— Не хочу ничего слышать. Не надо оправданий. Ты нечем не оправдаешься передо мной! — её голос стал твёрдым, она, не давая себе повода для сомнений, показала на дверь. — Уходи!
— Катя, зачем ты так? Она же твоя мать… — вздохнула бабушка, в её голосе была тревога, что-то родное, привычное.
***
Катя вышла из колледжа, поддавшись привычной спешке, и пошла в сторону, противоположную остановке. Время поджимало — до 8 марта всего несколько дней, а подарок бабушке она так и не купила. Всё что-то не могла выбрать, не могла определиться. На бегу, как всегда, шагала, распахнув сумку и слушая в ней мелодичный звонок телефона. Это была бабушка.
— Ба, я уже скоро приеду, — быстро сказала Катя, будто вдруг вспомнив, что и правда торопится.
— Хорошо… — как-то странно ответила бабушка. Голос её был тихий, растянутый, и Катя поймала в нём какую-то незаметную, но насторожившую тревогу.
— С тобой всё в порядке? — Катя быстро спросила, сердце как-то сразу сбилось, потому что бабушка сказала что-то ещё, но не успела продолжить.
— Со мной всё хорошо. Только… приходи поскорее, — и линия оборвалась. Бабушка отключилась.
Катя стояла, глядя на экран телефона, несколько секунд не понимая, что происходит. В её голове уже крутились всевозможные варианты. Почему бабушка так настойчиво просила прийти? Может, ей стало плохо? Может, она опять забыла принять лекарства? Или, наоборот, кто-то её обидел? Почему она не сказала прямо? Так волноваться ведь невозможно! Но вот автобус подкатил к остановке, и мысли тут же растворились, как дым. Катя побежала.
Может, кошелёк у неё украли в магазине, и она из-за этого переживает? Может, давление скачет? Бабушка — не стареющая женщина, но всё равно… Хм, почему автобус так медленно едет? Остановки, светофоры, всё на пути. Как бы я успела, если бы не эта чертова нетерпеливость? – Катя гнала от себя такие мысли и быстрее побежала.
Когда наконец-то добралась до своей остановки, сердцебиение не утихало. Она вышла из автобуса и сразу пошла к дому, где в окне, как всегда, горел свет. Она не знала почему, но это успокаивало её. Вроде бы всё в порядке. Но вот только, что-то внутри подсказывало: «Что-то случилось. Почему не говорила?» Когда она подошла к подъезду и заметила, что дверь не заперта, тревога усилилась. Пробежала взглядом по лестнице, подбежала к квартире, зажмурилась, роясь в сумке в поисках ключей.
— Да где же они?! — воскликнула она, нервно тыкая в замочную скважину.
Щелкнул замок. Дверь распахнулась, и выглянула бабушка.
— Ты что, под дверью меня ждала? — удивлённо спросила Катя.
— Заходи. — Бабушка сказала это кратко, но голос дрожал.
Катя ощутила, как невидимая тревога бабушки передаётся ей, словно коснулся мороз. Она сняла куртку, бросила взгляд на вешалку и сразу заметила чужое женское пальто. На полу рядом стояли белые сапоги. Высокие, белые, как снег. В такие её никогда не носила бабушка. «Странно», — подумала Катя, незаметно для себя кидая взгляд на обувь. Она аккуратно сняла свои ботинки, не переставая смотреть на эти сапоги.
— Что это? — глазам не верилось. Бабушка почему-то не спешила ничего объяснять. С удивлением, но без страха, Катя встала и шагнула в комнату.
Здесь, на диване, сидела женщина. Очень худощавая, в чёрном платье, с волосами, собранными кое-как. Странно. Она будто только что с похорон, или же долго болела, или, может, устала просто до предела. Когда эта женщина поднялась и встретилась с Катиным взглядом, в глазах мелькнуло нечто болезненное, забитое, и она натянуто улыбнулась.
И вот тут что-то щелкнуло у Кати в голове. Пронеслось слово — мама — и сразу исчезло, как утренний туман. Женщина была совершенно чужой, но всё же… как же это возможно? Сколько лет прошло? Четырнадцать лет — и вот она снова тут. Прямо в этой комнате. Непрошеная гостья.
— Здравствуй, дочка… — женщина сказала эти слова как-то тихо, будто боялась разбудить чуждые воспоминания. — Какая ты взрослая, какая красивая… Бабушка сказала, что у тебя есть молодой человек.
Катя посмотрела на бабушку с таким упреком, что та сразу почувствовала, как внутри что-то сжалось. Уже успела растрепать про неё всем, а теперь — вот она стоит перед ней, с этими глазами, полными старых обид и новых горестей. Бабушка смутилась, опустила глаза, как всегда, когда не могла найти нужных слов.
— Ты зачем пришла? — спросила Катя, и её голос был острым, как нож. Там было всё: и боль, и гнев, и это чувство, что не ждала её здесь, не хотела, а она всё равно пришла, будто забыла, что ей прощать уже нечего.
Мать взглянула на неё, как-то неловко, словно пыталась разобраться, как бы всё сказать. Вроде бы и слова были, но не те. Она сделала шаг вперёд, как-то вяло улыбнулась.
— Вернулась вот. У тебя скоро день рождения, — сказала она, но её улыбка так и не дошла до глаз.
Катя сдержала раздражение, втянула воздух и снова подняла подбородок, показывая, как ей до лампочки всё это.
— Через две недели. Не слишком поздно вспомнила? — огрызнулась она. — А чего раньше не приехала? Или хотя бы не позвонила?
Катя будто примеривалась, как бы покрепче ударить, чтобы мать почувствовала всё, что она скопила за эти годы. И тут бабушка, стараясь как-то сгладить напряжение, вдруг вспомнила про деньги.
— Она деньги присылала, Катя, — тихо напомнила бабушка, как-то виновато.
Катя зловеще усмехнулась, глядя на мать.
— Помню, конечно. Целую тысячу. Мы на них покупали макароны, крупу… — она как бы пнула, не давая матери уйти от ответа. — До следующего дня рождения хватило. А зачем приехала? Могла бы просто перевести ещё одну тысячу. Или этого не будет? — она скривилась, и в её голосе звучала обида, которая не знала, куда деть свои острые края.
Мать потупила глаза.
— Не нужна мне твоя тысяча. И ты не нужна. Не приходи на мой день рождения, — произнесла Катя с отчаянием в голосе. Это уже не было просто раздражением, а настоящим чувством.
Мать застыла на месте, её губы дрогнули, но не произнесли ни слова.
— Когда я приходила из школы, бабушка мне рассказывала, что ты звонила, сочиняла, что передала мне привет и обещала приехать… — Катя снова не могла сдержаться, её слова срывались с языка, как дождь, что долго накапливался. — Я ждала. И надеялась. Но ты никогда не перезвонила. Я догадалась, что бабушка меня обманывала. Хотела, чтобы я думала, что ты меня любишь. Мы обманывали друг друга все эти годы.
Мать вздохнула, она как-то неуверенно начала оправдываться.
— Я в школе… — начала она, но Катя перебила её.
— Я вралa подругам, что мама звонит, что подарки мне посылает… — голос Катерины был полон боли, и каждое слово отзывалось эхом в её сердце. — Я верила, что ты скоро приедешь, купишь квартиру, заберёшь меня. А потом я поняла… — она замолчала, вспоминая, как она сама, так молодая и наивная, ждала.
— Прости меня, дочка, — снова сказала мать, и это «дочка» прозвучало так же пусто, как и тысяча, присланная когда-то.
— Не называй меня так! — Катя почти выкрикнула, и кажется, сама даже испугалась своего крика.
Мать не двинулась с места.
— Так чего приехала? — спросила Катя с ехидной усмешкой. — Тебя выгнал любовник? Нашёл кого помоложе? Ну, так тебе и надо. Теперь ты знаешь, как чувствует себя тот, кого предали.
Бабушка вздохнула, но Катя не дала ей ничего сказать.
— Ты зачем её впустила? Она и тебя забыла. Посмотри на неё… Вон как вырядилась. Вселенская скорбь и покаяние. — Катя жестом указала на мать, с таким презрением, что даже бабушка молчала, не зная, что ответить.
Мать пыталась объясниться, но Катя прервала её:
— Не хочу ничего слышать. Не надо оправданий. Ты нечем не оправдаешься передо мной! — её голос стал твёрдым, она, не давая себе повода для сомнений, показала на дверь. — Уходи!
— Катя, зачем ты так? Она же твоя мать… — вздохнула бабушка, в её голосе была тревога, что-то родное, привычное.
Но Катя посмотрела на неё так, что бабушка сразу затихла. Словно все слова в мире вдруг стали бесполезными, а её взгляд — железной преградой.
— Ты где была, когда я болела? Ты сидела рядом, держала меня за руку, а она… Где была она? — Катя говорила это с такой горечью, что казалось, она уже не может остановиться. — Ты приносила мне бульон в больницу, а она ни разу не пришла. Я всегда видела, как к другим детям их мамы приходят, целуют их. А ты…
Голос дрогнул, но Катя сразу взяла себя в руки. Снова тот же взгляд, сдержанный, холодный.
— Уходи! — твёрдо повторила она.
Плечи матери опустились, и она как-то заторможенно пошла к дверям, тяжело переставляя ноги, будто каждое движение дается с усилием. Катя отступила в сторону, не поднимая глаз. Запах приторно сладких духов врезался в нос, словно невидимая паутина, в которую её тут же поймали. Он был неприятным, как всё, что связано с этой женщиной. Катя не понимала, как раньше могла не замечать его. А теперь вот — душу рвёт. Вся комната пропахла этим химозным варевом, и сердце забилось быстрее.
Бабушка, словно в автомате, тоже выскользнула в прихожую, а Катя, не выдержав, рванула на кухню. Окно. Нужен был воздух, настоящий. Она дернула створку, вдохнула глубоко, стараясь забыть, выветрить этот чуждый запах, который вот-вот мог сжить её с ума. За окном город гудел, кто-то кричал, машины лихорадочно гудели, и она, ловя этот звук, пыталась успокоиться.
— Закрой окно, простудишься, — сказала бабушка, словно впрямую, не сводя глаз с неё.
Катя не ответила. Просто прикрыла окно и повернулась к бабушке.
— Ушла?
— Ушла. Надо было подготовить тебя, но я растерялась. Она как снег на голову свалилась. Ужинать будешь?
— Не хочу, — её голос был тяжёлым, словно какой-то старый камень давил в груди.
Бабушка тихо вздохнула, а потом как-то неуверенно произнесла:
— Её действительно бросил мужчина. Всё отобрал — деньги, золото, выгнал на улицу. Ей некуда было идти, вот и приехала.
Катя замолчала, но её взгляд стал ещё холоднее.
— Мне не жалко её. Видеть её не хочу. И не прощу никогда! — её голос был дрожащим, как если бы она, наконец, сдерживала тот ураган, что накопился в душе за все эти годы.
Бабушка села рядом, положила ладонь на плечо Катерины, пытаясь успокоить.
— Катенька, успокойся, родная. — Бабушка вела пальцем по спине, и Катя чувствовала, как она вся сжалась внутри, глотая слёзы, не давая им вырваться. — В тебе говорит обида. Я не оправдываю её, но она моя дочь. За неё тоже болит сердце.
— А у неё не болело за нас, — прошептала Катя сквозь слёзы, её голос был хриплым. — Ненавижу!
Бабушка немного помолчала, как бы собираясь с мыслями.
— Каждый может ошибаться. Она влюбилась, голову потеряла… Бывает такая сумасшедшая любовь…
Катя резко подняла голову и взглянула на бабушку:
— Она просто не хотела меня. Я была ей не нужна.
Слёзы всё-таки начали стекать, но Катя стиснула зубы и пыталась взять себя в руки.
— Всё верно, Катюша. Но что делать? Она здесь прописана. Имеет право жить. Я не могу указать ей на дверь.
Катя долго молчала, её руки сжались в кулаки. Она почти не слышала бабушкиных слов.
— И что же делать, ба? — растерянно спросила она. — Ты ей веришь? Веришь, что она нас не обманет? Не бросит? Лучше бы она умерла, — вырвалось у неё с гневом.
— Ты что такое говоришь? — бабушка ахнула, глаза её расширились от шока.
Катя с отвращением посмотрела на неё.
— Да-да, не ахай. Если бы она умерла, хотя бы было оправдано её отсутствие в моей жизни. Я бы могла спокойно думать о ней, вспоминать. А она просто бросила меня. Променяла на какого-то мужика. — Катя буквально вырвала эти слова из груди, ощущая, как каждый выдох отдает болью. — Не уговаривай меня, бабушка. Я не могу её простить.
Бабушка, казалось, тоже поддалась этому горю. Она положила руку на голову Катерины и вздохнула.
— Понимаю… — с сожалением произнесла она. — Но она мать, какая бы она ни была.
— Не мать она мне, а ехидна, — сказала Катя, произнеся слова, которые когда-то услышала в каком-то фильме. — Мне очень нравится Данила, но я бы не бросила тебя ради него. Разве любовь стоит того, чтобы так вот взять и оставить своего ребёнка?
— Все мы разные, и любовь разная, — ответила бабушка, не злясь. — Бывает такая любовь, что ты про себя забываешь, не то что про своего ребёнка.
Катя крепко сжала губы, она не знала, что думать. Глянула на бабушку и жестко сказала:
— Пусть не приходит больше. При мне хотя бы не появится.
Она ушла в свою комнату, оставив бабушку стоять у плиты.
На следующий день Катя всё-таки зашла в магазин и купила бабушке красивый шарфик. Она подходила к дому, и вдруг увидела её. Мать стояла внизу, явно что-то собираясь сказать. Катя прошла мимо, сделав вид, что не заметила.
Но вот, в пятницу, вернувшись с колледжа, она увидела те самые белые сапожки в прихожей. Катя разделась, оглядела их и пнула сапогами, как будто хотела выместить всю свою злость.
Она уже привыкла к мысли, что у неё нет матери. Привыкла не думать о ней. А теперь, словно та боль, которую она похоронила, вернулась, и ей нужно было снова научиться жить с этим.
Мать сидела за столом на кухне, как-то болезненно зажмурившись. Катя почувствовала её присутствие, прежде чем увидела её. Она была в черных брюках и тёмно-зелёном свитере, смотрела какой-то неподвижной тушей, пустой, но с явной болезнью в глазах. Бабушка, как всегда, суетилась у плиты.
Катя остановилась в дверях, не зная, что делать. Мать, заметив её, выпрямилась.
— Зачем пришла? — коротко спросила Катя, не подходя.
— Выслушай её, — сказала бабушка, обернувшись.
Катя вздохнула, но внутри её всё кричало: Не хочу!
Бабушка выключила газ под сковородкой и обернулась к Кате. Её взгляд был мягким, но в нем читалась настойчивость, словно она что-то на самом деле пыталась донести до внучки, а та, как всегда, пряталась за своей стеной.
— Даже преступникам на суде дают последнее слово, — сказала она, как бы оправдывая ту, чье присутствие было ей так нелегко принять.
Катя вздохнула, скинув с плеч тяжесть, которую давно несла, но всё равно не смогла избавиться. Подошла к окну и прижалась спиной к подоконнику, сложив руки крестом, будто бы они могли защитить её от всего, что происходило вокруг.
— Хорошо, — буркнула она. — Пусть говорит.
Мать начала рассказывать, как и ожидала Катя. Влюбилась, голову потеряла, ничего нового, ничего, что могло бы затронуть её сердце. Она, наверное, надеялась, что Катя изберет путь прощения, но этого не случилось. Катя даже не пыталась слушать до конца.
— Мне некуда идти, у меня нет денег. Я хотела пожить у вас, пока не устроюсь на работу и не смогу снять квартиру, — закончила мать свой рассказ, как бы ставя точку в истории, которая, по её мнению, должна была бы облегчить её участь.
— А если не можешь? Если я не хочу видеть тебя каждый день? — резким, почти холодным голосом спросила Катя, и эти слова были не просто уколом, а настоящим криком из глубины души.
Мать растерялась, молчала, переводя взгляд с Катерины на бабушку, а та оставалась немой свидетельницей этой сцены. Всё, что она могла сделать, это молчать. И Катя понимала, что бабушка, как всегда, возьмёт её сторону, ведь это её дочь, как бы плоха она ни была.
— Уходи, — прошептала Катя, не повернув головы, а потом вышла из кухни, шаги её эхом отозвались в тишине.
Она пришла в свою комнату и села на кровать. Прислушивалась к разговору, который шёл на кухне, но не могла уже больше слышать эти слова. Вставила наушники, включила музыку и погрузилась в мир, где её не могли бы коснуться их ссоры.
Бабушка пришла, села рядом на диван, не успела и слова сказать, как тут же затянула свой монолог.
— Послушай, Катюша, — её голос звучал тихо, как будто она боялась, что каждое слово может стать причиной новой ссоры. — Тебя никто не просит её любить. Но она ведь мать. Да, плохая. Но даже плохая мать лучше, чем никакой. Я уже старая. Давление у меня скачет. Случись что, ты ведь совсем одна останешься. Дай ей шанс. Пусть приходит. Жить она не будет у нас.
Катя не выдержала, слова бабушки проникли в её душу, но не вызвали ни жалости, ни прощения. Она просто резко повернулась к бабушке.
— Ты дала ей денег на съемную квартиру? — её голос был холодным, как лёд.
Бабушка кивнула.
— Дала. Она ведь моя дочь. Непутёвая, но дочь.
— А потом она снова придёт за деньгами, — огрызнулась Катя.
— Обещала устроиться на работу, — вздохнула бабушка, устало откидываясь на спинку дивана. — Я её не оправдываю. Но не смогу жить спокойно, если не попытаюсь помочь. Не дам шанс. А дальше будет видно. Она молодая. Может, и устроит свою жизнь.
Катя молчала, переваривая слова бабушки. Не могла понять, как она могла так просто прощать её мать, ведь та так много сделала, чтобы разрушить их жизнь. Но бабушка всегда была такой — мягкой и понимающей.
Вскоре в дом вернулся Данила. Он был в командировке, навестить своих родителей в маленьком городке. Катя встретила его с радостью и, сразу же, начала рассказывать о матери. Данила слушал её молча, он знал, что проблемы с матерью — это не просто капризы. Он знал, что боль Катерины — настоящая.
— Мне жаль, что меня не было рядом, — сказал он, подойдя и обняв её. — Но твоя бабушка права. Нужно дать ей шанс. Может, начнёшь общаться с матерью, узнаешь её лучше, и сможешь понять мотивы её поступков. Главное, что она не будет жить с вами. Потерпи немного. Скоро я окончу институт, и мы будем вместе. А ты наоборот, окончишь училище и поступишь в институт, станешь модельером. У тебя всё обязательно получится. А мама, пусть живёт, как хочет.
Катя тихо подняла голову и посмотрела на него.
— Я к ней ничего не чувствую. Только обиду. Она чужая, понимаешь? — её голос был тихим, как если бы она признавалась в самом глубоком своём горе.
— Понимаю, — мягко ответил он, гладя её по волосам.
Катя не стала открывать подарок, который мать подарила ей на день рождения. Он так и остался нетронутым, а потом оказался в мусорном ведре. Она даже не помнила, что это было, не важно. Мать приходила нечасто, в основном, когда её не было дома. Это её устраивало.
Прощения не было. Катя не пыталась наладить отношения. Она продолжала жить так, как считала нужным. Даже на свадьбу не пригласила мать. Окончила заочно институт лёгкой промышленности, родила дочь. И когда дочка появилась, ей хотелось хотя бы немного поделиться этим счастьем, и она впервые разрешила матери взглянуть на внучку. Может, это был первый шаг к тому, чтобы признать, что мать, хоть и непутёвая, всё-таки существовала в её жизни. И что-то в этой мысли осталось, какое-то чувство облегчения.
Но в памяти осталась мать, которая кричала, стоя в коридоре, срывая с вешалки куртку, и слова её были полны боли и ярости.
— Я тебе вообще ничего не должна! Я тебя родила! Я твоя мать! Что ты из меня кровь пьёшь?!
И Катя всё это помнила. И ей было больно, что несмотря на её усилия жить без неё, мама так и оставалась где-то рядом, отголоском прошлого, которого она не могла отпустить.
