— Артём, выключи. Убери этот аппарат. Я только глаза открыла, и я простужена.
— Верочка, но в этом же вся изюминка! В этом вся суть! Люди хотят видеть подлинное бытие, понимаешь? Никаких прикрас, никаких фильтров. Вот она ты, моя сонная, моя естественная. Аудитория это высоко ценит.
Вера прикрыла лицо ладонью, пытаясь спрятаться от безжалостного чёрного зрачка камеры. Утренний свет, проникавший сквозь занавески, заставлял её чувствовать себя не просто невыспавшейся и с насморком, а каким-то редким экземпляром насекомого, которого прикололи к подушке и изучают под увеличительным стеклом. Её заложенный нос, спутанные пряди волос, старая футболка, которую она любила именно потому, что в ней её никто не мог увидеть — всё это теперь было не её личным, утренним пространством, а готовым контентом. Сырьём для его блога о «максимально открытой жизни».
— Артём, твоя аудитория получает удовольствие от унижения. Моего унижения, — она отвернулась к стене, натягивая одеяло до самого подбородка. — Это не искренность, это выставление напоказ за чужой счёт.
— Ну что ты начинаешь? Это всего лишь кадр, один миг. Смотри, уже больше пятисот лайков. Люди пишут: «Какая вы настоящая!», «Артём, спасибо, что показываешь правду!». Они на нашей стороне.
Он произносил слово «аудитория» с неким религиозным трепетом, будто речь шла о высшем суде, который предоставил ему право превращать их совместную жизнь в нескончаемый прямой эфир. Его «искренность» была крайне избирательной. Она никогда не касалась его самого. В его ленте не было снимков, где он по утрам убирает отёки патчами под глазами или судорожно ищет в зеркале первые признаки редеющих волос на макушке. Его «откровенность» всегда была направлена вовне, и основной её мишенью была она. Её неудачный ракурс, её ПМС, её усталость после смены — всё шло в топку его блога, принося ему подписчиков, лайки и дешёвое ощущение собственной важности.
Она перестала с ним спорить. Это было бессмысленно. Любой её протест он моментально обращал против неё, выставляя её закомплексованной ханжой, которая боится «быть собой». А он, стало быть, благородный рыцарь, помогающий ей этот страх преодолеть. Публично.
Днём раздался звонок. Это была её мать. Разговор почти сразу перешёл на повышенные тона — вечная история о финансовой помощи её брату, который опять влез в какие-то сомнительные схемы. Вера отошла в дальний угол кухни, отвернулась к окну, инстинктивно стараясь говорить тише. Она говорила быстро, сбивчиво, пытаясь одновременно и успокоить мать, и донести до неё абсурдность сложившейся ситуации. Это был клубок старых обид, денег, родственных обязательств — тяжёлый, липкий, сугубо их, семейный клубок. Она чувствовала, как к горлу подкатывает горячая волна раздражения и бессилия.
Она и не заметила, как Артём, бесшумно ступая, появился в дверном проёме гостиной. Он не подходил близко. Он просто стоял там, в полумраке коридора, держа телефон на уровне груди. Она уже знала эту его позу хищника, выжидающего удобный момент. Он не снимал её лицо. Он снимал её со спины — сгорбленную, напряжённую фигуру, и записывал её прерывистый, срывающийся голос. Ловил её боль, её злость, её уязвимость.
Когда она закончила разговор и, опустошённая, обернулась, его уже не было. Через час её телефон завибрировал от сообщения подруги: «Вер, это что вообще такое? Ты точно в порядке?». Она открыла страницу Артёма. Там был новый пост. Видео. Её спина, её голос, вырванный из контекста:
— Мам, остановись, я не хочу это обсуждать по телефону. Нет. Я сказала нет. Это наше с ним дело, и твои деньги тут… Мам, всё, пока.
Вера сбросила вызов и с силой вжала кнопку блокировки, будто пыталась вдавить в небытие весь этот неприятный, вязкий разговор. Она откинулась на спинку дивана, прикрыв глаза ладонью. Воздух в лёгких стоял комом. Она знала, что он здесь. Не видела, но чувствовала его присутствие так же отчётливо, как ощущают сквозняк в запертой комнате. Он не дышал, не двигался, он просто был. И он смотрел.
Она убрала руку от лица и медленно повернула голову. Артём стоял в дверном проёме, ведущем в коридор. Он не смотрел на неё. Он смотрел в экран своего телефона, который держал чуть боком, на уровне груди. Палец замер над кнопкой записи. Он даже не пытался это скрыть. Объектив камеры, смотревший на неё, как немигающий глаз насекомого, был красноречивее любых слов.
— Ты это записывал? — её голос был тихим и ровным, без единой нотки вопроса. Это было утверждение.
— Это жизнь, Вер. Это правда, — он наконец опустил телефон, и на его лице проступила та самая умиротворённая, чуть снисходительная улыбка, которую он отточил для своей аудитории. Улыбка гуру, познавшего дзен в обычной трёхкомнатной квартире. — Людям надоели глянцевые картинки. Им необходима честность.
— Мой разговор с матерью — это не честность. Это не твое дело, — она выпрямилась, каждое слово отчеканивая, как удар молотка по наковальне.
— Наше дело, дорогая. Мы же пара, — он подошёл ближе и сел в кресло напротив, закинув ногу на ногу. Телефон лежал у него на колене экраном вверх. — Мы демонстрируем, как можно справляться с трудностями. Как искать решения в конфликтах. Это же поучительный контент. Тысячи людей посмотрят и поймут, что они не одни такие, что у всех бывают сложности с родителями. Мы им помогаем.
Помогаем. Это слово застряло у неё в горле. Он «помог» своей подписоте, когда выложил её фото с опухшим от аллергии лицом и подписью «принимаем себя любыми». Он «помог», когда снял её, простуженную, с температурой и спутанными волосами, назвав это «бодипозитивом в действии». Каждый её изъян, каждая слабость, каждый неудачный момент, который любящий человек постарался бы скрыть или забыть, Артём превращал в контент. В свою «абсолютную честность», которая почему-то всегда била только по ней.
— Удали это немедленно, — произнесла она.
— Вер, ну не начинай. Это отличный материал. Живой, эмоциональный. Подписчики его оценят, — он уже прокручивал в голове будущие комментарии, лайки, охваты. Он был в своём мире, где её чувства были лишь сырьём для производства.
Он отвлёкся на телефон, его пальцы забегали по экрану, монтируя минутный ролик из десятиминутной записи, вырезая самые острые моменты её срыва и материнских упрёков. Вера молча наблюдала за этим. Она видела, как он накладывает фильтр, делающий картинку более «жизненной», как набирает текст. Она знала, что там будет написано. Что-то вроде: «Семья — это труд. Учимся разрешать конфликты и выстраивать диалог».
Холод, начавшийся где-то в солнечном сплетении, медленно пополз вверх, замораживая всё внутри. Это было не просто очередное унижение. Это было вторжение в последнее, что у неё оставалось. В её отношения с матерью, в их боль, в их общие тайны. Он взял это, выпотрошил и вывесил на всеобщее обозрение, как мясник вывешивает тушу на крюк.
— Готово, — он довольно улыбнулся и поднял на неё взгляд, ожидая очередной порции упрёков, на которые у него уже были готовы стандартные ответы.
Но она молчала. Она просто смотрела на него. В её взгляде не было ни гнева, ни обиды. Только спокойная, кристальная ясность. Она смотрела на него так, как смотрят на сложный механизм, который окончательно сломался и который больше нет смысла чинить. Проще разобрать на запчасти и выбросить. Он этого не понял. Он увидел лишь её молчание и счёл его за смирение. Он встал, подошёл, поцеловал её в макушку и ушёл на кухню ставить чайник, насвистывая какую-то мелодию. Он уже забыл. Для него это был просто ещё один удачный пост. Для неё — объявление войны.
Ночь опустилась на город, но не принесла Вере покоя. Она лежала в кровати без сна, ровно и неподвижно, слушая дыхание Артёма. Он уснул почти мгновенно, как всегда. Его день был продуктивным: он создал контент, получил свою дозу одобрения, и теперь его совесть спала сном младенца. Его дыхание было глубоким, самодовольным, с лёгким посвистом на выдохе. Звук, который раньше её убаюкивал, теперь действовал как скрежет металла по стеклу.
Она ждала. Ждала, пока его дыхание не станет абсолютно ровным, пока его тело не расслабится полностью, перейдя в фазу глубокого сна. Она знала все его циклы. Час. Полтора. Она лежала, глядя в потолок, на котором плясали отсветы фар проезжающих машин, и в её голове с хирургической точностью выстраивался план. Холодный, чёткий, без единой лишней детали.
Когда она убедилась, что он не проснётся, даже если рядом упадёт метеорит, она медленно, без единого скрипа, села на кровати. Её движения были плавными, отточенными, как у хищника, который слишком долго выслеживал свою жертву. На его тумбочке, подключенный к зарядному устройству, лежал телефон. Его оружие. Его продолжение. Его алтарь.
Вера бесшумно соскользнула с кровати и подошла к тумбочке. Лунный свет падал на глянцевый экран. Она осторожно отсоединила кабель и взяла аппарат в руки. Он был тёплым от зарядки. Она знала пароль. Конечно, знала. max_king1. Вершина самолюбования и предсказуемости. Её пальцы легко пробежали по экрану, и мир Артёма, его цифровая империя, открылся перед ней.
Она не стала копаться в его личных сообщениях. Ей не было интересно, с кем он флиртует. Это было мелко. Её цель была куда масштабнее. Она открыла его блог. Тысячи подписчиков, сотни восторженных комментариев под последним видео с её унижением. «Артём, ты такой настоящий!», «Спасибо, что показываешь жизнь как она есть!», «Вера, вы такая сильная!». Она усмехнулась. Сейчас они увидят настоящую силу.
Её пальцы начали летать над клавиатурой. Она не колебалась ни секунды, слова складывались в предложения сами собой, будто она репетировала эту речь всю свою жизнь.
«Привет, моя любимая аудитория. Это Вера. Муза и главный источник „честного контента“ для вашего гуру. Сегодня я решила помочь Артёму и сделать его блог по-настоящему правдивым. Вы же этого хотели, правда?
Начнём с малого. С „честности“ о внешности. Вы часто видите мои фото без макияжа. А видели ли вы когда-нибудь макушку Артёма крупным планом? Нет. Потому что он панически боится своей прогрессирующей лысины. Спросите его про три вида лечебных шампуней в нашей ванной и почему он всегда снимает себя с определённого ракурса. Это не ракурс „успешного человека“. Это ракурс „скрой залысину“.
Идём дальше. „Честность“ о финансах. Артём учит вас, как быть независимыми. Но этот блог, с которого он вас учит, был раскручен на деньги моего отца. Да-да, того самого „папули“, как он называет его в сообщениях, когда в очередной раз выпрашивает сумму на „продвижение“.
Ах да, „честность“ в карьере. До того, как стать „свободным творцом“, Артём был обычным менеджером. Знаете, почему он ушёл с работы? Его не отпустили в свободное плавание. Его уволили. С формулировкой „за профессиональную непригодность“. Я до сих пор помню, как он плакал в коридоре, уткнувшись в моё плечо. Этого контента вы почему-то не увидели.
И вишенка на торте. Его „успешные“ рекламные интеграции. Ниже я прикреплю несколько скриншотов. Почитайте, как „король Артём“ лебезит перед менеджерами брендов, вымаливая у них хотя бы бартерную сделку. Посмотрите на эти склизкие комплименты и обещания „взорвать рынок“.
Надеюсь, эта порция ЧЕСТНОСТИ вам понравилась. Продолжайте следить за обновлениями. Теперь здесь будет действительно интересно».
Она нажала «опубликовать». А затем, не мешкая ни секунды, зашла в настройки. Безопасность. Сменить пароль. Её пальцы ввели новую комбинацию. THE_END_1.
Она так же бесшумно подключила телефон обратно к зарядному устройству и положила его на тумбочку. Всё было на своих местах. Тикающая бомба замедленного действия, готовая взорваться с первыми лучами солнца. Вера легла в кровать, повернулась к стене и впервые за много месяцев уснула мгновенно.
Артёма разбудил не будильник и не луч солнца. Его выдернул из сна звук. Неровная, судорожная дробь, похожая на предсмертную агонию насекомого, бьющегося о стекло. Он с сонным бормотанием протянул руку к своей тумбочке, чтобы смахнуть телефон, но звук не прекращался. Его смартфон не просто звонил или вибрировал. Он бился в конвульсиях на полированной поверхности, вибрировал на грани саморазрушения, и экран его непрерывно вспыхивал десятками уведомлений в секунду.
— Да что за… — прохрипел он, садясь в кровати.
Он взял телефон в руку. Аппарат был горячим, а поток сообщений, лайков, упоминаний и комментариев был таким плотным, что лента уведомлений превратилась в смазанную, нечитаемую полосу. На секунду его охватила эйфория. «Взорвалось! Видео с матерью взорвало сеть! Я гений!» — пронеслось в его голове. Он открыл приложение, предвкушая триумф.
И увидел.
Он не сразу понял, что читает. Слова скакали перед глазами, но мозг отказывался складывать их в осмысленные предложения. Лысина. Деньги отца. Уволили. Плакал. Лебезит. Скриншоты. Аватарка его блога смотрела на него, но текст под ней был чужим, ядовитым, написанным рукой врага. Он промотал ниже, увидел десятки, сотни комментариев. Это был не восторг. Это было цунами издевательств, злорадства и презрения. «Так вот ты какой, честный блогер!», «Папулин сынок!», «Кинг, говоришь? Лысый кинг!», «Вера, жги ещё!».
Кровь отхлынула от его лица так стремительно, что в ушах зазвенело. Он попытался удалить пост, но всплыло окно с требованием ввести пароль. Он ввёл свою комбинацию. max_king1. Неверный пароль. Он ввёл её ещё раз, медленнее, вбивая каждую букву с тупой настойчивостью. Неверный пароль. И тут он всё понял.
Он рывком откинул одеяло и, не чувствуя под ногами пола, бросился из спальни. В кухне, залитой спокойным утренним светом, сидела Вера. Она была уже одета, с аккуратно собранными волосами. Перед ней стояла чашка свежесваренного кофе, от которой поднимался тонкий ароматный дымок. Она не читала, не смотрела в телефон. Она просто сидела, глядя в окно, с безмятежностью буддийского божества, созерцающего конец света.
— Ты… — он не мог выдавить из себя ни слова, только указывал на неё трясущейся рукой, в которой был зажат телефон, всё ещё вибрирующий от ненависти его бывшей паствы.
— Доброе утро, милый, — она повернула голову и посмотрела на него. Спокойно, чуть устало, словно он был назойливой мухой, нарушившей её утреннюю медитацию. — Кофе будешь?
— Ты что… Ты что наделала?! — его голос наконец прорвался, скрипучий и чужой.
— Контент, милый. Создала контент, — она сделала маленький глоток. — Ты же сам меня учил. Главное — честность. Правда. Я просто помогла тебе быть до конца честным со своей аудиторией. Они заслуживают знать своего героя в лицо. Или, точнее, в макушку.
Ярость, мутная и горячая, поднималась изнутри, затапливая остатки разума. Он сделал шаг к ней, его лицо исказилось в гримасе.
— Ты всё уничтожила! Всё! Мою репутацию! Мою работу!
— Твою иллюзию, Артём. Я уничтожила твою иллюзию, построенную на моих слезах и унижениях, — она поставила чашку на стол с тихим стуком. Её взгляд стал твёрдым, как сталь.
— Ты же хотел честности! Вот! Наслаждайся! Теперь вся твоя бестолковая подписота знает, какой ты врун и лицемер на самом деле! Можешь не благодарить, милый мой!
Эта фраза, произнесённая её ровным, лишённым всяких эмоций голосом, ударила его сильнее, чем любая пощёчина. Он замер, глядя на неё, и вдруг увидел не свою жену, а совершенно чужого, холодного и безжалостного человека. Человека, который методично и хладнокровно разобрал его жизнь на части и вышвырнул на помойку. Он открыл рот, чтобы закричать, чтобы выплеснуть всё, что кипело в нём, но из горла вырвался лишь сдавленный, сиплый звук. Его мир, построенный на лайках и чужом одобрении, рухнул за одну ночь. И человек, который его разрушил, сидел в двух метрах от него и спокойно пил свой утренний кофе.
Воздух в кухне загустел, стал плотным и тяжёлым, как ртуть. Безмолвие, наступившее после её слов, было страшнее любого крика. Артём стоял посреди комнаты, его грудная клетка вздымалась так, будто он задыхался. Его взгляд метался по кухне, ища, за что зацепиться, на чём выместить ту клокочущую пустоту, что разрывала его изнутри. Он был похож на зверя, запертого в клетке, которая внезапно оказалась его собственной шкурой.
И тут его взгляд остановился на гостиной. На том углу, который он с гордостью называл своей «студией». Кольцевая лампа на штативе, профессиональный микрофон на стойке, стопка брендированных блокнотов от рекламодателей, которые он выпросил по бартеру. Весь этот алтарь его ничтожного величия.
Из его горла вырвался не крик, а низкий, животный рык. Он рванул в гостиную. Первой под руку попалась кольцевая лампа. Он схватил её за штатив и с дикой силой ударил о пол. Пластик взвыл, разлетаясь на сотни мелких осколков, похожих на ледяную крошку. Следующим был микрофон. Он сорвал его со стойки, дёрнув с такой силой, что провод вырвался из гнезда с сухим щелчком. Он швырнул его в стену. Тяжёлый металлический корпус оставил вмятину на обоях и глухо рухнул на пол.
Он крушил не вещи. Он крушил символы. Свою ложь, своё самодовольство, весь тот картонный мир, который он так тщательно выстраивал. Он топтал ногами рекламные проспекты, рвал на части глянцевые журналы со своими жалкими упоминаниями. Это была агония нарцисса, у которого отняли зеркало, оставив наедине с его истинным, уродливым отражением.
Вера не сдвинулась с места. Она не вскрикнула, не попыталась его остановить. Она допила свой кофе, поставила чашку в раковину и, достав из кармана джинсов свой телефон, вошла в гостиную. Она встала в дверном проёме, на безопасном расстоянии. Она разблокировала экран, открыла камеру и нажала на красную кнопку записи.
Артём, стоявший на коленях посреди обломков своей «империи», не сразу её заметил. Он тяжело дышал, его волосы прилипли ко лбу, по лицу текли капли пота. Он был жалок. Идеальный кадр для нового контента.
— Что… что ты делаешь? — прохрипел он, когда наконец увидел направленный на него объектив.
— Помогаю тебе, — её голос был ровным и деловым, как у режиссёра на съёмочной площадке. — Твоя аудитория должна видеть твою страсть. Твою искренность. Посмотри, какой ты настоящий в этот момент. Никаких фильтров.
Он замер, глядя на неё, на маленький красный огонёк в углу её экрана. И в этот момент он понял. Он окончательно и бесповоротно проиграл. Любое его движение, любой звук, любой жест теперь принадлежал не ему. Он был актёром в её собственном шоу. Она забрала его оружие и теперь целилась ему прямо между глаз. Это осознание было парализующим. Ярость внутри него не утихла, она просто свернулась в ледяной, бессильный ужас.
— Ещё немного эмоций, милый, — продолжала она своим спокойным голосом. — Можешь что-нибудь разбить. Вон тот стеллаж с продукцией выглядит очень кинематографично. Давай, не стесняйся. Люди любят правду.
Он медленно поднялся с колен. Его взгляд был пустым. Он смотрел сквозь неё, сквозь камеру, сквозь стены этой квартиры. Он больше не мог здесь находиться. Это пространство стало для него токсичным, оно душило его. Каждый предмет мебели, каждый угол был свидетелем его тотального разгрома.
Молча, не глядя на неё, он шагнул в коридор. Его движения были механическими, как у робота, у которого сгорела центральная плата. Он схватил с вешалки свою куртку, сунул ноги в кроссовки, не развязывая шнурков. Нащупал в кармане ключи от машины и кошелёк. Всё.
Он вышел из квартиры, не издав больше ни звука. Не было хлопка двери. Замок просто тихо щёлкнул, отсекая его от прошлой жизни.
Вера опустила телефон. Она осталась одна посреди разгрома. На полу валялись осколки пластика, разорванная бумага, изувеченная техника. Она обвела всё это спокойным взглядом. Затем снова подняла телефон, открыла галерею и включила только что снятое видео. Она отмотала назад, на самый пик его истерики, когда его лицо исказилось от бессильной ярости. Она нажала на паузу, сделала скриншот. Идеальная картинка для анонса. Война была окончена…
