— Вечерняя трапеза на столе. Угощайся.
Металлическая ёмкость для варки с глухим, увесистым стуком опустилась на поверхность стола, отчего Игорь невольно дёрнулся. Этот звук сумел прорваться сквозь грохот мощных моторов боевых машин и треск пулемётных очередей, которые раздавались в его наушниках. Он с явной неохотой оторвал взор от монитора, где его разбитый танк безутешно дымил в виртуальной слякоти, и сдвинул одно «ухо» гарнитуры на затылок. Прямо перед ним, рядом с заляпанной крошками клавиатурой, стояла кастрюля. Самая обычная, эмалированная. А внутри, в мутноватой, прохладной воде, плавали бледные, сероватые комки теста. Сырые вареники.
— Ты в своём уме? Это что такое? — спросил он, полностью сняв наушники. Квартира внезапно оглохла, наполнившись лишь монотонным гудением системного блока.
Олеся стояла напротив. Она ещё не успела сменить свою офисную блузку, только расстегнула верхнюю пуговку. На её лице не было ни тени злости, ни обиды, ни привычной за день усталости. Присутствовало нечто новое, чего Игорь раньше не замечал, — холодное, отстранённое спокойствие. Так обычно смотрят на незнакомые предметы, решая, как с ними поступить.
— Вареники, — ответила она максимально ровным голосом.
Она вернулась домой минут сорок назад. Зашла, молча сняла обувь, прошла в комнату. Он как раз тогда был в самом разгаре виртуального сражения и лишь махнул ей рукой, не поворачиваясь. Она постояла пару секунд за его спиной, глядя на экран, потом так же молча направилась на кухню. Он решил, что она, как всегда, гремит посудой, занимаясь приготовлением ужина. Звуки с кухни действительно доносились: скрип створки морозильной камеры, шум льющейся из-под крана воды. Но отсутствовало привычное шипение жира на сковороде или бульканье закипающей жидкости. Была лишь эта короткая, деловитая возня.
— Я вижу, что это вареники. Но они же сырые, Олеся! Ты их даже не сварила, ты просто залила их холодной водой из-под крана! — он ткнул пальцем в сторону кастрюли, словно остерегаясь к ней прикоснуться.
Она обвела взглядом стол. Его чашка со следами утреннего кофе. Тарелка с засохшими остатками от обеденного бутерброда. Пустой пакет от снэков. Затем её взгляд переместился на кухню, где в раковине высилась гора посуды, накопившаяся за весь день. Он даже не потрудился ополоснуть за собой свою чашку. Он просто приходил, ел, оставлял после себя беспорядок и возвращался в свой мир танков и взрывов. А она, отработав точно такую же восьмичасовую смену, должна была приходить и зачищать следы его существования, прежде чем приступать к готовке. Сегодня эта привычная схема дала сбой.
— Я работаю наравне с тобой, так с чего бы мне после смены готовить, стирать и наводить порядок в одиночку? Либо мы делим домашние дела пополам, либо тебе придётся подыскать себе домработницу!
Игорь уставился на неё. Он готовился к чему угодно: слезам, крикам, привычным упрёкам. Но эта ледяная декларация выбила его из колеи. Он даже усмехнулся, пытаясь восстановить контроль над ситуацией.
— Понятно. Представление по заявкам. Ну что ж, продолжай. А есть-то что будем? Я голоден.
Он ожидал, что она сейчас вспыхнет, что разразится обычный скандал, после которого она, немного поплакав, всё же пойдёт и сварит эти несчастные вареники. Но Олеся не вспыхнула. Она молча обошла стол, открыла холодильник, достала оттуда баночку йогурта и взяла из ящика единственную чистую чайную ложку. Своей невозмутимостью она разрушала все его привычные сценарии.
— Я свой ужин нашла, — сказала она, закрывая за собой дверь в спальню.
Игорь остался сидеть перед монитором. Из динамиков компьютера раздался сигнал о начале нового боя. Но он не спешил надевать наушники. Он смотрел на кастрюлю с сырыми, безжизненными варениками. Это было не похоже на обычную ссору. Это выглядело как объявление войны. И он с неприятным холодком в животе осознал, что совершенно не знает, как вести себя на этом новом фронте.
Утро не принесло примирения. Игорь проснулся от настойчивого писка своего будильника, а не от запаха свежесваренного кофе, как это бывало последние пять лет. Он потянулся, скинул одеяло и сел. Кровать со стороны Олеси была уже идеально заправлена, словно на ней никто и не спал. Сама она, уже одетая по-рабочему, сидела на кухне. Он услышал, как она поставила чашку на блюдце. Одну чашку.
Он вышел на кухню, сонно щурясь. Олеся пила кофе и пролистывала новости в своём телефоне. На столе перед ней стояла её тарелка с аккуратным бутербродом. Рядом — ничего больше. Ни второй чашки для него, ни тарелки. Кастрюля со вчерашними сырыми варениками так и стояла на компьютерном столе в комнате, как немой укор или памятник началу новой эры.
— И долго это представление будет продолжаться? — спросил он, открывая холодильник в поиске чего-нибудь съедобного.
— Это не представление. Это просто новые правила, — ответила она, не отрывая взгляда от экрана телефона. — Я готовлю для себя. Ты — для себя. Всё предельно честно.
Он фыркнул, достал пакет молока и отхлебнул прямо из него. На полке одиноко лежали два куриных яйца. Приготовить яичницу означало найти чистую сковородку, а это была настоящая проблема. Гора в раковине, казалось, за ночь стала ещё выше и монолитнее. Он с отвращением посмотрел на неё, потом на Олесю. Она демонстративно встала, ополоснула за собой чашку и тарелку, вытерла их и поставила на сушилку. Две чистые единицы посуды в этом царстве кухонного хаоса.
— Понятно. Решила взять меня измором, — бросил он ей в спину, когда она направилась в коридор обуваться.
— Я просто перестала выполнять работу за двоих, — донеслось от входной двери. Щёлкнул замок.
Весь день на работе Игорь был в ярости. Он был абсолютно уверен, что к вечеру она остынет. Что здравый смысл обязательно возобладает. Что женщина не может долго жить в беспорядке, её природа не позволит. Он вернётся домой, а там — чистота и горячий ужин. И можно будет великодушно простить ей эту глупую выходку. Но когда он открыл дверь квартиры, его встретил всё тот же пейзаж. Кастрюля на столе. Гора посуды в раковине. К утреннему беспорядку добавился только его собственный — брошенная на кресло рубашка и грязная кружка из-под молока.
Олеся пришла через полчаса. Молча прошла мимо него, переоделась и снова заняла своё место на кухне. Она достала из пакета небольшой кусок куриного филе, овощи. Отыскала в горе посуды маленькую, но относительно чистую кастрюльку, ополоснула её и поставила варить себе лёгкий суп. Для одного. Она двигалась по кухне так, словно его вообще не существовало. Словно он был частью интерьера, как стул или холодильник.
Его терпение иссякло.
— Может, хватит уже? Я есть хочу! Мы кто, семья или просто соседи?
— Семья — это когда помогают друг другу, — она повернулась к нему. Взгляд спокойный, изучающий. — Ты вчера помог? Или позавчера? Ты хоть раз за последний месяц вымыл за собой тарелку?
Это был удар ниже пояса, потому что это была чистая правда. Он молчал, подбирая подходящие слова.
— Я работаю! Я деньги зарабатываю!
— Я тоже работаю. И деньги зарабатываю те же самые, Игорь. Только у меня почему-то после работы начинается вторая смена. А у тебя — танковый бой. Так вот, вторая смена отменяется.
Он заказал доставку пиццы. Съел её прямо из коробки, сидя за компьютером. Коробку бросил рядом со столом. Он демонстративно игнорировал её, а она — его. Квартира стремительно превратилась в два враждебных лагеря. Её территория — это чисто вымытый пятачок на кухне, её половина кровати, её полка в шкафу. Его территория — это всё остальное, медленно, но верно погружающееся в бытовой хаос. И глядя на жирное пятно, расползающееся по картонной крышке пиццы, он с растущим раздражением понимал, что она не собирается сдаваться. А это означало, что его комфортная, устроенная жизнь действительно завершилась.
Прошло три дня. Три дня холодной, вязкой тишины, которую нарушали лишь звуки двух параллельных, непересекающихся жизней. Игорь держался. Он демонстративно заказывал еду, оставляя коробки и пакеты на самых видных местах. Он мыл ровно одну вилку и одну тарелку, когда приспичивало, и тут же бросал их в общую гору, словно внося свой вклад в растущий памятник их раздору. Он был уверен, что это игра в «кто первый сдастся», и он, как мужчина, продержится дольше.
Проблема настигла его в четверг утром. Неожиданно и неотвратимо. У него закончились чистые рубашки. Совсем. Он открыл свою половину шкафа и уставился на одиноко висящие пустые вешалки. Затем его взгляд метнулся к стулу в углу спальни. За последние дни на нём выросла настоящая гора. Его джинсы, футболки, носки и, главное, мятые, несвежие рубашки, в которых он ходил в понедельник, вторник и среду. Гора издавала кислый запах усталости и мужского пота.
Он выдернул из кучи вчерашнюю рубашку, поднёс к лицу и поморщился. Явиться в ней на важную встречу в центре Киева было совершенно невозможно. В этот момент в комнату вошла Олеся. Свежая, в идеально выглаженной блузке, от неё пахло гелем для душа и кофе. Она открыла свою створку шкафа и достала лёгкий кардиган. Контраст был настолько вопиющим, что в Игоре что-то взорвалось.
— Мне не в чем идти на работу! — бросил он, потрясая мятой рубашкой, как белым флагом, требующим не мира, а немедленной капитуляции противника.
Олеся спокойно обернулась. Она окинула взглядом его, рубашку в его руке, затем гору грязной одежды на стуле. В её глазах не было ни злорадства, ни сочувствия. Лишь констатация факта.
— Твои вещи там, где ты их оставил. В стиральной машине есть режим экспресс-стирки, через сорок минут она будет чистой. Ещё двадцать минут на утюг. Ты как раз успеваешь.
Её невозмутимость, её деловитый тон, эта абсурдная инструкция — всё это взбесило его окончательно. Он больше не мог просто игнорировать. Он перешёл в наступление.
— Ты что вообще делаешь, а? Ты разрушаешь нашу семью! Из-за каких-то там тарелок, из-за стирки! Ты ведёшь себя как избалованный ребёнок!
Он повысил голос, ожидая, что она тоже сорвётся, что наконец-то начнётся нормальная, понятная ему ссора с криками и взаимными обвинениями. Но она не кричала.
— Семью разрушает тот, кто видит в своём партнёре бесплатную прислугу, — отчеканила она, глядя ему прямо в глаза. — Эти «какие-то тарелки» я мыла за тобой каждый день. Пять лет. Эту «какую-то стирку» я делала через день. Я не просила помощи, Игорь. Я просила участия. Ты не заметил разницы.
— Я устаю на работе! — выпалил он главный козырь, который всегда срабатывал раньше.
— А я, по-твоему, на курорте в Одессе отдыхаю? — она сделала шаг к нему. — Я возвращаюсь домой точно так же, как и ты. Только мой отдых — это плита и раковина. А твой — компьютер. Я просто решила, что тоже заслужила отдых.
Он смотрел на неё и не узнавал. Куда подевалась та мягкая, уступчивая Олеся, которая вздыхала, но шла мыть посуду? Перед ним стояла чужая, жёсткая женщина с холодными глазами. И самое страшное было то, что в её словах была убийственная, неопровержимая логика. Он не мог ей возразить по существу. И от этого бессилия злость разгоралась ещё сильнее.
— Это не по-женски! — ляпнул он последнее, что пришло ему в голову. Она криво усмехнулась. — А жить в той грязи, которую сам развёл, — это, значит, по-мужски? Стиральный порошок стоит под раковиной. Инструкция нарисована прямо на крышке машинки. Ты взрослый, умный мужчина. Уверена, ты справишься.
С этими словами она развернулась и вышла из комнаты. Он остался один, посреди своего собственного хаоса, с грязной рубашкой в руке. Он проиграл. Не просто спор, а целое сражение. И в этот момент он осознал, что больше не хочет играть по её новым правилам. Если он не в силах вернуть свой старый, комфортный мир, значит, нужно уничтожить тот новый, который она с такой методичностью выстраивала для себя.
Вечером того же дня Игорь вернулся домой раньше обычного. В мятой, но всё же выстиранной утром рубашке. Он проиграл битву, но война ещё не была окончена. В нём зрело тёмное, упрямое решение. Не просить, не пытаться договориться, а нанести ответный удар. Такой, чтобы разрушить до основания её новый, упорядоченный мир.
Олеся была на кухне. Она приготовила себе лёгкий ужин — салат и кусок запечённой рыбы. Её половина стола была идеально чистой, рядом с тарелкой стоял бокал с водой. Она сидела спиной ко входу на кухню и не слышала, как он вошёл.
Он молча направился к раковине. Гора грязной посуды, накопившаяся за эти дни, стала его арсеналом. Он взял первую тарелку. Жирная, с присохшими остатками вчерашней пиццы. Затем вторую — кофейную чашку с тёмным ободком. Сковородку, на которой он три дня назад пытался пожарить яичницу и сжёг её дочерна. Он брал предмет за предметом и методично, без единого слова, расставлял их на её чистой половине стола. Вокруг её тарелки. Вокруг её бокала.
Олеся обернулась на звук ставящейся на стол сковородки. Она увидела, что он делает, и замерла. Её вилка застыла на полпути ко рту. Она смотрела не на него, а на то, как её островок чистоты и порядка оскверняется его грязью. Как жирные пятна расползаются по чистой скатерти.
— Что ты делаешь? — спросила она тихо, без крика. В её голосе не было страха или возмущения. Только холодное, бесцветное любопытство патологоанатома.
— Раз уж у нас в доме свалка, то пусть она будет повсюду, — ответил он, не глядя на неё. Его голос был глухим, полным сдерживаемой ярости. — Ты хотела равенства? Получай. Если у меня нет чистоты, то и у тебя её не будет.
Он закончил с посудой и пошёл в комнату. Она слышала, как он подошёл к стулу, на котором скопилась его грязная одежда. Через мгновение он вернулся с охапкой своих несвежих футболок, носков и джинсов. Он подошёл к сушилке, где висело её выстиранное и ещё влажное бельё — пара блузок, её любимое платье. И начал вешать свою грязную, вонючую одежду прямо поверх её чистых вещей. Смешивать своё и её. Заражать своим хаосом её порядок.
Олеся медленно опустила вилку на тарелку. Она смотрела на его спину, на то, как он методично уничтожает последние остатки их общего пространства, превращая его в выжженную землю. Она не сказала больше ни слова. Не было смысла. Всё уже было сказано и сделано. Этот его поступок был не просто бытовой диверсией. Это был манифест. Точка.
Когда он закончил, он повернулся к ней, тяжело дыша. На его лице была злая, торжествующая ухмылка. Он ждал её реакции: слёз, истерики, криков. Он хотел увидеть, как она сломается.
Но она не сломалась. Она спокойно встала из-за стола, обошла его, как обходят непреодолимое препятствие. Вошла в спальню. Он слышал, как щёлкнули замки на дорожной сумке, как тихо скрипнула дверца шкафа. Он стоял на кухне, окружённый своей рукотворной грязью, и его триумф почему-то начал испаряться, сменяясь тревожным недоумением.
Через пять минут она вышла из спальни с сумкой в одной руке и сумочкой на плече. Полностью одетая, готовая уйти. Она остановилась в дверях кухни и посмотрела на него. В её взгляде больше не было ни холода, ни злости. Там была пустота.
— Ты одержал победу, Игорь, — сказала она ровно, без всякого выражения. — Теперь это всё твоё. Наслаждайся.
Она развернулась и направилась к выходу. Он не двинулся с места. Он просто стоял и слушал её шаги. Услышал, как она открыла входную дверь. Ключ в замке повернулся дважды — с той стороны. Затем наступила тишина.
Он остался один. Один в квартире, которая теперь целиком и полностью принадлежала ему. Его личная свалка. Его трофей. Он медленно обвёл взглядом кухню: грязная посуда на столе, перемешанное бельё на сушилке, липкий пол. Он выиграл эту войну. Но только сейчас, в оглушающей тишине, он начал осознавать, что именно он потерял. И эта потеря была окончательной и бесповоротной…
