Всё как у людей, только хуже
— Ты серьёзно в этом ходишь по улице? — Наталья Сергеевна сжала губы, будто лимон укусила, и смерила Полину взглядом с головы до ног.
— А что не так? — спокойно ответила Полина, наклоняясь над раковиной. Из кастрюли пахло куркумой и чесноком.
— Ну, знаешь… такая форма бёдер обычно не выставляется напоказ. Это я тебе как женщина говорю.
Полина не ответила. Она знала, к чему идёт разговор — к очередному «ты мне как дочь, я тебе как мать». Только вот, ни матерью, ни даже доброжелательной соседкой Наталья Сергеевна никогда не была. Разве что преподавателем в школе критики имени самой себя.
Игорь сидел в зале, щёлкал пультом и делал вид, что не слышит. Его любимая тактика: заткнуться, переждать, пересидеть. Кресло, диван и телевизор — его троица, перед которой он преклонялся с юности.
— Ты бы, конечно, не подумала меня слушать, — продолжила Наталья Сергеевна с ехидной любезностью, — но вот раньше женщины старались быть аккуратнее. Уважали себя, семью, мужа…
— А сейчас стараются выжить, — перебила Полина, не глядя. — Особенно в доме, где тебя едят на завтрак.
Наталья Сергеевна округлила глаза, будто впервые увидела в невестке мозги.
— Ты мне грубишь?
— Нет. Я просто впервые не притворяюсь овощем.
Игорь кашлянул.
— Мам, ну… хватит. Давайте поужинаем нормально, ладно?
— Ты хоть слышишь, как она со мной разговаривает? — всплеснула руками Наталья Сергеевна. — Раньше она была другой! А сейчас… вся в телефоне, вся в себе! А дом, Игорёк? Дом — это кто держит?
— А что я держу, мам? Пультик от телевизора? — буркнул Игорь, не отрываясь от экрана. — Полина вообще-то работает. Ты помнишь, да?
— Да уж, работает! Шефу кофе наливает, небось, вот и «устаёт» к вечеру.
Полина почувствовала, как у неё поднимается температура — не от плиты. Она вытерла руки о фартук и вышла из кухни, бросив через плечо:
— Ужин без меня. Боюсь, если сяду рядом, начну чесаться от морали.
***
Она закрылась в спальне и уставилась в потолок. Было ощущение, что в ней одновременно борются желание заорать и желание исчезнуть. Что держало её в этой квартире — привычка? Жалость к Игорю? Или надежда, что Наталья Сергеевна уедет на дачу и останется там до осени, как нормальные пожилые женщины?
Стук в дверь. Один раз. Потом ещё.
— Полин, ты чего, ну? — Игорь, виноватый и растерянный. — Мам просто… ну, она добрая, но со своими приколами. Ты ж знаешь её.
— Приколы — это забыть носки на балконе. А она — как комар. Летит, жужжит, жалит.
— Она старается. И ты старайся. Это же… семья.
— Нет, Игорь. Семья — это не ты и твоя мама. Это ты и я. Или у нас что-то изменилось, а я пропустила?
Он замолчал. Потом ушёл.
***
Утром Наталья Сергеевна сидела на кухне с видом вдовствующей королевы. В руках — чашка, на лице — претензия ко вселенной.
— А я думала, ты взрослее, Полина. Всё-таки тридцать лет. Не девочка уже, чтоб обижаться.
— Я не обиделась. Просто впервые перестала терпеть.
Наталья Сергеевна вздохнула. Долго, выразительно.
— Ты думаешь, мне легко? Я же за Игоря как за каменной стеной хотела. А он… вот, сидит, молчит. Ни жены нормальной, ни жизни.
Полина подошла к холодильнику, открыла его, взяла йогурт.
— Нормальная жена — это та, что молчит и жарит котлеты под твоё бормотание, да?
— Это та, что уважает мать своего мужа! — голос Натальи Сергеевны дрогнул. — Ты невестка, а не главнокомандующий! И этот дом — не твой, между прочим. Могла бы и помнить об этом.
Полина медленно повернулась, подошла к ней и положила ладони на стол.
— Вот теперь слушай ты. Если этот дом не мой, значит, я тут — никто. А никто больше не будет мыть унитазы, готовить борщи и слушать твой утренний храп. Ты хочешь быть одна — пожалуйста. Только не удивляйся, если однажды твой сын встанет и уйдёт за мной. Потому что, в отличие от тебя, я — его жена, а не прививка от самостоятельности.
***
Вечером Игорь вернулся поздно. На пороге — чемодан, потухший взгляд.
— Ты… уезжаешь? — спросила Полина, почти шёпотом.
— На время. К маме. Надо… как-то подумать.
— Ты уже выбрал. Просто пока не решился это признать.
Он стоял молча. Потом взял чемодан. Ушёл.
И в доме стало по-настоящему тихо. Такая тишина бывает только после взрыва.
Ты вообще была ошибкой
Полина уже третий час смотрела в потолок. Комната была наполнена тишиной — той особой, густой тишиной, которая наступает не после мирного вечера, а после ссоры, в которой все слова сказаны, а смыслы так и повисли в воздухе, как дым от сгоревших мостов.
На кухне сиротливо мигала лампочка над столом — слабый свет, как остатки надежды. Полина знала: он придёт. Не сегодня — так завтра. Не один — так с маминым голосом в трубке. Но придёт. Потому что уходить Игорь умел только наполовину. Как собака, которую накормили, отругали, а потом всё равно позвали спать у двери.
Когда в два сорок пять раздался ключ в замке, Полина не шелохнулась. Только сжала пальцы. За дверью глухо бухнула нога по косяку — мимо, как обычно.
— Чёрт…, — раздалось раздражённое бормотание.
Дверь со скрипом открылась. В квартиру вошёл запах перегара, сигарет и ночной улицы.
— Полина?! — окликнул он. Голос был усталым и пьяным, с той особой интонацией, когда человек уже перестаёт играть роль.
Она молчала. Пусть сам ищет, сам думает.
Через секунду он появился в дверях спальни, прищуренный, неуверенный, с красным лицом. В руке — бутылка воды, как будто это могло замыть следы всей их жизни.
— Я пришёл… — произнёс Игорь, потирая лицо. — Знаю, дурак. Всё знаю.
— Ты не дурак. Ты просто трус, — отозвалась Полина сухо, не глядя.
Он сел на край кровати, тяжело, будто тянул за собой мешок с собственными сожалениями. Молчал. Потом вдруг ткнул пальцем в пол:
— Вот тут… помнишь, ты тогда курицу уронила? А мать потом весь вечер меня грызла, что ты «неряха и не умеешь себя вести»? — он усмехнулся, но лицо было совсем не весёлым. — Я тогда впервые захотел, чтоб она провалилась к чёрту. А не ты.
— Боже, спасибо, конечно, за комплимент, — отрезала она и села, облокотившись на спинку кровати. — А ты сам когда-нибудь хотел, чтобы я осталась? Или всё это было ради мамочки?
Он промолчал. Потом посмотрел на неё мутным, злым взглядом.
— Ты хочешь правду? — прошептал, стиснув зубы. — Хочешь по-настоящему?
Полина замерла.
— Я не хотел с тобой жить. С самого начала. Поняла? Мне было удобно. Ты была… ну, рядом. Ты нравилась матери. Не шумная. Не капризная. А мне казалось, что так и надо. Уютно, спокойно, как в музее. Но ты никогда не была мне родной. Ты не была — моей.
Он встал. Отошёл к окну. Взгляд стеклянный. Полина чувствовала, как в ней растёт не ярость — нет. Пустота. Эта холодная, бездонная пустота, в которой живёт только одно — осознание, что всё было не зря. Просто — не с тем человеком.
— Ты сам только что всё уничтожил. Даже извиняться не пробуй, — сказала она глухо. — Я была твоей привычкой. Но я больше не вешаюсь на вешалку в твоём коридоре, Игорь. Понял?
— Полин, я…
— Поздно, — перебила она.
Он смотрел на неё. Минуту. Две. А потом пошёл на кухню, как будто там могло быть другое продолжение. Но она уже знала: их история закончилась.
В утро он ушёл, ничего не сказав. Как и всегда. Оставил после себя только запах перегара и слова, которые нельзя забрать.
Отлично. Тогда в финале рассказа «Семейные узы» опишу сцену, где Наталья Сергеевна неожиданно появляется у Полины и предлагает ей сделку — на фоне недавнего признания Игоря, это будет как гвоздь в крышку гроба их брака.
Фокус — на эмоциональной напряжённости, манипуляции, бытовом реализме и скрытой силе героини. Готова?
Сделка с матерью
Полина встала в шесть. Без будильника. Просто потому, что больше не могла спать. В чайнике кипела вода, в голове — одно и то же: «Не моя. Не хотел. Привычка.» Она повторяла слова Игоря, как мантру, чтобы они перестали болеть. Не помогало.
Когда в дверь позвонили, она вздрогнула. Почти машинально открыла. И — остолбенела.
— Здравствуй, Полина, — сухо произнесла Наталья Сергеевна. В безупречном пальто, с уложенными волосами, как будто приехала на педсовет, а не разрушать чужую жизнь.
— Вы… зачем пришли? — Полина не пустила её сразу.
— Поговорить. Всего на пару минут. И поверь, тебе это нужно даже больше, чем мне.
Полина молча отступила в сторону. Наталья Сергеевна прошла внутрь, осматривая квартиру, как всегда — как ревизор. Остановилась у окна.
— Ты выглядишь уставшей, — заметила она, будто с заботой. — Что-то случилось ночью? Игорь говорил, что он у тебя был.
— Сказал всё, что копил годами. Я ему благодарна, — спокойно ответила Полина.
— Правда? Благодарна? — Наталья Сергеевна усмехнулась. — Ты ведь всегда хотела от него настоящих слов. Получила. Вот и хорошо. Зато теперь всё честно.
— Вы пришли сказать, что были правы?
— Я всегда была права. Ты ему не пара, Полина. Ты слишком мягкая, слишком… удобная. А мой сын достоин большего.
— Он сам решил, что ему нужно, — и выбрал вас. А не себя.
Тишина.
Наталья Сергеевна посмотрела на Полину как-то странно — почти с жалостью. Потом аккуратно сняла перчатки и положила на стол тонкий коричневый конверт.
— Здесь пятьсот тысяч. Этого хватит, чтобы ты уехала. Начала заново. Где-нибудь, где никто не будет напоминать тебе об Игоре. Я не хочу войны. Я хочу, чтобы ты ушла красиво.
Полина уставилась на конверт.
— Вы серьёзно? Это компенсация?
— Это — сделка. Ты получаешь свободу. Он — шанс исправиться. А я — спокойствие. Все при деле.
Полина взяла конверт. Открыла. Счёт был настоящий. Деньги — не подделка. Запах бумаги — тяжелый, как запах предательства.
— Вы знаете, что самое интересное? — медленно сказала она. — Вы боитесь не того, что я разрушу ему жизнь. А того, что он поймёт: со мной ему было лучше, чем с вами.
Наталья Сергеевна замерла.
— Я не возьму эти деньги. Я возьму только свою свободу. И не потому, что вы меня выгнали. А потому что сама выбрала уйти.
— Ты совершаешь ошибку, Полина.
— Нет. Ошибкой было соглашаться на вашу игру. А теперь — моя очередь ставить правила.
Полина открыла дверь.
— И, кстати. Передайте вашему сыну: я больше не его «удобная привычка». Я — та, кто теперь знает, чего стоит. Даже если вы до сих пор этого не поняли.
Наталья Сергеевна вышла, не сказав ни слова.
Конверт остался на столе. Полина смотрела на него долго. А потом взяла и бросила в мусорное ведро. Без пафоса. Просто как выбрасывают всё, что просрочено.
Итог:
Полина не только освободилась от Игоря, но и отказалась быть разменной монетой в семейной игре его матери. Финал — не в том, что она победила, а в том, что выбрала себя, впервые за долгое время.
