Когда тебя выкидывают из жизни как старую тряпку с балкона — без предупреждения, со всеми вещами и ребёнком.
Дождь лил, как из ведра, не тот красивый летний, что пахнет черемухой и надеждой, а злой, холодный, апрельский. Анна стояла на тротуаре в старом спортивном костюме, на плече — сумка с детскими вещами, в другой руке — дрожащий шестилетний Артём, прижимающийся к её боку.
Дверь за их спинами захлопнулась с тем хрустом, с каким обычно ломается позвоночник у доверия. Домой было нельзя. Дом — это теперь у него. У Дмитрия. С его новой, этой… как её… Оксаной? Ольгой? Кошкой с ресницами как у чертова паука. Они даже чаем не угостили. Просто выставили. Тихо, без сцены. Словно курьера за ненадобностью.
— Мама, мы теперь где жить будем? — тихо спросил Артём, ковыряя носком сапожка лужу.
— У моря, сынок, — выдавила Анна. — С пальмами, крокодилами и завтраками в постель. Только сперва перекантуемся у бабушки Лены.
У Елены Петровны — соседки с третьего этажа, у которой всегда пахло ладаном, даже когда она жарила рыбу. У неё и остались. Квартира с ковром на стене, кипой газет и цветами в пластиковых бутылках выглядела как музей выживания пенсионера.
— Идите сюда, мои сладкие! — воскликнула Елена Петровна, широко разводя руки. — Я ему, этому козлу, на сороковины свечку поставлю. Вперёд времени. Он что, совсем поехал?!
— Вполне, — сдержанно кивнула Анна. — Прямо в постель с этой его… шпалой на каблуках. Одна спина и хайлайтер.
— А ведь пять лет как один день. Только теперь понимаю — он просто учился, как правильно врать.
— Ну ничего, доченька, я тебе крепкого юриста найду. У меня племяшка, Светлана, умница, в суде как танк. Всё твоё отожмём, — уселась Елена Петровна на диван и достала ватрушку. — Ешь, пока горячее. Суд — завтра.
— Суд? — Анна моргнула. — Я даже не знаю, за что судиться…
— За квартиру, Ань. Она оформлена и на тебя, я ж помню. Когда ремонт делали, ты ещё на себя оформляла кредит. Не дура была.
Анна засмеялась. Смех вышел как хрип.
— Я, Лена, не дура, я просто временно недобрая.
В суд Анна пришла в сером пальто, из которого торчала подкладка. Светлана Игоревна — статная женщина лет сорока пяти, в очках и с лицом, будто она родилась в мантии.
— Он будет юлить. Давить. Предлагать «мирно решить», — предупредила юрист. — Не вздумай соглашаться. Он уже подал заявление о разделе имущества и приложил липовый брачный договор, подписанный, прости господи, твоей рукой.
— Липовый? — переспросила Анна. — Он подделал мою подпись?
— Не удивлюсь, если у него твой паспорт где-нибудь в комоде лежит. Будем копать.
В зале суда Дмитрий пришёл в костюме и с тем самым выражением лица, с каким он всегда входил в ванную, где Анна пряталась от него с телефоном. Ласковый, мягкий, и… вонючий насквозь.
— Я не хочу войны, Ань. — Его голос звучал медово, но глаза щурились, как у волка. — Давай без грязи. Подпиши мирно — и всё будет хорошо. Ребёнку нужна стабильность.
— Серьёзно? — она склонила голову, будто изучая таракана на стене. — Ты мне говоришь про стабильность, когда сам спишь на два дома?
— Я же тебя не выгонял, ты сама ушла.
— Угу. Я вот стояла в прихожей с ребёнком и валила чемодан — исключительно по велению души. Решила: хорошая погода, переедем в пыль и лужу.
Судья кашлянул, явно затаив смешок.
Анна смотрела на бывшего мужа, как смотрят на дохлую мышь в тапке: с брезгливостью и изумлением.
Он не просто предал. Он вывернул всё, что они строили, как старый ковёр на балконе, вытряс из него воспоминания, потом выкинул.
— Мы отсудим твою половину, — сказала Светлана, когда они вышли из зала. — А потом пойдём по алиментам. Пусть теперь по счёту платит.
— Пусть по совести, — устало ответила Анна. — Хотя где ж у него теперь она…
На следующий день Дмитрий появился у квартиры Елены Петровны.
Без предупреждения. Без извинений. С тортом.
— Я просто поговорить, — сказал он, стоя в дверях, с виноватой ухмылкой, которую Анна уже знала. — Не могу без вас. Артём мне снится. И ты…
— Ты не обо мне скучаешь, Дим. — Она вздохнула. — Ты скучаешь по контролю. По власти. По уюту. А уют — это я. Я его тебе создавала. А теперь ты живи с этой… фальшивой подушкой.
— Анна, ну не будем устраивать шоу. Ты же взрослая женщина.
— А ты — большой мальчик, который решил поменять маму. Но мама вернётся — и даст по жопе.
Он не ожидал. Он привык, что я — тень. А я больше не тень. Я стена. Кирпичная. С острыми краями.
Где-то между „я тебя люблю“ и „убирайся вон“: всё, что осталось от семьи.
Анна проснулась от того, что Артём пинал её в бок. Не специально — просто он сполз с узкого дивана, свернувшись клубочком. Мальчик посапывал во сне, а она осторожно подтянула его обратно под старый, колючий плед с оленями. Вонючий диван в зале Елены Петровны стал их новым адресом.
— Вот бы он в суде сказал: „мы просто немного разъехались“. Чисто временно, — пробормотала она в темноту и села.
Утро началось с того, что Артём уронил миску с овсянкой. Потом порвал куртку на кнопке. Потом расплакался, потому что не мог найти второго носка.
— Мам, а папа сегодня нас заберёт домой? — всхлипнул он, пока она пыталась зашить пуговицу его школьной рубашки.
— Нет, Тём. Пока нет. — Она сдержала дрожь в голосе. — Мы с тобой сейчас живём тут. Как в приключении.
— Ага, только это не „Гарри Поттер“. Тут даже метлу не дают, чтобы улететь от всего этого.
Сарказм шёл в роду по женской линии, похоже. Елена Петровна, между прочим, выдавала такие перлы за завтраком, что даже кошка сбегала в прихожую от шока.
Анна отвела сына в школу и почти бегом вернулась обратно — ей нужно было собраться на встречу со Светланой Игоревной, юристкой. Племянница Елены Петровны — точная её копия, только в костюме и с хвостиком. Острый язык, цепкий ум, и способность, казалось, видеть людей насквозь.
— Он тебя не просто выгнал. Он всё это спланировал, — Светлана отложила папку с копиями документов. — Два месяца назад он начал процедуру перерегистрации собственности. Прописка у тебя осталась, но он подал заявление на снятие тебя с регистрационного учёта.
— Как? — у Анны в голове вспыхнули тревожные звуки сирены. — Я не подписывала ничего!
— Ну так он подделал. Мы запросим экспертизу, но готовься: он будет давить. Морально, юридически, через ребёнка. Это не ссора в баре — это война. Ты готова?
— А у меня есть выбор?
Светлана пожала плечами.
— Можно подписать всё и уйти. Многие так делают. Он, конечно, будет рад. Как и его „новая спутница“, — она усмехнулась. — Кстати, её зовут Дарья. Работа в PR, дважды разведена, один аборт, одна ипотека.
— Вы что, агентство разведки?
— Просто умею гуглить. И нет, она тебе не соперница. Она инструмент.
Анна смотрела в окно. Всё было серым, обрывочным. Она не знала, чего хочет. Вернуться в ту жизнь? В его руки, где можно было и уют найти, и под дых получить словом? Или идти туда, где ничего не понятно, но хотя бы не унизительно?
— Вот ты где, — голос Дмитрия резанул по ушам, как ложка по сковородке. Он стоял у подъезда Елены Петровны, облокотившись на машину. Вид явно был „сильно занятой, но приехал, потому что добрый“.
— Ты следил?
— Да ну. Просто хотел поговорить.
— С отцом моего ребёнка или с адвокатом, который просчитал всё за спиной?
Он хмыкнул.
— Ты стала слишком острая. Не идёт тебе. Ты всегда была мягче. Домашней.
— Да? А ты всегда был подлецом, только раньше прятал это лучше.
— Всё не так просто. Ты срывалась, ты уставала, ты забила на нас! — он взмахнул руками. — Мы с тобой жили, как брат и сестра. Дарья — она дала мне почувствовать, что я снова мужчина!
— Мужчина, который выставляет мать своего ребёнка на улицу под дождём. Да, прям эталон мужественности.
Он скривился.
— Слушай, ты можешь делать это всё официально, через суд, можешь устроить скандал. А можешь уйти красиво. Я тебе оставлю сто тысяч. Не для жизни, а чтобы начать что-то новое. Без войны. Ради Артёма.
— Это он тебя так попросил?
— Что?
— Ради Артёма. Это он попросил меня остаться ни с чем? Или ты решил сыграть роль благородного отца, пока я ночую на диване в чужой квартире?
Он опустил глаза.
— Мне тяжело тоже, Анна. Это не значит, что я не переживаю. Но ты сама видишь — нас больше нет.
— Нет. Нас больше не будет, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — А вот суд — будет.
Вечером Артём заболел. Температура подскочила до 38,7. Елена Петровна разложила травы, Светлана принесла лекарства, и вся эта импровизированная семья сидела у дивана, пока мальчик стонал и кутался в плед.
— Мам, а ты точно меня не отдашь папе? — спросил он слабо.
— Никогда, — шепнула она. — Даже если весь мир будет против, я не сдамся.
— Вот это уже больше похоже на женщину, с которой можно воевать за правое дело, — хмыкнула Светлана, наливая чай. — Не сопливая, а бронебойная.
— Ну, я ещё умею быть и той, и другой. Смотря кому, — Анна впервые за неделю усмехнулась.
А ночью она встала, накинула пальто и вышла во двор. Она стояла под фонарём, и вдруг — будто по сценарию — к подъезду подъехала машина. Дмитрий. Он вышел с телефоном, в тапках, как будто сбежал с семейного уюта на пять минут.
— Артём заболел. Надо отвезти его в больницу. Или тебе наплевать?
— Анна, ты что несёшь? Я волнуюсь о нём, просто ты не даёшь мне даже знать, где он!
— Он живёт там, где не предают.
— Я приеду завтра. Заберу его к себе. Там лучше условия.
— Забудь. Это ребёнок, не флешка, чтобы им делиться. И пока ты строишь счастливую жизнь на моих обломках — я буду бороться.
— Ты думаешь, суд на твоей стороне?
— Думаю, у меня есть адвокат, документы и совесть. А у тебя — Дарья. Посмотрим, чья карта бьёт сильнее.
Наступил переломный момент. Судебное разбирательство началось, и Дмитрий включил тяжёлую артиллерию — он заявил о «моральной неустойчивости» Анны, подал ходатайство о временном проживании ребёнка у него. Дарья дала показания, будто Артём пугается матери и называет её «психованной».
Светлана стучала пальцем по столу:
— Хочешь, я вытащу Дарью на перекрёстный допрос? Я раздавлю её показаниями, что она водила ребёнка к косметологу без разрешения матери, что она позволяла ему пить „энергетик для детей“. Только скажи.
Анна взяла паузу. Она понимала: одна ошибка — и сына у неё не будет.
Когда женщина перестаёт бояться — берегитесь, мужчины. Особенно бывшие.
Анна стояла перед зеркалом, расчесывая волосы. За окном мартовский ветер мотал грязный снежный дождь, а в ней вдруг было ровно. Ни злости, ни боли. Просто покой.
Покой хищника перед прыжком.
Письма адвокатам ушли вчера. Иск — составлен, заявления — подписаны, документы — собраны. Доказательства подделки её подписи на нотариальной доверенности, скрины списаний с общего счёта, распечатки звонков матери Дмитрия в органы опеки — всё лежало в аккуратной серой папке, где каждый лист пах местью.
— Мы пойдём гулять сегодня? — Артём заглянул в комнату, в руках у него была старая машинка.
Анна повернулась к сыну, улыбнулась:
— Конечно, Тём. У нас теперь каждый день будет особенный. У мамы началась новая работа — «мстить и побеждать». Дресс-код: нервы из стали и губная помада цвета крови.
Он засмеялся, не до конца понимая, но чувствуя, что мама сегодня особенно красивая и спокойная.
Когда Дмитрий узнал про иск, он позвонил сразу. На третий день. Поскольку гордость у него была уровня «Гордыня™», звонил не извиняться — а выяснить, «что это за цирк».
— Ты совсем уже? — начал он сходу, тяжело дыша. — Ты реально пошла жаловаться, как последняя базарная баба?
— Я не жалуюсь, Дима, — спокойно ответила Анна. — Я защищаю сына от отца, который решил, что может купить себе свободу, подписывая за меня бумаги.
— Да ты в своём уме? — взвыл он. — Ты хоть понимаешь, что меня теперь могут посадить?! Я же тебе просто хотел помочь, чтобы ты… ну, не мучилась с Артёмом. Там с квартирой… с опекой…
— Ты хотел освободить себя от ответственности, Дима. Своим способом. Через липовые бумаги и мамины связи в соцопеке. Только я теперь не та Анна, которую можно толкнуть в спину и ждать, что она промолчит.
Он молчал. Потом выдохнул сквозь зубы:
— Ты думаешь, тебе кто-то поверит? Ты же на таблетки сидела. Я покажу твою карту — и ты ни одного суда не выиграешь.
Она усмехнулась:
— Очень хорошо. Я как раз взяла выписку. Врач написал: «Здоровая, реакция на острую семейную травму, медикаменты не назначены». Удивительно, да? Я ведь не ты — не лечу измены алкоголем и не оформляю махинации втихую. Я просто живу. И теперь буду жить красиво.
Первое заседание было через две недели.
Дмитрий пришёл с новой пассией — эффектной блондинкой с лицом «инстапсихолога». Та держала его за руку, будто боялась, что его уведут прямо в клетку. Улыбалась широко, фальшиво, и бросала в сторону Анны взгляды, от которых у женщин с самооценкой понижалось давление.
Анна была в строгом чёрном, без единого украшения. Волосы гладко собраны, лицо — спокойное, губы — выкрашены как у женщины, которая уже всё пережила. И даже чуть-чуть умерла, но осталась живее всех.
Судья была пожилая женщина с голосом строгой пионервожатой и такими глазами, что даже Дмитрий сел ровнее.
— Истец утверждает, что подпись на нотариальной доверенности — не её? — уточнила она.
— Да, Ваша честь. Я её не ставила. Более того, в тот день я была в поликлинике, у меня справка и подпись врача с временем приёма.
— Ответчик, у вас есть объяснение?
— Я не знал, что это подделка! — Дмитрий вскинул руки. — Мама занималась бумажками, я думал, Анна всё подписала.
— А вы, простите, взрослый мужчина или ваша мама оформляет разводы вместо вас?
Скамья захихикала. Даже секретарь улыбнулась, пряча глаза. Анна сидела ровно, без тени иронии.
После заседания он подошёл к ней у крыльца суда.
— Ты добьёшься только одного, Анна. Моей ненависти.
— Ничего. У тебя всё равно нет вкуса — ни в женщинах, ни в ненависти.
Он попытался улыбнуться, но это была злая, уродливая гримаса.
— Ты всегда была такая… холодная. Даже когда спала со мной — ты будто считала, сколько секунд это продлится.
Анна вздохнула.
— Нет, Дима. Я считала, сколько мне ещё терпеть твои понты, пока ребёнок не вырастет. Только не успела. Пришлось ускорить события.
Дело шло тяжело. Судмедэксперт подтвердил, что подпись — не Анны. Юрист Светлана Игоревна выкопала сведения о переводе двух миллионов с общего счёта на карту Дмитрия ровно за два дня до того, как он подал заявление о расторжении брака. Всё выглядело как «план побега без алиментов».
— Он хотел всё, чтобы было «по-дружески», — язвила юрист на заседании. — Только вот дружба без взаимного согласия — это уже шантаж.
Дмитрий начал нервничать. На следующем заседании он сорвался:
— Да пусть она подавится этим имуществом! Я просто хотел жить спокойно! Вы что, не понимаете — она же сумасшедшая! Она караулит меня у работы, она ребёнка настраивает!
Судья строго посмотрела на него:
— Вызывайте скорую. У нас, кажется, истерика. Или просто слабость духа.
Скамья засмеялась. Анна впервые улыбнулась. Широко. Словно вдохнула жизнь полной грудью.
Через два месяца суд удовлетворил иск Анны частично:
— Подделка доверенности признана.
— Деньги с общего счёта подлежат частичному возврату.
— Попытки повлиять на органы опеки — зафиксированы как давление.
Квартира осталась в долевой собственности. Дмитрий был обязан выплачивать алименты. Суд рекомендовал ему пройти психологическое консультирование.
Анна вышла из здания с чувством, что несла в руках не документы, а свободу.
На выходе её ждала Светлана Игоревна, уже без папок — с кофе и пирожками.
— Ну что, победительница?
— Да. И ты знаешь, я даже не устала. Просто перестала бояться. Это оказалось легче, чем думала.
— Теперь бы личную жизнь наладить. Ты же ещё женщина, между прочим.
Анна хмыкнула:
— Скорее «между разводом и квартирой». Но не исключаю. Может, заведу роман с бухгалтером. Там хотя бы счета не спрячет.
Эпилог:
Прошло полгода. Анна и Артём переехали. Она получила работу в отделе по юридическим рискам — кто, как не она, знала об этом всё? Артём пошёл в первый класс. Дмитрий исчез с горизонта. Новая его «инстапсихолог» писала стихи в телеграм-канал о боли и мужчинах, которых нельзя исправить. Видимо, к ней дошло.
А однажды в поликлинике Анна встретила мужчину. Не бывшего. Настоящего.
Он нёс дочку, которая забрызгала ему рубашку йогуртом, и в ответ только смеялся.
Анна улыбнулась.
И впервые за долгое время подумала:
— А может, и не всё во мне умерло.
