— Мам, документы пора оформлять, — сказала Светлана. — Наследство, квартира. Надо довести дело до конца.
Смешно, конечно. Какое там наследство? Обычная трёхкомнатная квартира в старой панельке где-нибудь в Киеве да дачный участок с сараем в области.
— Давай завтра же отправимся к нотариусу, — кивнула Вера. — Всё перепишем, как положено.
Нотариус — молодая, строгая женщина в очках — долго вчитывалась в бумаги. Хмурилась, несколько раз перелистывала страницы.
— Очень странно, — пробормотала она наконец.
— Что именно странно? — спросила Вера, ощущая лёгкое беспокойство.
— Завещание есть. Оно было составлено Игорем Петровичем три года назад.
— Ну и прекрасно, — обрадовалась Вера.
Нотариус подняла глаза.
— Но оно оформлено не на вас. Оно полностью составлено на дочь. На Светлану Игоревну.
Вера не поняла сразу. Смысл просто не дошёл до неё.
— То есть как — на дочь?
— Квартира полностью завещана Светлане Игоревне. А вам — только право пожизненного проживания.
Право проживать тут до последнего дня? И это всё?
Вера медленно обернулась к дочери. Светлана смотрела себе под ноги. Она была пунцовая, как варёный рак.
— Светлана, ты знала об этом?
— Я… Папа сказал, что так будет лучше. Что молодым проще заниматься всеми этими документами.
— Ты знала?!
— Мам, ну перестань! Я же тебя ни в коем случае не выгоню! Это же наш общий дом!
Общий.
Но уже через месяц оказалось, что он вовсе не общий.
Вера стояла посреди квартиры, в которой прожила тридцать восемь лет. И теперь она стала ей чужой. Вот так, в один момент.
— Мам, ты же понимаешь, — Светлана не могла поднять глаз. Она нервно крутила в руках копию завещания, будто это был молитвенник. — Папа хотел, чтобы я стала самостоятельной.
Самостоятельной?!
Вера усмехнулась. Настолько горько, что даже почувствовала отвращение к себе.
— Самостоятельной, — прошептала она. — А я что, Света?
Тишина. Тяжёлая, как чугунная сковорода бабки Фени. Помните такие? В которой можно было и оладьи напечь, и оборону держать, если вдруг понадобится.
Дочь поджала губы. Ей тридцать четыре, но сейчас она выглядела, как нашкодившая школьница перед строгим директором.
— Но, мам, нам пора начинать жить отдельно. Ну, две хозяйки на одной кухне — это же не дело. А ты вполне могла бы переехать пожить на даче, там же свежий воздух, такая тишина.
На даче — где нет ни нормального электричества, ни даже воды. На даче, куда они не ездили лет десять, и там, скорее всего, крыша уже провалилась. Вера оглядела комнаты.
— Когда? — только и смогла выговорить она.
— До понедельника, мам. У меня, то есть у нас, есть планы.
У нас. Значит, зять Максим в курсе. Значит, они всё это обсуждали за её спиной.
Что-то внутри неё хрустнуло. То самое, что связывало их со Светланой невидимой, но крепкой нитью все эти годы.
— Хорошо, — кивнула Вера. — Хорошо, доченька.
И знаете, что самое страшное? Светлана обрадовалась. Она вся расцвела, будто ей только что вручили долгожданный подарок.
— Мам, ты просто умница! Я знала, что ты обязательно всё поймёшь!
Да что тут вообще понимать?
Через три дня Вера стояла на пороге с двумя своими чемоданами.
— Мам, — Светлана обняла её на прощание. От неё пахло новым, дорогим парфюмом. — Ты не обижайся, пожалуйста. Просто, просто так нужно было поступить.
А куда ей ехать — Вера знала точно. К свекрови. К Людмиле Ивановне. К той самой женщине, которая тридцать восемь лет назад сказала своему сыну Игорю: «Если женишься на этой Вере — порог моего дома больше не переступишь».
Ну вот она и не переступала.
Людмила Ивановна открыла дверь и замерла. Как будто увидела привидение.
— Ты?!
Вера кивнула. Чемоданы в руках вдруг стали неподъёмными, как мешки с песком.
— Здравствуйте, Людмила Ивановна.
— Что случилось? Игорь, что, воскрес? — в голосе свекрови звучал чистый, концентрированный яд.
— Нет. Нашу квартиру, квартиру Света забрала.
Старуха прищурилась. Ей восемьдесят лет, а глаза — как у ястреба. Острые и цепкие.
— И что? Ко мне пожаловала?
— Да.
— Заходи, — процедила она сквозь зубы.
Квартира встретила её тяжёлым запахом валерьянки и старости.
— Проходи на кухню. Чай будешь пить?
— Буду.
Они сидели друг напротив друга. Две женщины, которые любили одного и того же мужчину. По-разному, но любили.
— Значит, вышвырнула тебя драгоценная доченька, — Людмила Ивановна прихлёбывала чай. — А сыночек мой, значит, составил завещание не на жену, а на дитятко.
Вера промолчала. Что тут вообще можно сказать?
— Думала, я сейчас злорадствовать буду? — старуха усмехнулась. — А вот не буду. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что моя родная дочь сделала то же самое. Лет двадцать назад. В дом престарелых меня сдать хотела. За то, что я не дала ей достаточно средств на ту помпезную свадьбу.
Вот это поворот.
— Не знала, — тихо произнесла Вера.
— Откуда тебе знать-то? Мы же не разговаривали. Ты — плохая невестка, я — плохая свекровь. Роли давно распределили и так и жили.
А ведь это была чистая правда. Тридцать восемь лет они жили в одном городе, а на самом деле совершенно не знали друг друга.
— Людмила Ивановна. Я тут ненадолго. Найду работу, сниму себе какое-нибудь жильё.
— В шестьдесят лет? — фыркнула старуха. — Да где ты работу-то найдёшь? Сейчас даже молодых никуда не берут.
И тут что-то прорвало. Вера заплакала. Просто вдруг взяла и заплакала, как маленький ребёнок. Тихо так, без громких всхлипов.
Свекровь встала, подошла к ней, положила руку на плечо.
— Ну что ты. Что ты, дурёха.
Дурёха! А ведь Игорь её так же называл. Ласково.
— Живи пока. Комната свободная есть.
— Игорь сюда приходил, — сказала Людмила Ивановна вечером. — После ваших ссор. Сидел тут, курил на подоконнике. Говорил: «Мама, она хорошая. Просто вы обе друг друга совершенно не знаете».
Первую неделю они ходили по квартире, как два незнакомых кота, оказавшихся на одной территории. Настороженно. Людмила Ивановна ворчала, что Вера неправильно моет посуду. Вера молчала в ответ, что свекровь сильно храпит по ночам.
Но потом они уже стали готовить вместе.
Людмила Ивановна рассказывала, каким Игорь был в детстве. Упрямым, как молодой осёл. Но невероятно справедливым.
— Помню, в третьем классе пришёл домой с огромным синяком под глазом. Спрашиваю: «Что случилось?» А он: «Мальчишки девочку обижали. Я за неё заступился». Вот такой он был.
Вера слушала и понимала: она своего мужа совсем не знала. Он был для неё одним человеком, а для матери — совершенно другим.
— Людмила Ивановна, а почему вы меня тогда не приняли?
Старуха задумалась. Резала лук, а слёзы текли — то ли от лука, то ли от нахлынувших воспоминаний.
— Боялась, что отнимешь его у меня. Один сын у меня был. Единственный. А ты такая была красивая, такая умная. Думала, он меня забудет.
— А я боялась, что вы его отнимете, — призналась Вера. — Что вы поставите условие: «Выбирай — мать или жена».
Они рассмеялись. Две наивные дурочки, которые половину жизни провели в страхе друг перед другом.
А потом Людмила Ивановна заболела. Ничего критического — просто сильный грипп. Но в восемьдесят лет любой грипп — это не шутки.
Вера ухаживала за ней. Чай с малиной, горчичники, приём таблеток строго по расписанию.
— Знаешь, — шептала больная свекровь, — а ты ведь хорошая. Игорь не ошибся тогда.
Они уже не враждовали. Наоборот — понимали друг друга с полуслова. Вера готовила, Людмила Ивановна с гордостью рассказывала соседкам: «Невестка у меня просто золотая. Не каждая так будет ухаживать за старой женщиной».
И тут позвонила Светлана.
— Мам, как ты? Как дела?
Голос был странный. Очень напряжённый.
— Хорошо, доченька. Живу у бабушки Люды.
— У свекрови?! Вы же совершенно не общались? Мам, а может, ты домой всё-таки вернёшься? Я тут кое-что подумала.
— О чём именно ты подумала?
— Да так. Максим узнал, что это я тебя попросила уйти. Теперь он мне постоянно говорит, что я поступила ужасно.
А-а-а. Значит, зять Максим возмутился. Вот это уже интересно.
— Мам, ты меня слышишь?
— Слышу, Светлана.
— Ну так что? Вернёшься?
Вера посмотрела на Людмилу Ивановну. Старуха притворялась, что читает газету, но уши держала наготове.
— Не знаю, доченька. Мне и тут, мне и тут неплохо.
Светлана приехала через неделю.
Не позвонила — просто появилась на пороге. В очень дорогом пальто, с букетом шикарных роз и полными вины глазами.
— Мам.
Вера открыла дверь и замерла.
Дочь выглядела измождённой.
— Можно войти?
— Заходи.
Людмила Ивановна демонстративно удалилась на кухню, но дверь оставила приоткрытой. Подслушивает, старая плутовка.
— Мам, я хотела поговорить серьёзно.
— Говори.
Светлана села на краешек дивана.
— Знаешь, мам, Максим сказал такие слова…
— Какие же слова?
Светлана заплакала. Тихо, как ребёнок, которого отругали за разбитую вазу.
— Он сказал, что я… что я настоящее чудовище. Что нормальные дети не выставляют своих родителей на улицу. Что его мама, если бы узнала, никогда бы не пустила меня в свой дом.
— И что ты ему ответила?
— Я сказала, что ты сама ушла. Что я не выгоняла.
— А он?
— А он рассмеялся. Сказал: «Светлана, ты серьёзно думаешь, что я идиот? Мать сама уходит из дома, где прожила сорок лет?»
Умный мужик этот Максим. Вера его всегда недооценивала.
— И мы очень сильно поссорились, мам. Очень. Он сказал, что не хочет жить с женщиной, которая способна на такое. Что он боится, как я буду обращаться с его родителями.
— И он ушёл?
— Ушёл. Уже целую неделю не появляется.
Вот тебе и самостоятельность. Вот тебе и все планы.
А Людмила Ивановна с кухни громко кричит:
— Верочка! Чай ставить?
— Ставьте!
Светлана с удивлением посмотрела на мать.
Людмила Ивановна вошла в комнату с подносом. Три чашки, печенье, варенье. Села рядом с Верой. Демонстративно.
— Ну, здравствуй, внученька, — сказала она Светлане. — Давно не виделись.
— Здравствуйте, бабушка Люда.
— Слышала я о ваших делах. Мать из дома выставила?
Светлана снова покраснела, как школьница.
— Я не выставляла! Просто…
— Просто решила поиграть во взрослую жизнь, — перебила её Людмила Ивановна. — А оно вон как в итоге получилось.
— Бабушка Люда, вы не понимаете…
— Понимаю, понимаю. Мне восемьдесят лет, внучка. Всякого навидалась. И знаешь что? Твоя мать — это золото. Три месяца живёт со мной, ни разу не повысила голос. За больной ухаживала, готовила, стирала.
— Мама ухаживала за вами? — Светлана посмотрела на Веру с абсолютным изумлением.
— А ты думала, она тут на курорте отдыхает? — Людмила Ивановна фыркнула. — Когда я болела, ночами не спала. Температуру измеряла, лекарства давала. Как родная дочь.
— Людмила Ивановна, ну хватит, — попросила Вера.
— Не хватит! Пусть знает, какую мать она чуть не потеряла.
Светлана плакала уже в голос.
— Мам, я не думала… я думала, ты найдёшь себя, тебе будет лучше без меня. Что ты займёшься собой.
— Светлана, мне шестьдесят лет. Какое «найдёшь себя»? Я себя уже нашла. Тридцать восемь лет назад, когда тебя родила.
— Мам.
— И знаешь, что ещё? Я впервые за долгое время чувствую себя по-настоящему нужной. Людмила Ивановна без меня пропадёт, а я без неё — тоже.
— Мам, на меня словно затмение нашло. Я ведь даже не поинтересовалась, как ты устроилась. Куда пошла, что ешь.
Вера подошла к дочери, обняла её.
— Светлана, я не злюсь. Честное слово.
— А зря! — рявкнула Людмила Ивановна. — Я бы на твоём месте вообще с ней разговаривать не стала!
Светлана плакала уже без остановки.
— Мам, а можно я к вам буду иногда приезжать?
— Можно, — сказала Вера.
— А можно я Максиму позвоню? Скажу, что всё поняла?
— Звони.
Дочь достала телефон дрожащими руками.
— Максим? Это я. Да, я у мамы. Нет, не у нас дома. У бабушки Люды. Да, у папиной мамы. Максим, ты был прав. Я — дура. Нет, не дура. Я — эгоистка. Но я обязательно исправлюсь. Максим, а ты домой вернёшься? Вернёшься?!
Вера и Людмила Ивановна переглянулись. Старуха подмигнула.
— Ну что, Верочка, будем теперь невестку перевоспитывать?
— Будем, Людмила Ивановна. Обязательно будем.
А Максим приехал через неделю. С букетом для Веры и коробкой дорогих конфет для Людмилы Ивановны.
— Простите меня, — сказал он. — Я должен был раньше вмешаться.
— Не должен был, — ответила Вера. — Светлана сама должна была дойти до этого.
— Мам, а может, ты всё-таки вернёшься к нам? — спросила дочь как-то вечером.
— А бабушка Люда?
— И бабушка Люда! Мы купим большую квартиру. И бабушка переедет к нам!
Людмила Ивановна фыркнула:
— Куда я в восемьдесят лет буду переезжать? Здесь моё место. А вы приезжайте. По воскресеньям, например.
И вот теперь каждое воскресенье — настоящий праздник. Светлана с Максимом приезжают с полными сумками продуктов. Готовят вместе.
Светлана теперь звонит каждый день:
— Мам, как ты? Как бабушка Люда себя чувствует?
И это уже не дежурные звонки.
— Знаешь, Верочка, — говорит Людмила Ивановна по вечерам, — а внучка твоя, наконец-то, выросла.
Выросла. В тридцать четыре года.
А вчера Светлана пришла с невероятной новостью.
— Мам, бабушка Люда, мы ждём ребёнка.
Людмила Ивановна заплакала. В восемьдесят лет заплакала, как маленькая девочка.
— Правнучка будет! Или правнук!
А Вера обняла дочь и подумала: вот оно, всё встало на свои места.
И теперь их будет пятеро.
Эта история — о прощении и о том, как чужие люди становятся родными, когда родные тебя предают. Что, по вашему мнению, стало главным катализатором прозрения для Светланы: уход матери или реакция мужа Максима?
