— Сорок семь рублей, — пробормотала Елена, вглядываясь в экран телефона. — Прекрасно. Пир на весь мир.
На кухне было тихо, как в музее после закрытия. Только старый холодильник гудел себе под нос какую-то механическую песню. Она сидела за столом в растянутом домашнем свитере, с грязной кружкой чая, в которой чай остыл ещё вчера. Перед ней лежала пачка просроченных квитанций, которая теперь стала чем-то вроде настольного календаря: «вот это мы не платили с апреля, а это, кажется, с марта».
Из спальни послышался голос:
— Лен, ты там чё, опять залипаешь в телефон? Мне бы пожрать чё-нибудь…
Елена не ответила сразу. Просто посмотрела на экран. Потом — в окно. Потом — на свою правую руку. На безымянном пальце до сих пор тускло поблёскивало обручальное кольцо. Покупали вдвоём, на свою первую «семейную» зарплату. Вернее, на её.
— Лен! Я чё, в пустоту что ли кричу? — повторил голос, теперь с раздражёнными нотками.
Она встала. Медленно, будто сил было ровно столько, чтобы подняться один раз за утро. Зашла в спальню.
Денис развалился на кровати с телефоном в руках. Без майки, в спортивных шортах и с пивным пузом, которое он, кажется, уже принял как данность. Рядом — пустая пачка чипсов и недопитая кола. Телевизор фоном играл какой-то тупой сериал про копов, где все диалоги сводились к «мне нужен ордер» и «это не по уставу».
— Денис, — тихо начала она, — у нас на карте сорок семь рублей. Всё. Я не знаю, чем платить за свет. У меня уже третий день телефон без интернета, я еле вышла с почты. А ты лежишь и просишь «пожрать чё-нибудь».
Он оторвался от экрана и глянул на неё как на муху, которую не убил только потому, что лень махать тапком.
— А я-то чё? Ты работаешь, ты и думай. Мне пока не капает ничего.
— Потому что ты не работаешь. Уже шесть месяцев.
Он фыркнул:
— Ну ты же знаешь, что рынок нестабилен. Я не собираюсь устраиваться абы куда. Мне нужна нормальная вакансия, по уму. А не как ты — пашешь за копейки, потом домой приходишь, и у тебя лицо, как у сурка в феврале.
Елена даже не удивилась. Она просто устала. Настолько, что все возможные эмоции — обида, гнев, жалость, — будто выгорели дотла.
— А по уму — это ты сейчас лежишь на моей кровати, в моей квартире, которую я выплатила ещё до того, как мы познакомились, и живёшь за мой счёт? Это и есть «по уму»?
Он сел на кровати и потер грудь:
— Ох ты ж, понеслась. Старая песня. Про твою квартиру. Ты сейчас это зачем мне в лицо швыряешь, а?
— А за тем, что мне надоело содержать взрослого мужчину. Ты даже не пытаешься ничего изменить, Денис.
Он встал. Было видно, как его раздувает от возмущения. Дело шло к сцене. Елена это почувствовала кожей.
— Знаешь что, Елена Сергеевна? Ты сама выбрала меня. Сама ж замуж выходила, глазки строила, вино открывала. А теперь, значит, я тебе — обуза? Когда у меня трудный период, ты вместо поддержки меня обвиняешь? Это называется — «в трудную минуту вместе»?
Она сжала губы. Ногти впились в ладони.
— Трудная минута, Денис, — это неделя, ну месяц. Не полгода. И не «пожрать чё-нибудь» как жизненная цель.
— Господи, да что ты заладила со своими нравоучениями? — Он закатил глаза. — У тебя крыша поехала, вот и всё. Может, ты сходи к психологу, а? Только не за мой счёт, у меня, знаешь ли, кризис.
— У тебя не кризис. У тебя паразитизм, — резко сказала она.
Наступила пауза. Долгая. Та, которая обычно предшествует либо драке, либо уходу.
— Слышь, ты чего себе позволяешь вообще?! — наконец рявкнул он. — Я твой муж, между прочим! А не бездомный! Ты не имеешь права меня выгонять, поняла?
— А я и не собираюсь тебя выгонять, — тихо ответила она. — Я просто завтра сменю замки. Ключ ты уже сдал, по сути. Морально.
Денис побледнел, но тут же отмахнулся.
— Ты блефуешь. Тебя на день не хватит без меня. Кому ты нужна — вон, смотри на себя. Тридцать четыре, седина уже лезет, фигура как у тётки с базара, и ты всё ещё веришь, что что-то можешь изменить?
Вот тогда и закололо. Где-то в груди. Как будто ножиком аккуратно провели по живому, но не до крови, а так — чтобы щипало весь вечер.
— А ты, — медленно сказала она, — всё ещё веришь, что можешь меня шантажировать. Хотя сам — ноль. Даже минус. И по уму, и по человечески.
Он молча ушёл в ванную и громко захлопнул дверь.
Елена стояла в пустой комнате. Тяжело дышала. Потом медленно подошла к окну. На улице моросил дождь — мелкий, капризный, такой же раздражённый, как и её жизнь.
Телефон завибрировал. Сообщение от Сбербанка: «Ваш баланс — 47 рублей. Поступлений не было».
Она рассмеялась. Сначала тихо. Потом — громко, с надрывом, почти истерично. Смех, перешедший в слёзы. Слёзы, ставшие беззвучным рыданием.
И вдруг… звонок в дверь.
Она резко вытерла лицо, пошла открывать. За дверью стояла Валентина Ивановна — стройная, с иголочки одетая женщина с натянутой улыбкой и глазами, как две капли уксуса.
— Ну что, красавица? Нам надо поговорить. И желательно — без твоего тона. А то, знаешь, я тебя терпела полтора года. Но теперь — хватит.
Где-то глубоко внутри Елены что-то щёлкнуло. Этот разговор явно не закончится без последствий.
— Проходите, Валентина Ивановна, — сказала она устало. — Только чай у меня не кипятится. Газ отключили. Так что — по сухому поговорим.
Она отступила в сторону, пропуская свекровь, словно на арену, где скоро начнётся бой.
***
— Я тебе сразу скажу, без обиняков, — начала Валентина Ивановна, едва успев снять пальто, — ты ведёшь себя отвратительно. Просто недостойно.
Она села на диван, по-хозяйски, как будто пришла не в чужую квартиру, а на ревизию своей недвижимости. Из сумочки достала салфетку и аккуратно вытерла руки, как после какого-то не особенно чистого дела. У Елены дёрнулся глаз. Было ощущение, что сейчас будет сказано что-то такое, от чего захочется стучать головой о стену. Или, хотя бы, об стол.
— Вот вы сейчас все такие, — продолжила свекровь, делая ударение на слове «вы», — всё вам подавай: чтобы муж работал, чтобы зарплата шла на карточку, чтобы не курил, не пил, и обязательно чтобы из себя ничего не строил. А ты посмотри на себя: ты сама-то в зеркало давно смотрелась? Ты выглядишь, как из маршрутки не выходила два года.
— Зато я действительно из маршрутки не вылезаю. На работу езжу, — буркнула Елена, присев на край кресла. — Пока ваш сын лежит и ждёт, пока ему вакансия с небес упадёт.
— Не начинай! — резко отрезала Валентина Ивановна. — У него сейчас сложный период. Перестройка. Переосмысление. Это нормально. Мужчинам нужно время. И поддержка жены.
— Перестройка у него идёт с января. У нас июнь, Валентина Ивановна. Сколько ему ещё «времени» надо?
— Сколько надо — столько и будет! Ты — жена. А жена должна понимать, что мужчина может быть уязвим. Тебе в ЗАГСе это никто не объяснял? Или ты просто расписалась, чтобы себе «статус» повесить?
— Я расписалась, потому что, дура, верила, что любовь что-то значит, — с горечью ответила Елена. — А потом оказалось, что это я «должна», «обязана» и «давай, корми, убирай, работай и не вякай». Зато муж — уязвим. Ему ж нельзя.
Валентина Ивановна прищурилась. Это был тот взгляд, которым раньше, наверно, разгоняли пионеров с турников во дворе.
— Ты сейчас на кого зуб точишь? На меня? Или на сына моего, который тебя приютил в своём сердце, между прочим?
— Нет. В своей постели он меня приютил. А вот в сердце, похоже, места никогда не было.
Повисла гробовая тишина. Даже холодильник замолчал, будто понял, что лучше не вмешиваться.
— Елена, — проговорила Валентина Ивановна тоном прокурора, — давай я тебе расскажу, как у нас в семье было. Мой муж полтора года без работы сидел. Я одна тянула — и детей, и быт, и кредиты. И ничего! Не ныла, не устраивала истерики. Потому что знала — это мой мужчина. И мне его беречь. А ты… Ты чуть трудность — сразу вонючку включаешь. Жалко тебя, Леночка. Жалко, что ты не настоящая женщина. А всего лишь работяга с амбициями.
— Ваш муж, наверное, не тратил ваши деньги на пиво и доставку суши с икрой, когда вы задерживались на работе?
— Ты сейчас придумываешь! Денис — не такой!
— Денис — именно такой. Он сегодня утром просил, чтобы я сварила ему макароны. Потому что, видите ли, «жрать нечего». А у меня на карте — сорок семь рублей. Но он об этом не знает, потому что его это не касается. У него переосмысление.
Валентина резко встала:
— Слушай, девка! Или ты берёшь себя в руки, извиняешься перед Денисом, и мы закрываем на это глаза, или…
— Или что?
— Или я забираю его к себе. А потом вы в суде будете выяснять, кто кому должен. Он на тебя столько времени потратил!
Елена посмотрела на неё в упор. Спокойно, ровно. С каким-то новым, холодным светом в глазах.
— Забирайте. Чемодан я уже начала собирать. Суд — пожалуйста. Только квартира моя. С документами и выписками. Пусть подаёт — посмеёмся.
В этот момент в комнату вошёл Денис. В тапках, со скучным лицом, с телефоном в руках.
— Ма, ты чё тут разоралась? Я тебя слышу через дверь. Мы чё, тут о разводе уже договорились?
— А ты что, не рад? — язвительно бросила Елена. — Тебя же тут не кормят. Надо спасаться.
Он посмотрел на мать. Потом на жену. Потом — на сумку, из которой торчал его несчастный носок.
— Ты меня серьёзно выгоняешь?
— Нет. Я освобождаю себя. Разницу чувствуешь?
— Я твой муж! — рявкнул он, подступив ближе. — Ты не имеешь права!
— Ключ оставь. Пожалуйста.
— Не дождёшься!
Он сжал кулаки. Очень театрально. Как будто сейчас будет сцена из мексиканского сериала. Но это была обычная двушка на Химкинской, не телестудия.
— А ты чё, думаешь, крутая стала? — процедил он сквозь зубы. — Сама останешься, сама и взвоешь. Посмотрим, как ты одна в этой квартире выживать будешь, коза ты паршивая.
— О, браво, — хмыкнула Елена. — Даже на выходе — оскорбления. Стабильность — вот за что я тебя, наверное, и выбрала.
Валентина Ивановна бросилась к сыну, как будто он — солдат на войне, а не мужик в тапках с ипотечным пузом.
— Денис, пошли! Нам тут не рады. Пусть она поживёт одна. Может, поймёт, что потеряла.
— Ничего я не потеряла. Только сэкономила — на нервах, деньгах и здоровье, — спокойно сказала Елена.
Он подошёл к двери. Замер. Потом с ненавистью посмотрел на неё:
— Ты ещё пожалеешь. Такие, как ты, никому не нужны. Долго одна не протянешь. С твоим характером — точно нет.
Она молча закрыла дверь перед его носом. Не хлопнула, не рванула, просто медленно, аккуратно — как ставят точку.
Заперла на все замки.
А потом села на пол. Обняла колени. И зарыдала.
Впервые — не от безысходности, а от того, что решилась. Страшно, да. Но это был её первый шаг к свободе.
Через дверь ещё слышался голос Валентины Ивановны:
— Сама потом приползёшь! Сама!
Елена поднялась. Пошла в кухню. Достала банку фасоли. Наложила в тарелку. Холодную. И съела.
— Сама, — прошептала она с усмешкой. — Только теперь — к себе. А не к ним.
***
Прошёл месяц.
Не сказать, чтобы Елена прямо расцвела, но дышать стало легче. Появилась тишина в голове. Такая, как после грозы — когда всё вымыто, мокро, немного пахнет землёй и озоном, но внутри — пусто и спокойно. Даже задержка зарплаты уже не вызывала паники, только тихое раздражение. Она завела привычку по вечерам включать телевизор просто фоном, не слушая, и пить чай с вареньем — как в детстве. Варенье покупное, конечно, но вкус — почти тот самый.
Развод оформили быстро. Денис удивительно спокойно подписал бумаги. Даже не пытался цепляться за квартиру — видимо, Валентина Ивановна вбила в голову, что «такая всё равно пропадёт, а потом приползёт». Ждал. Точнее — сидел на чемоданах у мамы, ел её котлеты и ждал, что всё вернётся. А оно — не вернулось.
Однажды вечером, в субботу, подруга позвала Елену на сальсу. Та поначалу отмахнулась: «Мне бы сначала разучиться трястись при звуке мужского голоса», но всё же пошла. Танцевать не стала — просто посидела, посмотрела, как кто-то живёт. Люди смеялись, крутились, отпускали руки и снова ловили. И ничего, никто никому не должен.
После этого она вдруг захотела поехать к морю. Ненадолго — на три дня. Взяла поездку в Сочи через приложение, сняла крошечный номер с видом на соседний балкон. Плавала, ела рыбу на набережной, сидела на пляже в кофте и джинсах — потому что купальник купить не успела — и просто была.
Но жизнь, зараза, всегда бережёт удар на сладкое.
Всё случилось через неделю после её возвращения.
Она пошла в ближайший супермаркет. Обычный день: выходной, народу — как в метро в час пик, тележки врезаются в ноги, дети плачут. Елена выбирала сыр, когда услышала знакомое:
— Лен, ты?
Обернулась.
И сразу захотелось сделать вид, что она — вообще не она, а просто женщина, случайно похожая на ту, с которой был зарегистрирован брак.
Денис. В спортивках, со странным пакетом из «Детского мира», и рядом — не Валентина Ивановна. Молодая, слишком накрашенная девица лет двадцати с хвостиком. Смотрела на Елену с видом: «А это кто?»
— О, вот это встреча, — сказал он, широко улыбаясь. — Не думал, что ты в этих краях ещё бываешь.
— Тут, вообще-то, я живу, — спокойно ответила Елена, отмеряя себе секунды на реакцию. Она не дрожала. Это было странно. Раньше бы — сердце в горле. А сейчас — как будто смотрит старый фильм, который знает наизусть.
— Ну, ты как? — не унимался он. — Одна, да?
— А ты что, перепись устраиваешь?
— Да нет, просто… Ну, ты же понимаешь. Всё равно мы когда-то были вместе. Я думал, может, ты передумала…
— Ты не перепутал меня со своей мамой? — прищурилась она. — Я не возвращаюсь к тем, кто считает, что обязанность женщины — кормить взрослого мужика.
Он усмехнулся. И не злорадно — а как-то устало, будто всё уже было и больше не имеет смысла.
— Ну, тогда удачи тебе, Лен. Правда. Только смотри — не загордись. Женщина одна — всегда рискует. Вдруг потом будет поздно…
— А мужчина, который не работает — не рискует? — спокойно спросила она. — Или он просто сразу проиграл?
Он ничего не ответил. Просто отвернулся и пошёл прочь, держа свою новую спутницу за руку. Та всё ещё бросала на Елену косые взгляды. Видимо, гадала — не беременная ли бывшая, не будет ли сейчас скандала. Не будет.
— До свидания, Денис, — тихо сказала Елена. — И пусть тебе повезёт. Может, наконец начнёшь жить как мужчина.
Он не услышал. Или сделал вид, что не услышал.
Она вышла из магазина. Был пасмурный вечер, моросил дождь. В руке — тяжёлый пакет, на душе — тяжёлое облегчение.
Села на скамейку у дома. Сбоку, под лавкой, кто-то нарисовал фломастером корону и написал: «Ты справишься».
Она тихо усмехнулась. Устала, как после генеральной уборки. Внутри всё ещё было больно. Не «прошло», не «выветрилось». Но теперь она знала: это не навсегда.
Это просто конец одного фильма. Начало — другого.
Только теперь режиссёром будет она сама.
