Анна поднялась на пятый этаж без лифта, затащила в квартиру тяжёлую сумку из «Перекрёстка» и, не разуваясь, рухнула спиной к входной двери. Ноги гудели, как старая стиральная машина на отжиме, спина ломила после восьми часов за компьютером, и, если честно, ей хотелось только одного — тишины. Чтобы не трогали. Ни пальцем, ни словом, ни подозрительным вздохом.
Но из кухни доносился знакомый, противно бодрый голос с тоном обиженной интеллигенции.
— А у меня, между прочим, давление сто шестьдесят на сто! — выплюнула Татьяна Петровна, хрустя салатом. — И вот я прихожу, а тут пусто. Никого. Дом — как вокзал.
Анна закрыла глаза. Нет, ей это не послышалось. Свекровь. Снова. Без предупреждения. Без стука. С ключом. Как привидение, которое вечно возвращается.
— Добрый вечер, — устало бросила она и прошла в гостиную, оставив сумку валяться у порога.
— А ты чего такая? — оживился Алексей, сидевший с телефоном на диване. Он даже не встал. — Мы тут как раз салат доедаем, тебе оставили. С авокадо. Мама купила.
— Спасибо, я уже наелась на работе, — сдержанно ответила Анна, сев на край дивана, будто боялась прикоснуться к чему-то липкому.
— Как день прошёл? — не отставал муж, уже не отрываясь от экрана.
— Напомни мне, — она посмотрела на него в упор, — мы квартиру кому покупали?
Алексей оторвался от телефона.
— Нам. Ну, в смысле, тебе. У тебя ипотека.
— Прекрасно, — кивнула она. — Тогда можешь объяснить, какого чёрта твоя мама каждый раз появляется здесь без звонка? Я работаю по двенадцать часов, а дома у меня «дом отдыха имени Татьяны Петровны». С криками, упрёками и салатом с авокадо.
— Ну не начинай, — поморщился он. — Она просто зашла, помочь, по хозяйству. Знаешь, ты бы иногда и сама посуду помыла.
— Простите, — вскинула брови Анна. — Мне казалось, у нас тут гендерное равенство. Или ты из тех, кто считает, что женщина должна после работы варить борщи и натягивать улыбку перед твоей мамой?
Татьяна Петровна появилась в дверях кухни, вытирая руки полотенцем.
— У меня вообще-то давление. И я сюда не в гости хожу, а как домой. Так что не надо вот этого, с интонациями. Квартира общая теперь. Алексей меня прописал.
Анна не сразу поняла. Точнее, она поняла, но не поверила.
— Что? — переспросила она, вставая.
— Всё правильно, — подтвердил Алексей, избегая её взгляда. — Ну… ты ведь сама говорила, что это наш общий дом. Мама ведь в возрасте, и если что случится, чтобы была прописка. Так… удобнее.
— Удобнее. — Она засмеялась. Но это был смех человека, которого только что ударили. — Ты серьёзно? Ты прописал свою мать в мою квартиру без моего согласия?
— Не твою, а нашу. — Он встал, уже раздражённый. — Я просто подумал…
— Ты подумал, — перебила Анна. — Молодец. Только знаешь, когда я беру ипотеку, я думаю. Когда я работаю, я думаю. А ты — ты даже не удосужился обсудить это со мной!
Татьяна Петровна хлопнула полотенцем об стол.
— Я же вам помочь хотела! Вы как дети, честное слово. Что тут такого? Прописка и прописка. Я ж не претендую…
— Только вселяешься с продуктами, посудой, тапками и своим мнением по любому вопросу! — выкрикнула Анна.
Алексей шагнул ближе:
— Тише! Ты кричишь. Соседи.
— Пусть слышат, — ответила она. — Может, хоть им повезёт — и они не окажутся в квартире с двумя взрослыми детьми, один из которых зовёт маму, чтобы та решала его проблемы.
Он сжал челюсть:
— Ты всегда так? Всегда превращаешь всё в сцену?
— А ты — всегда всё решаешь за моей спиной?
В воздухе повисло напряжение. Кухонный свет стал вдруг слишком ярким, стены — тесными. Татьяна Петровна шумно втянула воздух, как будто её снова потянуло на давление. Анна отмахнулась и прошла к балкону, щёлкнув зажигалкой. Курить она бросила два года назад. Сегодня — снова начала.
Алексей подошёл следом, стал рядом, но не слишком близко.
— Ань… ну прости. Я не думал, что тебя так это заденет. Это же просто бумажка.
— Не бумажка. Это про уважение. — Она повернулась к нему. — Ты не считаешь меня равной. Не партнёром. Ты — маменькин сынок, который сначала слушает маму, а потом извиняется, потому что «так получилось».
— Я хотел, чтобы ей было спокойно.
— А мне не надо?
Он замолчал.
— Ну так вот, — она выдохнула. — С сегодняшнего дня у нас будет по-другому. Завтра — в МФЦ. Либо выписываешь, либо…
— Что?
— Либо собирайся с вещами. Вдвоём.
Татьяна Петровна резко кашлянула на кухне, громко, демонстративно. Как будто чихнула правдой.
Алексей отвернулся. Анна стояла и курила, глядя в темноту. И впервые за много лет она почувствовала, что не боится быть одна. Она боится остаться вот с этим — с салатом из авокадо, «давлением» и мужчиной, который способен предать её так буднично, как будто это тоже просто бумажка.
Анна проснулась рано — в четыре двадцать. Без будильника. Просто глаза открылись и не закрывались. Было душно, даже несмотря на февраль. Окно приоткрыто, но всё равно как-то… тяжело дышать.
Она лежала на спине, смотрела в потолок и думала, что в этой комнате теперь прописано ещё одно мнение, ещё одна тарелка на столе, ещё один голос, который будет звучать, даже когда она молчит.
На кухне кто-то громыхнул. Потом чихнул. Потом прокашлялся.
— Да чтоб тебя… — прошептала Анна и натянула подушку на голову.
Но звуки не прекратились. Стук ножа о доску, затем плеск воды из чайника, как будто Татьяна Петровна решила вымыть грехи человечества кипятком.
Анна встала. На цыпочках прошла в кухню. Свекровь стояла у плиты в махровом халате с перламутровыми пуговицами, уже почти готовила яичницу.
— А что, теперь мы без спроса в шесть утра устраиваем «МастерШеф»? — язвительно заметила Анна, упершись в дверной косяк.
— О, доброе утро, Анечка! — Татьяна Петровна обернулась и одарила её улыбкой из категории «я же вам добра хочу». — Я тихо, тихо… Ты ведь, бедняжка, так устаёшь. Вот я и решила с утра всё подготовить: мужикам завтрак, тебе кофейку. Как у вас там это называется… бодрящий старт дня!
— Старт… в шесть утра… — Анна медленно подошла и выключила плиту. — У нас тут не пансионат. И не военный лагерь. Люди спят. Некоторые даже работают и спят по ночам. Не по расписанию вашего санатория.
Татьяна Петровна развела руками:
— Ну извини. Я ведь теперь здесь прописана. Проживаю. Как говорится, дом родной. Хожу, где хочу.
Анна сжала зубы.
— И всё же, давайте установим границы приличия. Хотя бы пока я не продала эту чертову квартиру.
— Продашь? — переспросила свекровь с фальшивым удивлением. — Так это ж уже наша с Лёшей квартира. Ты разве не знала? Он ещё перед пропиской оформил дарственную на половину. Как это называется… всё поровну. Семья же!
Анна ощутила, как будто кто-то врезал ей под дых.
— Что он сделал? — голос стал стеклянным, почти не её.
— Ты у него спроси. Хотя… — она махнула рукой, — наверно, не хотел тебя расстраивать. Знал, какая ты вспыльчивая. И вообще, с этими твоими проектами, перегрузками…
Анна молча вышла с кухни.
У неё тряслись руки.
Вечером Алексей вернулся с работы с букетом. Тюльпаны. Кривоватые, как из ларька у метро. Пахли пластиковыми ведрами.
— Привет, зай, — он поцеловал её в висок. — Ты чё такая? Мамка сказала, вы немного повздорили.
— Немного? — Анна развернулась к нему резко, будто бы собиралась швырнуть тюльпаны обратно в лицо. — Она сказала, что ты подписал дарственную на половину квартиры. Не обсудив со мной.
Алексей застыл. Потом как-то неловко почесал шею.
— Ну да… Я думал, мы ж семья. Всё общее. Да и ты говорила, что тебе не принципиально, чья квартира. Главное — вместе.
— Это я говорила, когда у нас не было в доме третьей жилой единицы с перманентным запахом «Жасмина» и перловки!
Он вздохнул.
— Слушай, ну маме сейчас тяжело. Отец ушёл, ей не к кому. А ты вечно занята, поздно приходишь. Я между двух огней, Ань. Я просто хотел как лучше.
— Как лучше?! — она повысила голос. — Ты хотел устроить нам ад, где мать будет хозяйничать, как в собственном хлеву, а я — статистка в собственной жизни?
— Не драматизируй. Всё уладится. Мамка скоро снимет комнату. Это временно.
— И прописка тоже «временно»? — она скрестила руки на груди. — А кредит, Алексей? Кредит тоже временно?
Он моргнул.
— Ты уже знаешь… — сказал он осторожно.
— Знаю. Потому что банки звонят теперь мне. И, знаешь, они менее деликатны, чем твоя мамочка. Они задают прямые вопросы. Например: что у вас заложено под залог?
Алексей отступил на шаг.
— Это была хорошая идея. У нас будет своё дело. Автомойка — это перспективно.
Анна смотрела на него, как на школьника, который раскурил сигарету у учительской.
— Ты понимаешь, что я работаю на износ, чтобы тянуть этот дом, а ты… ты решил занять под залог нашу квартиру. Нашу, Карл. Не «семейную», не «общую», а мою — которую я купила до брака, в которой ты жил и которую ты теперь пополам раздарил.
Алексей вдруг осел на диван.
— Я не хотел всё испортить. Я просто хотел, чтобы ты перестала смотреть на меня сверху вниз.
— Это не взгляд сверху, Лёша. Это взгляд усталости. Ты — как вторник. Никто его не любит, но он есть. И его надо пережить.
— Ты раньше другой была, — пробормотал он. — Смеялась, обнимала. А теперь ты — как бухгалтер, который только проверяет счета.
Анна резко подошла, наклонилась к нему:
— А ты — как дебиторка по просрочке. Вроде числится, а толку — ноль.
Он встал, плечом толкнул её.
— Я ухожу. Переспи с этим. А завтра… обсудим как взрослые.
— Не забудь взять свою мать, — бросила она вслед.
— Она остаётся. Её же теперь не выпишешь. Прописка, ты помнишь?
Анна стояла в коридоре, пока хлопнула входная дверь. Потом села прямо на пол. Смех прорезал грудь. Горький, резкий, почти истеричный.
— Анечка, ты в порядке? — осторожно выглянула Татьяна Петровна.
— Впервые в жизни. У вас не найдётся яду? Ну, или хотя бы валерьянки?
— Ты не шути так…
— А кто сказал, что это шутка?
Через два дня она подала документы на развод. Без истерик. Без криков.
Секретарь в ЗАГСе пожала плечами:
— У нас очередь на разводы почти такая же, как на ипотеку. Вы — не первая.
— Но я, может, последняя, кто ещё пытается остаться человеком, — прошептала Анна.
Когда она вернулась домой, Татьяна Петровна мыла пол в коридоре.
— Вот и славно. Всё в семье. И порядок, и чистота. А Лёша уехал в автомойку, будет ночевать у друга.
Анна кивнула.
— Отлично. Потому что с завтрашнего дня начинаются настоящие перемены.
Свекровь прищурилась.
— Какие, интересно?
— Такие, после которых вы вряд ли захотите оставаться прописанной. Я вызываю оценщика, потом юриста. А там — суд, раздел имущества. Готовьтесь, Татьяна Петровна. Это будет весело.
— Ты мне угрожаешь?
Анна усмехнулась:
— Я вам предлагаю билет в один конец. Не благодарите.
Оценщик приехал во вторник. Плотный мужчина с выражением лица, как у хирурга перед сложной операцией.
— Квартира у вас хорошая. Угловая, планировка не самая худшая. С учётом рынка — примерно восемь с половиной. Но делить будете по суду? — спросил он, делая снимки каждой комнаты, включая кухню с фигуркой Татьяны Петровны на фоне холодильника.
— Да, — коротко ответила Анна.
Татьяна Петровна стояла, как глыба льда, держа в руках швабру. Впервые за всё это время она молчала.
На следующий день Анна встретилась с юристом. Молодая женщина с острой прической и видом человека, который за день проводит по три развода и один арест счетов.
— Ситуация неприятная, — сказала она, просматривая документы. — Но не безнадёжная. Доказать, что квартира была вашей до брака — реально. Но вот с дарственной будет сложно. Алексей подписал её добровольно?
— Да. Добровольно тупо.
— Тогда через суд можно признать её недействительной. Особенно если найдутся основания: давление, введение в заблуждение, злоупотребление доверием. Бывает, что подписывают, чтобы спасти отношения. Это не дарение, это — манипуляция.
Анна кивала, как робот.
— Я больше не хочу никого спасать. Особенно того, кто тонет сам и тянет других за собой.
— Тогда мы пойдём в наступление.
Анна впервые за долгое время улыбнулась.
— А я думала, юристы — только защита.
— Иногда лучшая защита — это наступление. Особенно, если против вас — два «родных» человека, которым вы задолжали только по факту своего терпения.
Через неделю Алексей позвонил.
— Ань, ты чего так серьёзно? Мама уже вещи пакует. Сказала, ты её выживаешь.
— Я не выживаю, Лёш. Я очищаю. Свою жизнь. Свою квартиру. И, возможно, голову.
Он помолчал.
— Может, встретимся? Просто поговорим. Без неё.
— Я не хочу говорить. Я хочу, чтобы ты подписал согласие на отмену дарственной. Добровольно. Как человек.
— А если не подпишу?
— Тогда ты столкнёшься с тем, чего никогда не знал — с реальной Анной. Которая перестала оправдываться.
— Ты изменилась.
— Нет, Лёша. Я просто сняла форму жены. Теперь я — снова собой.
Через месяц в квартире было удивительно тихо.
Татьяна Петровна уехала «в санаторий». Алексей подписал бумаги. По словам юриста, это был «акт самосохранения». Или трусость. В любом случае, процесс пошёл. Анна снова стала единственной хозяйкой квартиры — и собственной жизни.
Её график стал проще. Она не готовила по утрам. Не мыла за кем-то чашки. Никто не включал телевизор в восемь утра с «Малаховым». Никто не спрашивал: «А ты в магазин когда пойдёшь?»
Было одиноко. Но не страшно.
Она сидела у окна, с ноутбуком на коленях. Новый проект — платформа для женщин, переживших развод. Тема — «Границы. Почему их боятся те, кто любит нас».
К ней в Telegram стали писать. Делились историями. Кто-то даже предлагал встретиться.
Однажды пришло сообщение:
Вы — та, кем могла бы быть моя сестра, если бы не сломалась. Я читаю вас — и понимаю, что не всё потеряно. Простите, если это слишком лично. — Костя.
Костя. Имя было знакомым. Очень. Анна вспомнила: это тот самый молодой человек, с которым они вместе выступали на форуме в Сочи год назад. Он тогда говорил об этике в бизнесе. Умный, внимательный, смешной. Но тогда она была ещё замужем. Тогда она не видела никого, кроме своего болота.
Сейчас она ответила:
Спасибо. Вы написали в нужное время. Как насчёт кофе?
Он ответил почти сразу:
Как насчёт не только кофе, но и долгого, правильного разговора?
Анна улыбнулась.
Финал.
Алексей попытался вернуться. Просил прощения, предлагал помощь. Даже устроился на другую работу.
Анна встретилась с ним — один раз. В кафе, как в кино.
— У тебя всё хорошо? — спросил он.
— Теперь — да, — ответила она и встала. — Только это не значит, что тебе есть куда возвращаться.
Он смотрел ей вслед, а она шла спокойно. И знала: даже если всё снова рухнет — она уже не та, что боялась.
