— Ты мне всю жизнь испортила, — прошипел Александр, хлопая дверью. — Теперь я найду ту, что не будет напоминать мне старость!

— Мне с тобой скучно, Мария. — Александр даже не посмотрел на неё, продолжая ковыряться ложкой в овсянке. — Всё одно и то же. Утро — радио, кофе, сахарозаменитель, душ. Вечером — сериал, гречка, давление. Жизни нет.

— Ты серьёзно сейчас? — Мария замерла с кастрюлей в руках. Из неё лениво поднимался пар, и было ощущение, будто не суп кипел, а жизнь закипала — у кого-то внутри. — Это ты мне в субботу с утра заявляешь?

— Когда ещё? Потом ты начнёшь вытирать пыль, звонить в поликлинику и читать мне лекции, что у соседа Валеры уже третий инфаркт, а я всё ещё хожу без куртки. — Он пожал плечами. — Я ухожу.

— Куда ты уходишь, Саша? Ты вообще слышишь себя?

Он встал. Спокойно так, как будто собрался не бросать жену после тридцати двух лет брака, а просто идти в «Пятёрочку» за молоком.

— К Лене. Она понимает, что я живой человек. А не гипертоник на минималке.

Мария стояла, держа в руках кастрюлю с супом, и пыталась не расплескать. Но дрожь пошла от пальцев до плеч, а потом дальше — в сердце, в голову. Лена. Живая. Сахарозаменителей, значит, не боится. Ночами, наверное, не храпит. И унитаз сама моет. Её не раздражает его любимая футболка с дыркой.

— Ты сдурел, что ли? — только и выдохнула Мария, не узнав своего голоса. — Лена? Та самая Лена, с бухгалтерии? С зубами, как у бобра и ресницами от комбайна?

— У тебя, как всегда, ирония вместо чувств. Вот поэтому и ухожу. — Он выдохнул. — С тобой невозможно.

И вышел. Даже дверь не хлопнул. Просто — вышел.

Десять дней до субботы

Заварка в кружке Марии к вечеру стала чернее души. Она так и не поужинала. Руки делали всё автоматически — разобрала стиралку, протёрла плиту, выбросила накопившийся мусор, отвязала шторку в ванной, которую давно надо было заменить, и вдруг вспомнила, что именно Александр к ней когда-то прибивал эту перекладину, поскальзываясь в тапках и матерясь про китайскую дрянь из «Оби».

Жили, как все.

Работали, как все.

Строили дачу — из того, что было, с соседом Мишкой, который постоянно забывал привезти цемент.

Ругались — как положено. Мирились — привычно.

А потом — сын вырос и уехал. Дом стал просторнее, холодильник — пустее, а разговоров — меньше.

— Что ты опять такая? — говорил Александр, когда она молчала за ужином.

— А ты почему каждый вечер молчишь? — спрашивала она.

Он лишь включал телевизор погромче. И продолжал молчать — под сериал, под шум варочной панели, под стук дождя в окно.

Она думала, что это — старость, усталость, осень в душе.

А оказалось — это Лена. С ресницами от комбайна.

Входят подруги. Выносят мозг

— Да плюнь ты на него, Маш. Мужик за пятьдесят с амбициями подростка — это диагноз, — Надежда разлила вино в бокалы. — Ему не Лена нужна, ему надо доказать, что он ещё кому-то интересен. Особенно себе.

— Он ушёл. — Мария смотрела в точку между двумя окошками, где застрял комар. — Понимаешь? Просто ушёл. Без слёз, без «прости». Как будто я стиралка. Или старый чайник, который надоел.

— Ну ушёл — и флаг ему. Ты теперь свободная женщина, Машка. Ты можешь делать всё, что хочешь.

— Я не знаю, чего я хочу.

— Тогда начни с малого, — включилась Валентина, та самая, у которой муж ушёл ещё двадцать лет назад. — Купи себе нормальный халат. Ты же ходишь как медсестра на пенсии. Потом сделай ногти. Потом сходи в салон. А потом мы тебя ещё и на сайт знакомств зарегистрируем.

— Боже упаси, — фыркнула Мария, но где-то глубоко в груди что-то потеплело. Тепло было смешанное — с тоской, страхом и… интересом?

Отсечка

Через неделю она выкинула его зубную щётку.

На следующий день — трусы. Потом — чашку с надписью «Лучшему мужу».

А ещё через два — удочку, которую он таскал по квартире как символ свободы.

Ни разу не ездил с ней рыбачить. Просто любовался. А теперь пусть любуется с Леной.

Когда она отдала мастеру ключи от входной двери, чтобы заменить замок, он сказал:

— Муж, что ли, выставил?

— Нет, — ответила она. — Муж сам вышел. Я просто подчищаю за ним следы.

Внутренний голос (очень громкий)

Она сидела одна на кухне, среди новых цветов, с чашкой мятного чая и смотрела на старую стенку.

Сколько они с Сашей отдали за неё — помнила. Где купили — помнила. Сколько раз ругались, пока собирали — помнила.

И вот теперь она здесь одна.

Но в этой пустоте было что-то странное — волнительное.

Не страшное.

А… просторно.

***

— Это что ещё за цирк? — голос Александра прозвучал как удар в стекло. Хрусткий, хрупкий, с занозой.

— Цирк — это когда мужик в 57 лет уходит к бухгалтерше, — спокойно ответила Мария, обернувшись. В руках у неё был строительный уровень. — А я тут всего лишь полочки прикручиваю. Знаешь, они держатся. В отличие от тебя.

Александр стоял в дверях, как будто не уходил. Всё в той же куртке, в которой однажды приезжал на дачу — «только траву скосить, Маш». Только теперь не трава, а его бывшая жена с новой укладкой и свежеокрашенной кухней.

— Ты замок поменяла? — спросил он резко.

— Ага. И даже код на домофоне. Так спокойнее спится.

— Ты серьёзно решила вот так всё выкинуть?

Мария поставила уровень на стол и подошла ближе.

— Нет, Саш. Это ты всё выкинул. Я просто решила не жить в помойке, в которую ты превратил мою жизнь. Уйти — мало. Нужно уйти до конца.

Вернулся. С чемоданом. И виноватым видом

Через пару дней он пришёл снова. Вечером. Принёс торт и бутылку вина. Мария открыла дверь в халате цвета мокрый асфальт — новый, между прочим, из «Глории Джинс». Волосы уложены, маникюр — бордовый, взгляд — ледяной.

— Чего тебе?

— Можешь хотя бы пригласить меня на кухню? — Александр протянул ей пакет. — Это… чтоб поговорить.

— Мы уже поговорили. Ты мне объяснил, что я скучная и предсказуемая. Ну так иди к своей Лене — пусть будет весело. Может, у неё и картошка прыгает из кастрюли от счастья, что её режет живой человек.

— Маш… — он опустил глаза. — Я… погорячился. Мне казалось, что я ещё чего-то хочу. А потом понял — ты у меня была. Всё у меня было. А я…

— …всё просрал, — закончила она за него. — Так и говори. Чего мямлить-то.

Она прошла вглубь квартиры, оставив дверь открытой. Он зашёл — как чужой. Оглядел стены — покрашены. Шторы — другие. Даже полки над диваном новые.

— Ты что, решила обживаться? — с кривой усмешкой сказал он. — Всё как-то… по-другому.

— Да, Сашенька. Потому что теперь здесь живёт женщина, а не брошенная домохозяйка. И она, представляешь, сама себе делает комфорт.

— Ты же не такая была.

— А ты был, да?

Конфликт поколений, или «Сын влез с благими намерениями»

— Мам, ну ты чего? — голос Степана по телефону дрожал. — Он же отец. Он всё осознал. Может, стоит дать шанс?

— О, а ты с ним теперь в штабе? — Мария стояла у окна и смотрела, как капает дождь на свежевымытый подоконник. — Или просто боишься, что родители разведутся окончательно?

— Мам… Просто ты ведь всегда говорила, что семью нужно сохранять.

— Пока это семья, сынок. А не чулан для груза «бывших эмоций».

Он замолчал.

— Я люблю тебя, мам. Просто… не делай из себя другого человека.

— А я и не делаю. Я — возвращаюсь к себе настоящей. Ты ж меня не знал до брака с отцом. А я ведь жила. Смеялась. Танцевала. Даже водила «Жигули», между прочим.

Степан рассмеялся. Но потом сказал:

— Он ведь всё ещё в тебя влюблён.

— Поздно, — тихо ответила Мария. — Я в себя тоже влюбляюсь. И мне этого хватает.

Примирение? Нет, не то слово

В субботу они всё же встретились. По просьбе сына. В ресторане, где обычно отмечали годовщины. Всё было как раньше — столик у окна, запотевший бокал, лёгкий джаз. Только внутри — ничего общего.

— Я тебя потерял, Маш, — тихо сказал Александр. — Я теперь это понял. У Лены… там пусто. Мне всё кажется, что ты вот-вот войдёшь и скажешь: «А ну, пошли отсюда».

— А я теперь никуда не спешу. — Она улыбнулась. — Я хожу, куда хочу. С кем хочу. И плачу только за себя. Очень удобно, между прочим.

Он опустил глаза.

— Прости.

— Прощаю. Но это не значит, что мы снова будем вместе.

— Почему?

Она посмотрела на него долгим взглядом. Как на чужого. Как на пассажира, которого случайно посадили не в тот поезд.

— Потому что мне понравилось жить одной.

***

— Маш, только одну ночь… Я на диване. Я уеду утром. Клянусь, — голос Александра был сдавленным, почти детским. Он стоял на пороге с помятым лицом и чемоданом, будто возвращался не к жене, а в собственное прошлое — серое, ушедшее, но всё ещё знакомое по запаху.

Мария молча смотрела на него. У неё в руках была кастрюля с гречкой — готовила на обед. Гречка — простое, стабильное блюдо. В отличие от людей.

— Саша, я не гостиница. И не временное хранилище.

— Просто переночевать. На улице дождь. И в гостиницах всё занято — футбол в городе.

— Я не при чём. Дождь не я заказывала.

— Маш…

— Проходи, — коротко бросила она. — Только без разговоров. Ночь — и до свидания.

Он вошёл, снял куртку. По запаху — чужая женщина. По виду — уставший старик. Когда он прошёл мимо зеркала, Мария вдруг увидела в нём не мужа, а ошибку, которую она раньше называла любовью.

Как же легко стало дышать

Он спал на диване. Храпел. Ноги свесил. Оставил кружку с чаем на подоконнике. Всё как раньше.

И Мария поняла: она больше так не может.

Всю ночь она ворочалась, смотрела в потолок и слышала, как скрипит пружина в диване под его весом. Этот звук был раньше частью их жизни. А теперь — как гвоздь в стекле.

Утром она встала, тихо сварила кофе, оделась и вышла на балкон. Свежий воздух пах июнем и чем-то новым. Таким, чего раньше не было. Как будто свобода пахнет иначе — чище.

Он вышел позже, в носках. Потёр лицо.

— Я бы остался, Маш. Если бы ты разрешила.

— А я бы ушла, если бы ты остался, — не оборачиваясь, ответила она.

Разговор на кухне, как последняя попытка

Он сидел за столом. Пил кофе. Думал, что, может, остаться и выпросить день, два, неделю. А потом — как-то само наладится.

— Ты действительно хочешь жить одна? — спросил он, глядя на её спину.

— Я уже живу. Не хочешь — не мешай. Саш, я полгода пыталась понять, где я. Всё искала причины, винила себя. Потом — тебя. Потом опять себя. И вдруг поняла: мне хорошо. Мне нравится, когда никто не дышит мне в затылок. Когда я ем на ужин то, что хочу. Когда никто не критикует, что я потратила на платье семь тысяч, а не три.

— Я же просто устал тогда… Ты не понимаешь…

— Я тоже устала. Но я не ушла. Я тянула, пока ты не решил, что тебе мало. И ушёл. А теперь — поздно. Тут уже новая жизнь. Без тебя.

Он встал. Медленно, будто из гравитации вырывался.

— Я понял.

— Правда?

— Да.

— Тогда закрой за собой дверь. Навсегда.

Вторая попытка — без него

Через месяц Мария продала их общую квартиру. Купила маленькую двухкомнатную в новом доме на другом конце города — подальше от «мест силы». Сделала ремонт. Наняла дизайнера. Купила стиральную машину с функцией пара, хотя не знала, зачем он ей. Просто — захотелось. Потому что можно.

Сына пригласила на новоселье. Он пришёл с девушкой.

— Мам, ты стала как… другая. Лёгкая какая-то.

— Я просто сбросила груз. Понимаешь? — она налила себе бокал вина и села в кресло. — А жить без груза — это как заново родиться. Только без соплей.

Он улыбнулся. Подошёл, обнял.

— Я тобой горжусь.

— И я. — Она глянула в окно. — Собой.

Эпилог. И немного злой справедливости

Александр теперь жил на съёмной квартире. Лена сбежала через две недели — не выдержала. Скучный, нудный, брюзжащий. Такой он оказался без декораций.

Он звонил пару раз. Потом перестал. Видел, как Мария выложила фото в соцсетях — в новой квартире, с новой стрижкой, с новой улыбкой. Он понял, что потерял не женщину. А жизнь, которую мог бы разделить.

Но выбрал пустоту.

источник