— Сама бы в своей кухне так готовила, прежде чем чужую критиковать, — устало сказала Анна, поставив противень на стол. — Запах хороший? Или и это не то?
— Запах, может, и хороший, а вкус, как всегда, так себе, — отозвалась Ольга Петровна с достоинством полковника в отставке. — Ты бы сначала соль купила нормальную, а не вот эту модную «без ГМО», как будто это спасёт твой недосуп.
— Это не суп, — без выражения проговорила Анна, — это мясо по-французски.
— Ну и где ты тут Францию увидела? — фыркнула свекровь, поправляя халат, в котором сидела с семи утра. — Это, Анечка, не Франция. Это какой-то Мухосранск с подливкой.
Анна не ответила. Она знала: спорить — бессмысленно. Как бессмысленно объяснять, что она встала в шесть, сбегала за продуктами, отстояла очередь в «Пятёрочке», потом ещё в аптеке, потом приготовила, всё помыла, и параллельно ответила на двадцать семь писем по работе.
Кстати, про работу. Анна работала. На полную ставку. На удалёнке, да, но с нормальными дедлайнами, Zoom’ами и начальством, которое не жалело капслока. Её зарплата кормила не только её сына, но и мужа, и его маму — ту самую, что сейчас ковыряла вилкой еду, как будто ловила там таракана.
— Виктор! — крикнула Ольга Петровна куда-то в зал. — Иди сюда, кушать подано. Только не обжирайся, ты и так уже в майку не влазишь.
— Сейчас, мам, — отозвался Виктор, и через пару минут вошёл, тяжело ступая, и с телефоном в руке. — Аня, ты борща не делала?
— Не делала.
— Жаль. Хотел борща. А это что?
— Мясо по-французски.
— А, ну ладно, — пожал он плечами и, даже не взглянув на жену, плюхнулся на табурет.
Анна села напротив. Сын — Дима — стоял у микроволновки, ждал, пока разогреется пельмени. Его мама уговаривала поесть «нормальную еду», но мальчишка, наученный горьким опытом, предпочитал простое и понятное.
— У меня завтра контрольная, — тихо сказал он. — По математике.
— Угу, — пробормотал отец. — С отцом порешаем вечером, да, мам?
— Нет уж, — Анна встала. — С отцом вы решали на прошлой неделе. Потом учительница прислала мне фото, где у Димы весь лист — минус два балла из десяти.
— Я не знал, что там такие формулировки! — огрызнулся Виктор.
— Формулировки? — Ольга Петровна положила вилку. — А я вот думаю: может, ты, Анечка, просто своего ребёнка не учишь? Только и знаешь, что у компа сидеть, а у ребёнка ни контроля, ни заботы.
Анна крепко сжала губы. Она не закатила глаза. Не закричала. Только встала, вышла из кухни и ушла в ванную. Закрылась, спустилась на край ванны и уставилась в точку.
В голове вертелось только одно: зачем я продолжаю это терпеть? Уже три года, как они переехали в эту «трешку» на первом этаже в Алтуфьево. Квартира принадлежала Ольге Петровне, и это давало ей право диктовать правила. Мой дом — мои правила, — повторяла она, как заклинание.
Анна платила по ипотеке за двушку, которую купила до брака — ту, где сейчас жил её младший брат. А сама втиснулась в это болото, потому что «семья должна быть вместе».
Она и раньше догадывалась, что муж не подарок, но в последние месяцы он просто исчез. Жил рядом, спал рядом, но как будто был из пластика. В любой ссоре говорил:
— Ну ты же знаешь маму, ну что ты с ней споришь? Она такая, и точка. Мы же не можем её изменить. Сама как-то приспосабливайся.
И Анна приспосабливалась. Но каждый день был как нож по коже. Не открытый конфликт, нет. А вот это — мелкое, язвительное, едкое.
Вечером, пока все смотрели телевизор, она зашла в комнату сына.
— Ты как, зайчик?
— Норм, — буркнул Дима.
— Прости, что опять вышло не очень.
— Мама, — он сел на кровати и смотрел прямо, — а мы можем жить отдельно? Ну просто ты, я… И никто не кричит.
Анна почувствовала, как что-то внутри треснуло. Не громко. Не с воплем. А именно — треснуло. Как стекло в мороз.
— Постараюсь, — тихо ответила она. — Очень постараюсь, хорошо?
На следующий день она села за стол, включила ноутбук и открыла файл с зарплатой. Посчитала остаток на карте. Примерно сто тысяч. Через три дня аванс. Через неделю — выплаты от клиентов. У неё была стабильная удалённая работа в IT-секторе. И… своя квартира.
Да, брат там жил. Но это можно было решить.
— Мам, — сказала она за ужином, — а ты не думала, что тебе лучше перебраться к твоей сестре в Ивантеевку? У неё ведь двухэтажный коттедж.
— Ха, — съязвила Ольга Петровна. — Выгнать меня хочешь? Ну-ну. Это моя квартира. И вообще, в коттедже холодно. Там крысы.
— Не крысы, а мыши, и то один раз. Я спрашивала.
— Аня, прекрати, — Виктор с опаской посмотрел на мать. — Не начинай.
— Я ничего не начинаю, — мягко сказала Анна, — просто если тут никому не нравится, как я готовлю, живу, говорю и дышу, может, и мне пора подумать о вариантах?
— Да ты бы сначала подумала, кто тебе деньги приносит! — рявкнула Ольга Петровна.
Анна встала.
— Я приношу. Счета оплачиваю я. Продукты покупаю я. Интернет оформлен на меня. Ваша пенсия уходит на вашу косметику и «болгарский порошок от давления». А вы сидите и унижаете меня при ребёнке. Считайте, это был пробный звонок.
— Ты это сейчас что… — растерянно начал Виктор.
— Я ухожу. Не сегодня. Но скоро.
Ночью, лёжа в одной кровати с мужем, Анна смотрела в потолок. Он молчал. Она тоже. Через полчаса он спросил:
— Ты же не серьёзно?..
— Абсолютно серьёзно, — сказала она. — И очень давно пора.
***
Когда Анна сказала, что уходит, в доме как будто повернули ручку громкости — и всё загрохотало. Ольга Петровна начала топать громче, говорить злее, хлопать дверями как на репетиции уличного спектакля под названием «И ты меня, значит, выгоняешь?!». Виктор пытался изображать нейтралитет, но получалось, как у ленивого рефери на боях без правил — стоял в углу, жевал бутерброд и делал вид, что всё под контролем.
Утром, пока Анна собирала документы в папку — договор на свою квартиру, графики выплат, справки из банка, — в кухне раздавался голос свекрови:
— Ну-ну, я ещё посмотрю, как ты выкрутишься! Два чемодана — и в никуда? Сына, небось, тоже с собой утащишь, да? Против отца? Вот же ты какая, Анечка. Вроде тихая, а змейка подколодная!
Анна мыла чашку, не отвечая.
— А с квартиркой-то своей что? Братец, кажется, там прочно устроился. Да и прописан он там. Так что просто так не выселишь. Вот и живи с этим. Принцесса.
— Это мы ещё посмотрим, — ровно сказала Анна, вытирая руки о полотенце.
На самом деле, она всё уже посмотрела. И узнала. И посчитала.
Брат её, Виталик, жил в её двушке по доброте душевной. Без аренды, без расписок, на доверии. На дверь она не собиралась вешать замок, но о выселении — да, собиралась поговорить. Потому что жизнь с Виктором и его мамой дошла до точки кипения.
Разговор с Виталиком состоялся в ту же пятницу. У него был лёгкий перегар и большой стакан пепси.
— Слушай, Ань, ну я не против, конечно… Просто у меня тут ремонт на носу.
— Виталик, ты пять лет живёшь в моей квартире. Бесплатно. Я прошу просто: найди, куда переехать. Два месяца тебе хватит?
— Ага. А ты, значит, в свою бывшую хату обратно? С сыном?
— Да.
— А Виктор?
— А Виктор — большой мальчик. Пусть живёт с мамой.
— Ну ты даёшь. — Он прищурился. — Что, он совсем?
— Ты не представляешь.
Когда Анна вернулась домой в субботу вечером, в прихожей стояла Ольга Петровна с руками в боки и взглядом самодельной пилорамы.
— Так вот как, значит?
— Что именно?
— Ты братца своего выгоняешь?
— Он не ребёнок. Пора взрослеть.
— И всё ради чего? Чтобы увести внука от бабушки, которая его с рождения на руках носила, а?
— Вы его только и делаете, что шпыняете. Он боится вас.
— Он мальчик! Его надо воспитывать строгостью!
— Вы его пугаете, — сжала губы Анна.
— Виктор! — крикнула свекровь. — Скажи своей, чтоб не сходила с ума!
— Мам, да успокойся, — неуверенно буркнул Виктор, вылезая из-за ноутбука. — Может, это и правда к лучшему. Немного раздельно поживём, остынем.
Анна аж качнулась. Он что — сдался? Или просто сбросил с себя груз?
— Так ты, значит, готов, да? — срываясь на визг, вопила Ольга Петровна. — Готов свою мать оставить одну?! Из-за этой?!
Анна подняла сумку, кивнула Диме, и они вышли. Без крика, без хлопанья дверью. Просто — ушли.
Квартира встретила их гулкой пустотой и запахом сырости. Виталик к тому моменту уже начал вывозить свои вещи. Анна с сыном разложили одеяла, надули старый матрас, и заснули в обнимку, как в лагере. Ей впервые за много лет было спокойно.
— Мам, — прошептал Дима, уткнувшись ей в плечо, — спасибо.
— За что?
— За то, что ты нас спасла.
На утро у неё был первый звонок. Виктор.
— Аня, ты чё, серьёзно всё?
— Абсолютно.
— Мы же не так уж плохо жили.
— Виктор, ты слышал когда-нибудь, чтобы человек задал такой вопрос во время землетрясения?
— Ты хочешь развода?
— Да.
— И что, прям всё — нас нет?
— Виктор, нас не было уже давно. Просто ты это не заметил.
А потом началась война. Настоящая, юридическая.
Ольга Петровна подала заявление в опеку. Якобы Анна оставила сына на попечении старика с гипертонией и психическим расстройством — то есть её, Ольгу Петровну. Дима, между прочим, за это время записал пару разговоров на диктофон. И в одном из них бабушка кричала:
— Да чтоб ты сдох, как твой папаша сдохнет, вот и порядок будет в этом доме!
Второй разговор был в суде ключевым.
Анна наняла адвоката. Молодого, но цепкого. Через суд она забрала прописку ребёнка к себе. Потом — инициировала раздел имущества. Точнее, там и делить-то было нечего: мебель 90-х и плазма на стене. Но Ольга Петровна кричала, что даже ковёр — её, потому что «ей подарили на свадьбу в шестьдесят девятом».
Самое интересное было с ипотекой. Банк, где Анна оформляла свою квартиру, подтвердил, что она — единственный заёмщик. А Виталика там никто не знал. Так что через три месяца он съехал, похрюкивая, но без скандала.
Однажды вечером Виктор позвонил.
— Аня, я подумал.
— Ты только и делаешь, что думаешь.
— Я… хочу начать всё сначала. Без мамы.
— И куда ты её денешь?
— В Ивантеевку. Я серьёзно. Я понял, что ты была права.
— Поздно.
— Но я же… я же отец твоего сына.
— Ты папа. Но плохой муж. Я больше не хочу с тобой жить.
— А Дима? Он не спросит, почему ты так легко выбросила отца?
Анна задумалась. Дима не просто не спросил. Он как будто расцвёл в новой квартире. Стал говорить больше, смеяться чаще, начал приносить пятёрки. Он записался на плавание. Он снова стал — ребёнком.
— Он уже спросил. И знаешь, что я ответила?
— Что?
— Что я не выбросила. Я спасла. Нас двоих.
В эту ночь Анна впервые посмотрела на себя в зеркало с другим выражением. Она устала, да. Но это была хорошая усталость. Та, после которой приходит светлая тишина.
***
Анна проснулась от странного звонка. Было начало апреля, семь утра, и за окном шуршал снег с дождём. На экране — незнакомый номер. Не подумав, взяла трубку.
— Доброе утро, это участковый Ерёмин. Вы Анна Борисовна Морозова?
— Да. А в чём дело?
— Ваш бывший супруг заявил о вашем возможном пренебрежении к обязанностям матери.
— Что? Простите, что именно он заявил?
— Он говорит, что вы часто оставляете ребёнка одного, пропадаете на работе, и что мальчик «находится в психологически опасной среде». Мы обязаны проверить.
Анна села на кровати. Внутри поднималась та самая волна — не страха даже, а… отвращения. Вот он — финт ушами. Последняя попытка Виктора отыграть назад.
Днём пришли.
Пожилая тётка в пальто, два участковых и какая-то молодая психолог с планшетом. Дмитрий как раз делал уроки и вежливо поздоровался. Холодильник был полон, кухня чистая, в комнате порядок, на столе — учебники, на стене — грамоты.
— А кто вот это? — ткнула пальцем тётка в фотографию.
— Это я с Димой на Новый год в Сочи.
— Хм. А мальчик как себя чувствует?
— Лучше, чем когда мы жили с бабушкой. Правда, Дим?
Он кивнул.
— У нас тут спокойно. Никто не орёт. И я не боюсь по утрам на кухню заходить.
Проверка закончилась ничем. Через неделю пришёл официальный ответ: оснований для беспокойства нет. И да, всё зафиксировано. Анна выдохнула. Но было ощущение, что это ещё не всё. Интуиция подсказывала: Виктор сдаёт позиции, но уйдёт не молча.
И действительно.
Через неделю он позвонил. Голос — обиженный, но торжественный.
— Ну что, поздравляю. Ты победила.
— Это не конкурс, Виктор. Это жизнь.
— Да? А ты уверена, что не перегнула палку?
— Я спасала себя и сына. Хочешь считать это перегибом — ради бога.
— Хорошо. Тогда я скажу тебе правду. Знаешь, почему мама тебя так ненавидела?
Анна закатила глаза.
— О, давай, удиви.
— Потому что ты ей напоминала мою первую любовь.
— Чего?
— Ты была слишком похожа на ту девчонку, которую я когда-то не выбрал. И мама знала. Она её тоже не любила. И когда появилась ты — она поняла: у меня в голове всё ещё та история. И всё, что она делала с тобой, было ревностью. Не к тебе — а ко мне.
Наступила пауза.
— Ты серьёзно сейчас это говоришь? — медленно выдохнула Анна.
— Я только сейчас понял.
— Это не оправдание. Это… диагноз.
Суд по разводу прошёл спокойно. Без визгов. Без судейских переглядок. Даже без присутствия Виктора — он прислал своего представителя. Анна подписала бумаги легко, с тем чувством, когда ты наконец развязываешь узел, которым тебя душили.
Через месяц пришёл неожиданный подарок. Повестка в суд — но уже от Ольги Петровны. С требованием: «вернуть ей золотую цепочку, принадлежавшую её сыну, которую Анна якобы присвоила».
Анна поначалу даже расхохоталась. Цепочка — это та, которую Виктор сам подарил ей на годовщину. Он купил её в «585» за пять тысяч, и на обороте до сих пор была гравировка: «Люблю тебя, А.»
На суде Анна пришла в той самой цепочке. Когда судья спросила — может ли она предоставить доказательства, что это её вещь, она просто показала шею и кивнула:
— Гравировка на внутренней стороне: «Люблю тебя, А.»
— Это не доказательство, — возразила Ольга Петровна. — Это может быть и про Анфису, а не про неё!
— Ваша честь, — спокойно сказала Анна, — могу снять и подарить ей, если так уж дорога.
Суд отказал в иске. Судья — женщина лет пятидесяти с тяжёлым взглядом — под конец тихо пробурчала:
— Мадам, если вы хотите забрать у бывшей невестки украшение, дарённое сыном, то хотя бы не делайте это так… жалко.
И всё.
После этого в жизни Анны воцарилась странная, звонкая тишина. Такая, как после скандального соседа, уехавшего в неизвестном направлении. Или после того, как выключили дрель у соседей.
И вот однажды вечером она сидела на кухне. Чайник закипал. На столе — документы: паспорт, бумаги по квартире, журнал с расписанием Диминых кружков. И блокнот, куда она записывала расходы.
В дверь постучали.
Анна открыла — и увидела Виктора. В пальто, с букетом ромашек. Он выглядел чужим. Не своим. Будто пришёл по ошибке.
— Аня…
— Что?
— Я уезжаю. На север. Вахта. Хочу начать сначала. Там никто ничего не знает.
— Логично.
— Я не попрощался. Я хочу…
— Прощай, Виктор.
Он стоял, комкая шапку в руках.
— Ты больше не злишься?
— Я злюсь. Но… уже не на тебя. На себя. За то, что столько лет терпела. Но и благодарна себе, что вышла.
— Я надеюсь, он меня простит, — тихо сказал он, кивая на квартиру.
— Может быть. Когда подрастёт.
Она закрыла дверь.
И больше никогда её не открывала — ни ему, ни его маме, ни их тени.
Спустя год, когда Анна и Дмитрий уже жили иначе — по-человечески, весело, в рутине и заботах — они сидели на скамейке во дворе. Сын ел мороженое и смеялся.
— Мам, а ты бы вышла замуж ещё раз?
— Да ну. Мне и так хорошо.
— А если кто-то нормальный? Без мамы?
— Посмотрим.
И она тоже рассмеялась.
Жизнь — она как ремонт: если всё рухнуло, не обязательно склеивать старое. Можно построить заново. Только уже для себя. И обязательно — с дверью, которую можно закрыть.
