимание? Так?
Он молчал.
— Мог бы хоть соврать красиво, — выдохнула Ирина. — Не делай из себя святого. Это уже не помощь, Дима. Это — ты бегаешь к своей бывшей, потому что тебе с ней легче. Потому что там ты — герой. А дома — просто мужик с проблемами.
Он поднял голову.
— Она не просила. Я сам предложил. У меня совесть есть.
— А у меня что, нет? Или она с раком, а я с эмоциями — и сразу всё понятно?
Он взял куртку.
— Не могу с тобой так говорить. Я поеду в мастерскую. Там Дима дежурит, я обещал…
— Конечно. Обещал. Им. Не мне.
И дверь снова закрылась. Уже привычно, как финал в плохом сериале, где ты знаешь все реплики наизусть.
Она осталась одна. Телевизор молчал, борщ остывал. Где-то на улице мяукала кошка.
Ирина стояла посреди кухни, прижав руки к груди.
«Так это теперь и будет? — подумала она. — Он — герой чужой трагедии. А я — статистка. Без болезни, без просьб, без рыданий. Просто… лишняя».
Она вытерла слёзы и вдруг схватила кастрюлю.
Вылила борщ в раковину.
— Хватит ждать.
И пошла собираться. Завтра она поедет. К Ольге. Посмотрит в глаза этой трагедии. Потому что правда — лучше вымыслов, даже самых красивых.
Ирина приехала к Ольге в субботу. На такси. С мешком сомнений и комом в горле.
Не потому, что боялась сцены. Она не из тех, кто боится сцены. Она боялась… ответа. Боялась, что всё подтвердится. Что Дмитрий всё-таки не герой, а просто вернулся туда, где его хвалят и гладят по голове, а не пилят из-за непросверленных полок.
К дому бывшей жены её мужа она шла как на операционный стол. Вышла из подъезда какая-то тётка с пакетами — и уставилась на неё. Узнала? Или просто почувствовала запах чужой беды?
На пятом этаже дверь открыла сама Ольга.
Худая, в трениках и вязаном свитере, с заколотыми волосами и глазами — как у собаки, которую слишком долго били, и она уже не верит, что можно не бояться.
— Здравствуй, Ольга, — спокойно сказала Ирина.
— О… привет, Ира. Ты… заходи?
— Зайду. Надо поговорить.
Квартира была чистая, но старая. Советская мебель, плед на диване, потёртые подушки. И тишина. Не гнетущая — вымотанная.
Ирина села на край стула. Не разувалась.
— Слушай, — начала она, — я не хочу устраивать истерик. Я не из этих. Но ты же понимаешь, зачем я пришла?
Ольга кивнула. Села напротив.
— Да.
— Тогда скажи честно. Он живёт у тебя?
— Нет. Ни разу не ночевал.
— А что он делает у тебя до десяти вечера?
— Помогает. Мне и маме. Мама… — Ольга замолчала, вздохнула, как будто проглотила комок ваты. — Мама уходит. Мы это знаем. Уже всё понятно.
— И ты позвонила бывшему мужу?
— Нет. Я никому не звонила. Он сам пришёл. Сказал: «Дай помочь. Я умею держать дрель и разговаривать с теми, кто умирает. Не гони меня».
Ирина слушала. И ей было хуже, чем если бы она увидела их вдвоём в постели. Потому что это было… правильно. Гуманно. По-человечески. Но ей всё равно было больно.
— Понимаешь, — продолжила Ольга, — я не просила. Я бы не смогла. У нас было всё сложно. Ты сама знаешь. Но он пришёл. И остался. Мама его запомнила, она всегда его уважала. И он… он стал как бы… якорем. Её последние недели идут не в пустоту.
— А мне он врал, — спокойно сказала Ирина. — Тебе помогал, мне врал.
— Я знаю.
— Почему?
— Потому что ты бы не поняла.
— Прекрасно. Очередная женщина в моей жизни считает, что я тупая, холодная и мстительная.
— Нет. Просто… ты — жена. А жёны всегда требуют. А тут нельзя требовать. Можно только молчать и быть рядом. А ты бы не смогла молчать. Ты слишком честная.
— А ты — нет?
Ольга опустила глаза.
— Я не врать. Я молчать. Это разное.
Из комнаты вышла старушка. Маленькая, в платочке, с худыми руками, как у девочки.
— Оля… водички…
Ольга вскочила, налила, помогла. Ирина смотрела. И вдруг — не с ненавистью. С жалостью. И страхом. Потому что мать этой женщины могла быть и её матерью. Или она сама — лет через двадцать.
— Это всё… неправильно, — сказала она.
— Конечно. Жизнь редко бывает правильной.
— Он хочет быть хорошим. А я рядом становлюсь плохой.
— Ты не плохая, Ира. Просто… ты слишком любишь по расписанию. А боль — она не укладывается в график.
На улице шёл мелкий дождь. Тот самый, весенний, который почти не видно, но от него всё серое.
Ирина стояла под подъездом и думала: «Что мне теперь с этим делать? Простить? Понять? Или хотя бы раз в жизни — хлопнуть дверью?»
Она достала телефон и набрала номер мужа.
— Алло, — ответил он, уставший.
— Привет. Я была у Ольги. Видела твою святость в деле.
Молчание.
— Ты злишься? — спросил он.
— Нет. Я устала. Очень.
— Я не хотел тебя обижать. Просто… не знал, как сказать.
— Да знал ты. Просто не захотел.
Он снова молчал. Ирина выдохнула.
— Приходи домой. Сегодня. Не к десяти. Сейчас.
— Хорошо.
— Только учти: я не буду делать вид, что мне всё равно. Мне не всё равно. Просто я устала воевать. И устала быть для тебя «не тем моментом».
— Ты — мой момент. Просто… я облажался.
— Знаешь, Дим, иногда хочется, чтобы мужчины просто не врали. Даже если правда — больнее.
Он пришёл в девять. С промокшими кроссовками и… полевыми цветами. Такими, какие она любила раньше.
— Я всё ещё люблю, — сказала Ирина, принимая букет.
— Что?
— Цветы. И, наверное, тебя. Но теперь — по-другому.
Он кивнул.
— Я ничего не жду. Просто спасибо, что дала шанс объяснить.
— Не преувеличивай. Это не шанс. Это пауза. Чтобы ты подумал: ты кому вообще врёшь, Дима?
Ирина проснулась рано. Редкость для воскресенья.
Дмитрий ещё спал, свернувшись на краю кровати, будто не знал — можно ли занимать больше места.
Он теперь двигался осторожно. Говорил тише. Как будто боялся дотронуться до её терпения, которое уже несколько недель держалось на честном слове.
На кухне не работал чайник. Старый, с обломанной кнопкой.
— Отлично, — пробурчала Ирина. — Даже техника со мной заодно.
Пошла в «Пятёрочку». Без макияжа, в куртке, которая давно просилась в стирку. Но ей было всё равно. Она шла — как в тумане, в котором смешались ревность, обида, жалость… и нелепая, нелепая любовь.
Возле кассы услышала знакомый голос.
— …да не, у них всё сложно. Он к бывшей шляется, а эта — Ирина — вроде как в шоке.
Обернулась.
Дима. Не муж. А студент. Из мастерской.
Разговаривал с какой-то девчонкой, и, судя по голосу, уже полгода с ней спал.
— Дима, — сказала Ирина, как будто позвала сына с урока.
Он вздрогнул, обернулся, побледнел.
— Ой… Ирина Алексеевна… Я не хотел… Я…
— Серьёзно? Я думала, ты хотя бы умнее своего возраста.
— Простите. Это не я сказал, это Паша…
— Пашу тоже пригласи. В суд, если понадобится.
Он замолчал. Девчонка испарилась.
— Ирина Алексеевна, ну… — Дима почесал затылок. — Там всё правда. Он помогает, но вы же понимаете… Там… они — другие. Он у неё — как дома.
— А у меня он кто, Дима? Визитёр?
— Просто у неё мама умирает. А у вас — борщ не сварен. Простите.
Он ляпнул это и замер.
Она рассмеялась. Нервно. Почти истерично.
— Спасибо. Теперь я точно знаю, как меня воспринимают со стороны. Женщина, у которой не сварен борщ.
Дома она вымыла раковину. Потом плиту. Потом пол.
Зачем? Непонятно. Может, потому что, когда в голове — грязно, надо хотя бы пол вычистить.
Дмитрий проснулся в одиночестве.
На кухне пахло чистящим средством и злостью.
— Доброе утро, — осторожно сказал он.
— Смотри не урони свою мораль на свежевымытый пол, — не оборачиваясь, ответила Ирина.
Он замолчал. Потом подошёл.
— Я не оправдываюсь. Я просто… всё запутал.
— О да. Сплёл целую паутину. А я — как муха. Вижу, что всё липнет, но продолжаю делать вид, что это просто туман.
— Я просто не хотел, чтобы ты подумала…
— Что? Что ты порядочный человек? Или наоборот — что тебе не всё равно?
— Я не мог тебя ставить в эту ситуацию. Там — конец. Настоящий. У неё мать… превращается в тень. И я нужен. Я ей уже ничего не должен, но как человек — не могу отвернуться.
Ирина повернулась.
— А я? Я тебе кто?
— Ты — мой дом.
— А она?
— Она — мой долг.
Повисла тишина. Та самая, в которой рушатся стены.
В тот день умерла мать Ольги.
Ирина узнала первой. Дима написал ей, не зная, кому вообще писать.
Ирина села на табурет и просто смотрела в окно. В небо. Без эмоций. Только мысль: «Теперь всё начнётся».
Она поехала туда сама. Без Дмитрия.
Ольга открыла с опухшими глазами.
— Спасибо, что приехала.
— Я не из вежливости. Я… по-человечески.
Внутри было тихо. Ирина впервые увидела Ольгу без панциря. Просто — женщину, которую больше некому держать за руку.
— Я не стану спрашивать, как ты, — тихо сказала Ирина. — Это глупый вопрос.
Ольга кивнула.
— Ты сильная.
— Нет. Просто я уже не умею злиться.
Они сидели молча. Потом пришёл Дмитрий. Ирина поднялась.
— Вам будет о чём поговорить. Я поехала домой.
Он догнал её у лифта.
— Ира.
— Не надо. Просто… не приходи сегодня. Я должна понять: у меня внутри хоть что-то ещё осталось?
Он стоял. Не пытался удержать. И это было правильно.
Через два дня он вернулся. Без слов.
Она тоже не говорила. Только поставила на плиту чайник. Новый.
И сварила борщ. До конца. Не ради мира. Ради себя.
Он ел молча.
— Вкусно.
— Угу.
Потом она встала, подошла к нему и положила руку ему на плечо.
— Дим, я не обещаю, что всё прощу. Я обещаю, что попробую. Но если хоть раз ещё услышу, что ты решил за меня, что мне не стоит знать — уйдёшь. С вещами. Без цветов.
Он кивнул.
А на следующий день он уехал с сыном Ольги. В мастерскую.
Просто работать. Без тайн.
Ирина посмотрела ему вслед и поняла — она не проиграла. Она просто стала взрослой.
А взрослая женщина знает: иногда побеждают не те, кто уходит, а те, кто остаётся. С собой.
