На кухне пахло уксусом, варёным мясом и чем-то кислым — видимо, это был мой настрой. Я стояла у плиты, методично лепила пельмени и слушала, как тихо подвывает вытяжка. Татьяна Петровна должна была зайти «на минуточку». Зная её, эта минуточка обычно растягивалась на весь день, а в конце я оказывалась виноватой в том, что в мире перевелись настоящие мужчины, у женщин синие волосы, а у её сына — моя фамилия в паспорте.
— Время идёт, а мозги у некоторых, похоже, застряли где-то между кастрюлей и подоконником, — буркнула я себе под нос, лепя очередную убогую лепёшку в виде сердца. Ну не пошли у меня эти чёртовы пельмени сегодня.
— Аннушка! А что это за запах? Это уксус? Ты опять всё испортила? — ворвалась в квартиру Татьяна Петровна, не поздоровавшись. Традиции, мать их.
Она даже не сняла сапоги, просто пошлёпала по полу, как танковая дивизия. Я услышала, как скользят по ламинату её резиновые накладки на каблуки — такие же агрессивные, как и она сама.
— Да, уксус. Дезинфицирую после того, как вы уходите. На всякий случай. — ответила я сладко, как будто предлагала ей чай с ядом.
— Ух, какая у нас дерзкая сегодня. Это от квартиры в центре так уши расправились?
Я напряглась. Опять про наследство. Да как она вообще узнала? У неё что, лазутчики в нотариате? Или это Виктор слил? Конечно, он. Мамин сынок. Тряпка в упаковке от мужчины.
— Это моя квартира. И да, спасибо, что напомнили — пора туда переезжать. Тут у меня, как вы заметили, уксус и атмосфера. — я повернулась к ней, вытирая руки о фартук.
Татьяна Петровна прищурилась и подошла ближе. Она была из тех женщин, которые пахнут крепкой одеколонной злобой и ощущением, что ты всегда делаешь что-то не так.
— А ты не забываешь, что Виктор твой муж? И всё, что у тебя есть, автоматически — наше общее? — её голос стал визгливым. — Ты ж замужем! У вас брак, а не аренда посуточная!
Я стиснула зубы. Ну вот опять. Эта святая троица — она, Виктор и его брат Алексей — давно уже поселились у меня на шее, как невыведенные тараканы. Причём Алексей вел себя в доме так, будто в нём родился. А я, видимо, была в гостях.
— Вот как? Тогда пусть Виктор начнёт с малого: перестанет давать ключи от квартиры вашему старшему сыну и хотя бы раз в жизни сам оплатит коммуналку. А потом поговорим про «общее».
Татьяна Петровна замерла. Лицо её перекосилось, как будто я предложила ей снять TikTok в купальнике.
— Ты неблагодарная, злая и хитрая девка. Думаешь, эти квартиры — это твоя независимость? Да тебе без Виктора и этих стен никто и звать никак!
Вот тут я сорвалась. Досыта. Как сковородка с кипящим маслом.
— Никто — это вы. Вы — женщина, которая решила, что может прожить чужую жизнь, раз своей не получилось. Но, увы, это не сериал «Рабыня Изаура», и я не ваша кукла. И да, спасибо за напоминание: надо будет поменять замки. — с этими словами я сдернула фартук и вышла в прихожую.
Именно в этот момент пришёл Виктор. Как по таймеру. Он вошёл, улыбаясь, но, увидев нас, как будто занюхал тухлую рыбу.
— Что происходит? — спросил он, как будто случайный прохожий, а не человек, который уже третий год живёт в этом дурдоме.
— Твоя мама объясняет мне основы юриспруденции и почему моя жизнь — это ваша коллективная собственность, — сказала я спокойно, но глаза уже горели.
— Анна, не начинай…
— Нет, Виктор. Это ты не начинай. Точнее, давно пора закончить. Я не девочка на побегушках. И не банкомат с ногами.
Он вздохнул, как будто я его усталая совесть, которую он по привычке включает только по праздникам. Он посмотрел на мать. Потом на меня. Потом снова на мать.
— Мама, может, ты домой пойдёшь? — сказал он вяло. Как будто попросил её не шуметь, а не выйти из моей жизни.
Татьяна Петровна швырнула взглядом, который мог бы свалить медведя.
— Ты совсем под каблуком! Она тобой вертит, как хочет! Ты же мужик или кто?
Виктор посмотрел на меня. А я — на него. И в этот момент я поняла: всё. Больше не хочу. Ни его, ни её, ни этого куска мяса, который зовётся «семьёй».
Я пошла в спальню, схватила чемодан и начала метать в него вещи. Виктор зашёл следом.
— Ты серьёзно сейчас? Это из-за квартир?
— Нет. Это из-за тебя. Из-за того, что ты всё время за их спинами. Ты не мой муж, ты — их агент под прикрытием.
Он замолчал. Пожал плечами. Всё, что смог выдавить:
— Может, остынешь?
Я застегнула чемодан. Подошла к нему. Очень близко.
— Я уже остыла. Уже мёртвая тут. У тебя — два человека, которые тобой командуют. У меня — две квартиры. И я выбираю их.
Я ушла. Из квартиры, из этой жизни, из их семейного клана, как беглец с корабля, который давно тонет, но все делают вид, что это спа-курорт.
***
Судебное заседание начиналось в 10:00. Я пришла к девяти — не потому что волновалась, а потому что заранее знала: у Татьяны Петровны и её сыновей всегда была эта нездоровая тяга к спектаклям. Я рассчитывала на шоу, и, как порядочный зритель, заняла место в первом ряду.
На мне было чёрное платье, уверенность и губы, подкрашенные оттенком «укусила ведьма». В зал вошёл Виктор. На нём — серая кофта, старая обида и адвокат. Слегка потрёпанный, с папкой под мышкой и лицом, на котором было написано: «Я бы сейчас лучше с похмелья валялся».
— Выглядишь уверенно, — пробурчал Виктор, подойдя ближе.
— Ты — нет, — улыбнулась я, разминая пальцы. — Что, мама не нашла юриста покруче?
— Не начинай, Анна. Мы же взрослые люди.
— Именно. И именно поэтому взрослые люди не делят наследство моей бабушки, полученное до свадьбы, как совместную добычу с охоты на мамонта.
Он хотел что-то сказать, но судья вошёл в зал, и этот момент остался висеть между нами, как старое полотенце на батарее.
Заседание шло как по нотам. В нотной тетради, где каждая строка — это ложь, перекрученная правда и любимое слово Татьяны Петровны: «положено».
— Истец утверждает, что квартира была приобретена в период брака, а значит, подлежит разделу, — затянул адвокат Виктора, смачно хлопая по столу.
— Да-да, — добавила с места Татьяна Петровна, как будто репетировала это дома перед зеркалом. — Аня ничего бы не получила, если бы не вышла за нашего Виктора. Мы её в люди вывели!
Я дернулась. Не потому что злилась. А потому что эта фраза была как гвоздь в подошве — вроде бы и идёшь, но больно и раздражает.
— Простите, ваша честь, — я поднялась. — Я не уверена, что это заседание по гражданскому делу или кастинг на роль тирана в домашнем театре.
Судья скосил на меня глаз, сдерживая усмешку. Хорошо, хоть у него чувство юмора есть. Всё-таки жить не с Виктором.
— Пожалуйста, только по существу, — сказал он.
И вот тогда случилось то, что перевернуло всё.
Мой адвокат, молодая, хрупкая женщина с лицом, как у школьной училки перед контрольной, достала из портфеля тоненький листок и протянула его судье.
— Уважаемый суд, хочу обратить внимание на расписку, найденную в личных документах бабушки Анны Сергеевны. В ней прямо указано, что квартира завещана исключительно внучке, и эта воля не подлежит изменению. Кроме того, в расписке есть фраза: “Это моя благодарность Анюте за то, что не бросила меня в больнице, в отличие от остальных родственников.”
Татьяна Петровна взвизгнула, как чайник на плите.
— Что за глупости? Это подделка! Её бабушка вообще была старой и с деменцией!
И тут всё пошло по наклонной.
— Вот именно, — вмешалась я. — А знаете, почему у неё развилась деменция? Потому что она провела последние месяцы жизни в одиночестве, пока вы, Татьяна Петровна, не нашли времени даже позвонить. А я там была. Каждый день. Поэтому и квартира — моя. Не ваша. Не вашего “дорогого” сына. А только моя.
Судья попросил тишины, но в зале уже было гудение, как в улье. Виктор сидел, уставившись в стол, словно забыл, как зовут его мать. Или себя.
Адвокат Виктора что-то тихо сказал ему, но тот лишь махнул рукой.
— Это всё? — спросил судья.
— Нет, — сказала я. — У меня ещё кое-что есть. Ваша честь, я предоставляю выписку из банковского счёта, подтверждающую, что за коммуналку, ремонт и налоги платила я. Всегда. Мой муж, как видите, был скорее декоративной единицей в семье, чем финансовым партнёром.
Судья посмотрел бумаги. Потом — на Виктора. Долго. Так, как смотрят на парня, который пришёл сдавать экзамен по математике, а принёс с собой флейту.
— Суд постановил признать наследство личной собственностью ответчицы. В иске отказать, — пробасил судья и закрыл папку.
Пауза. Молчание. Гробовая. Даже Татьяна Петровна не шипела — просто уставилась на сына, как будто он спустил наследие дома Романовых в игровые автоматы.
— Анна… — сказал Виктор тихо, когда мы уже вышли из зала.
Я обернулась.
— Ты правда думаешь, что всё это стоило того?
— Да. Потому что теперь я хотя бы знаю, кто ты есть. И кто я — без тебя.
Он молчал. Не знал, что сказать. Оно и понятно — врать и юлить проще, чем услышать правду о себе.
Я ушла, не оборачиваясь.
Теперь у меня были документы на квартиру, свобода и чёткое осознание: я больше никому ничего не должна. Даже объяснять.
***
В тот день я только собралась разложить коробки в новой квартире. Наконец-то, без криков Татьяны Петровны, без носков Виктора под столом и без вечного ощущения, что я — гость в собственной жизни. Всё было мое. Стены, пол, тишина.
Я наливала себе кофе, когда раздался звонок в дверь. Никто не должен был приходить. Ни курьеров, ни подруг, ни «случайно мимо проходил». Я замерла на секунду. Подумала даже не открывать. Но, увы, привычка быть вежливой пока ещё не выжжена напалмом событий последнего месяца.
— Вы Анна? — на пороге стояла женщина лет тридцати пяти, уверенная, ухоженная, в сером пальто и с глазами, в которых отражалось что-то тревожное.
— Зависит от того, с чем вы пришли, — я не спешила пускать её внутрь. Кто знает, вдруг очередная продавщица сетевого маркетинга с каталогом или бывшая невеста Алексея?
— Меня зовут Марина. Я… возможно, ваша кузина. Или сводная сестра. Это уже как получится. Давайте я просто скажу: я внучка вашей бабушки. Точнее… настоящая.
Я рассмеялась. Сначала нервно. Потом громко. До икоты. Потому что иногда смех — единственный способ не заплакать.
— И вы тоже решили подать в суд? Может, не будете изобретать велосипед — у меня уже есть шаблон иска. Можете просто вписать своё имя и вставить фоточку.
— Нет. Я не за этим. Могу войти?
Она вошла. Села аккуратно на краешек дивана, как будто боялась оставить отпечатки. Я села напротив. Кофе остыл, как мои нервы.
— Вы же знаете, что у вашей бабушки была младшая дочь — Ольга? — начала она. — Она жила в Свердловске. Её семья давно не общалась с остальными родственниками. По слухам, из-за какой-то ссоры. Ольга — моя мама. И вот недавно, после её смерти, я нашла письма. От вашей бабушки. Она писала ей, звала к себе, просила прощения. А потом… завещание. Настоящее.
Она достала конверт. Не из кармана — из сумки, аккуратно. Как будто в нём была не бумага, а кусок прошлого, которым можно порезаться.
— Вы, конечно, думаете, что это фальшивка. Но там подпись нотариуса. И дата. И фраза: «Оставляю обе квартиры внучке Марине — моей кровинке, которую лишили бабушки ещё в детстве.»
Я взяла бумагу. Смотрела на неё минуту. Может, две. Читала каждую строчку, будто пыталась найти подвох. Пальцы дрожали.
— Почему вы только сейчас? — спросила я. — Почему не пришли до суда?
Марина пожала плечами.
— Я не знала. Я искала. Да и вы, как я понимаю, не думали, что у вас может быть кто-то ещё в семье. Ну кроме этих… любителей захватов и шантажа.
Я отложила завещание. Посмотрела ей в глаза. В них не было фальши. Только усталость и напряжение. Такое, как у меня — только три недели назад.
— Вы хотите квартиру?
— Я хочу понять, кто я. И что мне с этим делать. Потому что если это всё правда… то мы с вами семья. А это, знаете, почти страшнее суда.
Я встала. Подошла к окну. Внутри было такое странное ощущение — как будто по сердцу кто-то провёл тупым ножом. Медленно. Без крови, но больно.
— Семья — это не слово из завещания, — сказала я, не оборачиваясь. — Это когда ты приходишь в больницу, даже если тебя туда никто не звал. Это когда не звонишь каждый день, но знаешь, что можешь. Это не Татьяна Петровна. И не Виктор. Это… хрен его знает что. Но точно не бумажка.
Марина молчала. Потом сказала:
— Я не пришла отбирать. Я пришла узнать. Может, мы сможем… хотя бы познакомиться. Нормально. Без скандалов и адвокатов.
Я медленно обернулась. Посмотрела на неё. И вдруг увидела в её лице кое-что знакомое. Взгляд, как у бабушки. Особенно когда она делала свой легендарный рассольник и говорила: «Не бойся быть одна, Анюта. Самое страшное — быть с теми, кто тебя не любит».
— Хочешь чаю? — спросила я тихо.
Марина кивнула. И в этот момент я поняла, что финал — это не всегда дверь, которая захлопнулась. Иногда — это окно, которое вдруг приоткрылось.
***
— Вы уверены? — голос адвоката звучал напряжённо, почти на грани паники.
— Уверен, — кивнул нотариус, подтягивая очки. — Подпись, печать, дата — всё легально. Завещание, представленное Мариной, отменяет предыдущие. Это последняя воля.
Я смотрела на них, не моргая. Словно экран завис, и вместо того чтобы обновиться, просто погас.
— То есть… квартира не моя? — спросила я, не узнавая свой голос. Он стал плоским, как газировка, забытая на солнце.
— Формально — обе ваши. И её. Поровну, — пожал плечами адвокат. — У вас с Мариной равные права на недвижимость.
***
Мы с Мариной вышли из офиса нотариуса, не глядя друг на друга. Молчание висело между нами, как бельё в коммуналке — чужое, неловкое, и вечно не вовремя. Прошли полквартала, прежде чем она заговорила.
— Я… не хотела этого так. Честно. Мне бы хоть знать, кем была эта бабушка. Я ведь даже не видела её ни разу.
— А я с ней чай пила. Сидела ночами, когда у неё давление скакало. В аптеку бегала. И… ладно. Что теперь?
— Не знаю. Можем делить. По-честному. По закону.
Я остановилась. Развернулась к ней.
— А по-человечески? Ты ж не про метры пришла говорить, да?
— Нет, — пожала плечами она. — Но если честно — в последнее время я живу в съёмной однушке с дочкой и тремя тараканами, один из которых, кажется, умеет открывать холодильник. И квартира в центре — это не просто удобство. Это шанс.
— Понятно, — я выдохнула. — Тогда слушай. У меня есть идея. Только она немного сумасшедшая.
***
Через неделю, мы сидели за кухонным столом в той самой квартире. На столе стояли два бокала вина, между ними — ключи. Я протянула один из них Марине.
— Ты въезжаешь сюда. Официально. Оформим договор, чтобы комар носа не подточил. А я — во вторую квартиру. Сама. Без Виктора, без свекрови, без их родовой истерики.
— Ты хочешь жить рядом? — удивилась она. — После всего этого?
— Хочу жить спокойно. А рядом с кем — это уже вторично. Пойми, мы обе — продукт одной катастрофы под названием “семья”. Только я это поняла чуть раньше. Мы не виноваты, что нас поставили на одну шахматную доску. Но можем не играть по чужим правилам.
Марина молчала. Потом вдруг улыбнулась. Такая искренняя, слегка виноватая улыбка — как будто она что-то разбила, но готова помочь собрать.
— Ты, кстати, прикольная. Я думала, будешь как из тех сериалов: гламурная, хищная, “мужа увела — квартиру отжала”. А ты…
— Просто женщина, которой надоело быть в чужой пьесе. Я теперь режиссёр. И сценарист. И костюмер. Захочу — вообще мюзикл устрою.
Мы чокнулись бокалами. И в этот момент я почувствовала, как где-то там, в глубине, что-то щёлкнуло. Не сломалось. А наоборот — встало на место.
***
Через месяц Виктор объявился снова. Вид у него был такой, будто его выгнали с тринадцатой работы подряд. Глаза — потухшие, борода — недельной выдержки.
— Ты не представляешь, в какой я жопе, Аня. Ты могла бы… ну, помочь. Мы же столько лет…
— Мы ничего, — перебила я. — Семь лет с тобой — это как отсидеть. И даже амнистии не дали. А теперь у меня новый этап. И, кстати, новая “родственница”. Она, между прочим, мне ближе, чем ты за всё это время был.
Он посмотрел на меня, как на торт за стеклом — вроде бы хочется, но денег нет.
— Ты изменилась.
— А ты — нет. И это твоя главная проблема.
Я закрыла дверь.
***
Теперь я знала: кровь — не всегда делает из людей родных. А иногда родство приходит из неожиданного места — с документами в сумке и дочкой, которая обожает рисовать на обоях. И это родство — настоящее. Потому что в нём есть поддержка, вино по вечерам и возможность не бояться быть собой.
Марина стала мне сестрой. Не по завещанию, а по выбору. А это куда важнее.
