— Как тебе? Скажи, ну разве не чудо? Кажется, оно просто сошло со страниц сказки!
Голос Евы звенел от неприкрытого, почти детского восторга. Она стояла посреди своей залитой утренним светом гостиной, которая на время превратилась в настоящий штаб предсвадебной подготовки. Повсюду были разбросаны атласные ленты, полупустые коробки из-под туфель, списки гостей и охапки цветов, уже начинавших источать свой пряный, дурманящий аромат. Но центром этой хаотичной вселенной было оно — свадебное платье. Подвешенное на специальном кронштейне у окна, оно казалось сотканным из лунного света и застывшего инея. Тысячи микроскопических жемчужных бусин, словно изморозь, покрывали лиф, а изысканное шантильское кружево, специально доставленное для Евы из Парижа, окутывало юбку воздушным, невесомым каскадом.
Лариса, её старшая сестра, стояла чуть поодаль, прислонившись к дверному косяку. Она приехала утром из центрального района, заявив, что не может пропустить последние приготовления и хочет помочь «своей маленькой девочке». На губах Ларисы играла та же приветливая улыбка, но она ощущалась скорее как тончайшая маска, натянутая до предела, и ни единой искоркой не отражалась в её глазах. Они оставались холодными, пронизывающими, словно у хищной птицы, которая издалека оценивает свою добычу.
— О, да. Чрезвычайно… объёмное, — наконец протянула Лариса, вкладывая в это слово такую неодобрительную паузу, что оно прозвучало как приговор. — Не боишься, что Кирилл просто потеряется в этой пене кружев?
Ева рассмеялась, её смех был лёгким и беззаботным, как звон колокольчика. Она совершенно не уловила ядовитой нотки.
— Пусть только попробует! Я для того его и выбирала, чтобы он дар речи потерял, когда увидит меня на церемонии. Ты не представляешь, Лара, как я счастлива! Мне иногда кажется, что я сейчас просто лопну от этого чувства.
Она подбежала к сестре и крепко обняла её. Лариса на секунду застыла, её тело было напряжённым и неотзывчивым, но она быстро взяла себя в руки и даже похлопала Еву по спине.
— Я вижу, сестрёнка. Вижу. Главное, чтобы надолго хватило этого твоего ослепительного счастья.
Они прошли на кухню, где пахло свежесваренным кофе. Лариса села за стол, грациозно закинув ногу на ногу. Она всегда казалась воплощением столичного успеха: стремительная карьера, отточенный стиль, череда дорогих, но мимолётных романов. Её красота была холодной и безупречной. На фоне этой безупречности живая, сияющая красота Евы всегда выглядела наивной. Но именно это, простое и осязаемое счастье – семья с Кириллом – было тем, чего Лариса никогда не могла себе позволить.
— Мама звонила, спрашивала, всё ли у тебя готово, — Лариса размешивала сахар в чашке, и звук ложечки, стучавшей о фарфор, был единственным звуком в кухне. — Переживает, как ты тут одна справляешься.
— Я не одна, у меня есть Кирилл. И вот ты приехала, — Ева счастливо улыбнулась. — Слушай, я сейчас сбегаю к нашему флористу, нужно утвердить окончательный вариант букета. Это буквально на полчаса. А ты побудь тут, хорошо? Присмотри за всем. И за платьем… присмотри за ним, как за самой большой драгоценностью!
Она упорхнула, оставив за собой тонкий шлейф цветочных духов и ощущение абсолютного, всепоглощающего счастья. Лариса проводила её долгим, цепким взглядом. Она не спеша осушила чашку с кофе. Каждый её глоток был размеренным и окончательным. Потом она поднялась и, словно по чьему-то приказу, направилась обратно в гостиную. Теперь здесь не было никого, кроме неё и этого ослепительного белого идола, символа чужого грядущего триумфа. Она подошла к нему вплотную. Воздух вокруг платья казался густым и сладким от ароматов. Лариса протянула руку, её пальцы с идеальным маникюром прошлись по тончайшему кружеву, ощущая его хрупкую, дорогую текстуру. Она провела рукой по жемчужной вышивке, по гладкому атласу. А потом её взгляд упал на сложный шов, соединяющий корсет с юбкой. Её пальцы сжались в кулак так сильно, что ногти впились в ладонь. Улыбка исчезла с её лица, оставив после себя лишь холодную, твёрдую маску решимости.
Лариса не двигалась. Она стояла перед платьем, как перед врагом, которого нужно было уничтожить не в порыве страсти, а хладнокровно и методично, чтобы не оставить ему ни единого шанса на спасение. Её взгляд, до этого просто холодный, обрёл фокус. Он остановился на том самом месте, где сложнейшая ручная вышивка корсета переходила в невесомые каскады юбки. Это было сердце платья, его самая уязвимая и самая дорогая часть.
Она не стала искать ножницы или другие инструменты. Это было бы слишком просто, слишком безлично. Она хотела почувствовать это своими руками. Её пальцы, до этого лишь оценивающе скользившие по ткани, теперь с силой впились в тончайший материал прямо у стыка корсета и юбки. Под острыми ногтями раздался сухой, еле слышный хруст — первая оборванная нить. Этот звук, словно тихий щелчок спускового крючка, развязал ей руки.
Она дёрнула. Не сильно, но с выверенной, точной силой. Шантильское кружево, такое хрупкое и нежное на вид, оказалось на удивление прочным. Оно сопротивлялось, но Лариса потянула снова, вкладывая в это движение всю горечь, всю зависть, что копились в ней годами. Ткань издала звук, похожий на сдавленный стон, и поддалась. По белоснежному полю поползла уродливая тёмная полоса разрыва. Несколько жемчужин с тихим стуком осыпались на паркет, как выбитые зубы.
Но этого было мало. Просто порвать — это оставить надежду на починку, на чудо. Лариса хотела убить эту надежду. Она ухватилась за края разрыва обеими руками и с силой рванула в стороны. Теперь звук был громким, рвущимся, отвратительным. Разрез пошёл вниз, беспощадно разрывая воздушную юбку почти до самого края. Это была уже не просто досадная прореха; это была зияющая, страшная рана, которая превращала наряд в жалкие лохмотья. Она смотрела на результат своей мести, тяжело дыша. На лице — ни капли ужаса, лишь мрачное, холодное удовлетворение. Она отомстила. За всё сразу: за это глупое, слепое счастье в глазах сестры, за её удачливого жениха, за эту идеальную жизнь, которая складывалась у Евы так легко, будто была ей положена по праву рождения.
Закончив, она методично сняла изувеченное платье с крепления. Сложила его таким образом, чтобы чудовищный дефект оказался скрыт внутри складок, и аккуратно поместила обратно в плотный белый кофр, в котором его привезли из салона. Застегнула молнию до самого верха. Как профессиональный вредитель, она подняла с пола осыпавшиеся жемчужины и, пройдя на кухню, смыла их в канализацию.
Когда Ева вернулась, Лариса сидела на том же месте с чашкой уже остывшего кофе.
— Ну всё, утвердила! У меня будет самый красивый букет на свете! — прощебетала Ева, влетая в кухню. Она была так поглощена своим счастьем, что не заметила ни странного блеска в глазах сестры, ни напряжения, повисшего в воздухе.
— Пойду ещё раз полюбуюсь на своё платье, пока Кирилл не вернулся. Хочу ещё раз прикинуть, какие серьги лучше подойдут.
Она упорхнула в гостиную. Лариса не двинулась с места. Она просто ждала. Прошло несколько секунд, а потом из комнаты раздался странный звук — резкий, сдавленный вздох, в котором не было воздуха. Затем наступила абсолютная тишина. Лариса медленно поднялась и пошла в гостиную.
Ева стояла на коленях посреди комнаты. Перед ней на полу лежало платье, вытащенное из чехла. Громадный разрыв чернел на нём, как страшный шрам. Она не плакала. Она просто смотрела на него, и её лицо, ещё минуту назад сиявшее от счастья, стало белым и жёстким, как маска. Затем она медленно, очень медленно подняла голову и посмотрела на сестру, стоявшую в дверях. В её взгляде не было вопроса. В нём была только чудовищная, ледяная уверенность.
— Ты же специально порвала моё свадебное платье! СПЕЦИАЛЬНО!!! Ты же моя сестра, но ты только и делаешь, что мне завидуешь! С меня хватит!
Крик Евы не повис в воздухе, он ударил Ларису, как физический толчок. Но та даже не дрогнула. На её лице, на котором только что не было ничего, кроме холодного самоконтроля, медленно проступила кривая, торжествующая ухмылка. Это была улыбка победителя, который смотрит на поверженного и униженного врага. Она не собиралась оправдываться. Она наслаждалась.
— Завидую? Тебе? — Лариса произнесла это тихо, почти лениво, но каждое слово было пропитано ядом. — Девочка, чтобы тебе завидовать, нужно опуститься на твой уровень. А это платье… оно тебе просто не по росту. Слишком много чести для такой простушки.
Это было последнее, что она успела сказать. Вся энергия, весь свет, всё счастье, что переполняли Еву ещё полчаса назад, сконцентрировались в один-единственный импульс животной ярости. Она не закричала снова. Она бросилась вперёд. Это был не женский выпад с царапаньем и визгами, а низкий, хищный бросок. Она врезалась в сестру всем телом, сбив её с ног. Обе рухнули на пол в коридоре, и звук удара тела о паркет был глухим и тяжёлым.
Лариса, не ожидавшая такой дикой атаки, попыталась оттолкнуть её, но Ева уже была сверху. Она вцепилась левой рукой в длинные, ухоженные волосы сестры, наматывая их на кулак, и с силой приложила её голову об пол. Не сильно, но достаточно, чтобы у Ларисы потемнело в глазах. Правая рука Евы, сжатая в кулак, обрушилась на лицо сестры. Удар пришёлся в скулу. Потом ещё один. Она не думала, не чувствовала боли от сбитых костяшек. В её голове не было мыслей, только огненная пустота и одно-единственное желание — стереть эту самодовольную ухмылку с лица, которое было так похоже на её собственное.
Лариса извивалась под ней, её острые ногти впились в плечи и шею Евы, оставляя глубокие, кровоточащие царапины, но Ева этого не замечала. Она была глуха к боли. Она видела только лицо сестры, искажённое уже не торжеством, а страхом, и это придавало ей сил. Она вскочила, не выпуская из кулака прядь волос, и потащила Ларису за собой по коридору к входной двери. Лариса пыталась упереться ногами, цеплялась за мебель, но хватка Евы была мёртвой.
Дотащив её до порога, Ева одной рукой дёрнула ручку замка, распахнула дверь на лестничную клетку. Затем, развернувшись, она с силой швырнула сестру наружу. Лариса, потеряв равновесие, неловко выкатилась на площадку и распласталась на грязном коврике. Её дорогой кашемировый свитер задрался, на щеке стремительно наливался багровый синяк. Из разбитой губы текла тонкая струйка крови.
Ева стояла на пороге, тяжело дыша. Её собственное лицо горело от царапин, волосы растрепались, на блузке было тёмное пятно крови — крови сестры. Она посмотрела на распростёртую на полу Ларису, и в её взгляде не было ни капли раскаяния. Только холодное, выжженное дотла опустошение. Она молча закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал в пустой квартире оглушительно громко.
Она прислонилась спиной к двери, медленно сползая на пол. Адреналин отступал, и она начала чувствовать острую, жгучую боль от царапин на шее. Она подняла руку и посмотрела на свои пальцы. Они были испачканы чужой кровью. Её взгляд метнулся по квартире — разбросанные ленты, цветы, и посреди всего этого — белое, изуродованное платье. Символ её разрушенного праздника. В этот момент в замке провернулся ключ. Вернулся Кирилл. Он толкнул дверь и замер на пороге, глядя на сидящую на полу, растрёпанную и окровавленную Еву, на зияющую рану на свадебном платье, и его лицо мгновенно окаменело. Он всё понял без единого слова.
Кирилл стоял на пороге всего один удар сердца. Он не бросился к Еве, не стал спрашивать, что случилось. Его взгляд мгновенно метнулся от её сбитых, но сухих кулаков к разорванному в клочья наряду, а затем — обратно на её лицо. В его глазах вспыхнула не паника, а тёмная, контролируемая ярость, которая была страшнее любого истеричного крика. Он закрыл за собой дверь, и его первый вопрос был тихим и смертельно спокойным.
— Где она?
— Я вышвырнула её, — голос Евы был хриплым и безжизненным. Она не подняла головы.
Кирилл медленно кивнул, словно она сообщила ему о погоде. Он подошёл, присел перед ней на корточки, но не для того, чтобы обнять. Он взял её руку и внимательно осмотрел сбитые костяшки пальцев. Затем так же внимательно изучил багровые царапины на её шее. Он поднял глаза и посмотрел прямо в её.
— Правильно сделала. А теперь вставай.
Он не помог ей, он ждал, пока она поднимется сама. Его тон не допускал возражений. Это был приказ командира, а не просьба жениха. Ева, опираясь на стену, встала на ноги. Она чувствовала себя пустой оболочкой, но его уверенность каким-то образом просачивалась внутрь, заполняя пустоту не теплом, а твёрдым, холодным металлом.
— Ступай в ванную, смой с себя кровь и эту грязь, — он указал на её повреждения. — У нас нет времени на подобные истерики. У тебя завтра свадьба. И я тебе обещаю: она состоится.
Он вытащил телефон. Его лицо превратилось в непроницаемую маску. Он не искал в контактах свадебные салоны. Он набирал личные номера владельцев, директоров, тех, кто был должен ему услугу или просто боялся ему отказать. Первый же звонок был коротким и властным.
— Семён, привет. Мне нужно свадебное платье. Сейчас. Лучшее, что есть в городе. Я не спрашиваю, закрыты ли вы. Я сообщаю, что мой человек будет у тебя через двадцать минут с любыми деньгами. И да, мне плевать, что оно с витрины или из новой коллекции, которую вы ещё не анонсировали. Ты меня понял.
Он не ждал ответа и набрал следующий номер. Затем ещё один. Он обзванивал не только салоны, но и лучших визажистов, парикмахеров, заставляя их перекраивать свои планы на завтрашнее утро. Он не просил, он требовал, обещая оплату в тройном размере и напоминая о будущих перспективах. Он был машиной, решающей проблему. А проблема была одна — завтра его женщина должна быть королевой, и весь мир должен был это увидеть. Особенно одна конкретная змея.
Свадьба состоялась. Она была безупречной. Новое платье, которое доставили глубокой ночью, оказалось ещё роскошнее, ещё дороже предыдущего. Оно было не из нежного кружева, а из тяжёлого, глянцевого атласа цвета слоновой кости, с открытыми плечами и строгим, скульптурным силуэтом. Это был не наряд для наивной девочки; это были доспехи королевы, идущей на собственный триумф. Ева не улыбалась, как прежде; она была спокойна, её взгляд твёрд, а в уголках губ затаилась едва заметная, уверенная усмешка. Она держала Кирилла под руку, и они были не просто влюблённой парой, а двумя союзниками, которые только что выиграли свою первую и самую личную войну.
Их телефоны, которые они оставили в номере отеля, разрывались от пропущенных вызовов от «Мамы». Они игнорировали их весь день. Но поздно вечером, когда они наконец остались одни в своём люксе, среди цветов и подарков, телефон зазвонил снова. Кирилл взял его и, посмотрев на Еву, нажал на громкую связь.
— Ева, что ты натворила?! — голос матери был резким и обвиняющим. На заднем плане слышались всхлипы Ларисы. — Твоя сестра позвонила нам! Мы видели её лицо! Ты избила её, как животное! Из-за какого-то платья! Как ты могла?!
Ева слушала, её лицо оставалось бесстрастным. Она сделала глоток шампанского из бокала, который держал Кирилл.
— Мама, — её голос был ровным и холодным, как лёд. — Ты выслушала её историю. Ты захотела услышать мою?
— Какую ещё историю?! Она твоя родная сестра! Она вся в синяках! Мы её растили, мы вас обеих любили! Ты должна была…
— Я ничего тебе не должна, — перебила её Ева, и в её голосе прорезалась сталь. — Ни ей. Ни вам. Вы уже сделали свой выбор. Вы поверили ей, даже не попытавшись узнать, что произошло. Так что теперь живите с этим выбором.
— Что это значит? Ева, не смей так со мной разговаривать!
Ева посмотрела на Кирилла. Он кивнул ей, и в его глазах была абсолютная поддержка.
— Это значит, что с этого дня у вас осталась только одна дочь, — отчеканила Ева. — Та, которая сейчас плачет у тебя на плече. Поздравляю. Не звоните сюда больше. Никогда.
Она протянула руку и завершила вызов. В номере не повисла тишина. За окном шумел ночной город, играла тихая музыка. Ева отставила бокал, взяла руку Кирилла и крепко сжала её. Старая семья, построенная на лжи и зависти, только что перестала существовать. Новая семья, их семья, была только что выкована в огне. И она была несокрушимой…
