Валентина мыла окна на даче. Это почти как медитация. Способ не думать о том, что завтра суббота. А значит снова гости.
— Валя! — голос мужа прорезал тишину. — Ты где?
Она не отвечала. Продолжала тереть. Хотя окно уже блестело, как слеза.
— Мама с Тамарой и её внуком приедут в субботу, — Алексей подошел вплотную, заглядывая ей в лицо. — Они же как обычно, в твоей комнате…
Валентина замерла.
— А вот и нет, — тихо сказала она. — Больше не как обычно.
Алексей моргнул. Словно не расслышал.
— Что?
— Я сказала: нет. — Голос у неё был спокойный. Даже слишком. — Больше не как обычно.
Муж стоял и хлопал глазами. Как будто жена говорила на китайском.
— Валя, ты что, того? — он покрутил пальцем у виска. — Мать же приезжает! С Тамарой!
— Приезжает. — Она поставила ведро с водой на землю. — Только не сюда.
— Куда «не сюда»?! Это же наша дача!
Валентина посмотрела на него. Долго. Изучающе. Как будто видела впервые.
— Наша, — согласилась она. — Вот именно. Наша.
На следующий день Алексея вызвали с утра на работу. Когда знакомый скрип ворот возвестил о приезде родственников, Валентина вышла из дома.
Галина Петровна уже выбиралась из машины, командуя водителем и внуком одновременно:
— Осторожно с сумками! Там посуда бьющаяся! Вовка, не беги — упадешь!
Валентина подошла к воротам. Взялась за створку.
— Валя? — удивилась свекровь. — Что ты делаешь?
— Закрываю ворота.
— Как это «закрываю»?
Валентина посмотрела на неё. Спокойно. Без злости. Просто констатировала факт:
— Лучше вам отпуск провести в другом месте.
И закрыла ворота на засов.
Щелк.
За воротами началось что-то невообразимое. Крики. Возмущение.
А Валентина спокойно пошла в дом. Взяла сумку. Ключи от машины.
— Ты куда?! — заволновались родственники.
— К подруге. — Она не оборачивалась.
— Валя! Ты с ума сошла?! Мы что, будем ночевать в машине?!
Но она уже заводила двигатель.
Алексей метался в городе. Звонил жене — не отвечала. Звонил маме — орала в трубку так, что уши закладывало.
— Лёша! Ты видел, что творит твоя жена?! — голос Галины Петровны дрожал от негодования. — Мы с Тамарой и Вовкой торчим в машине! Как цыгане какие-то!
— Мам, ну успокойся.
— Успокойся?! Да я такого позора за всю жизнь не видела! Родную свекровь на улице оставить! Да за это… за это в тюрьму сажать надо!
Алексей сжимал телефон. В голове — каша. Жена свихнулась. Мать истерит. А он посередине, как дурак.
— Мам, поезжайте в гостиницу. Я завтра приеду и все улажу.
— В гостиницу?! Тратить деньги?! Из-за твоей психопатки?!
Он повесил трубку. Руки тряслись.
Утром Алексей дозвонился наконец до жены и поехал к Лене. Валентина сидела на веранде с чашкой кофе. Выглядела даже отдохнувшей.
— Валя, хватит дурака валять. Поехали домой.
Она подняла на него глаза. Спокойные. Чужие.
— Не поеду.
— Как это не поедешь?! Мать же в гостинице! Обиженная! Денег потратила!
— Пусть тратит. Я не просила.
Алексей сел рядом. Попытался взять ее за руку — отдернула.
— Валя, ну что случилось-то? Мы же столько лет так живем! Мать приезжает, мы принимаем.
— Принимаем, — кивнула она. — Точнее, принимаю я. А ты «работаешь в гараже». Или «дрова колешь». Или еще что-то очень важное делаешь.
— Ну, мужские дела же.
— Мужские. — Она отхлебнула кофе. — А женские дела — это терпеть? Улыбаться? Стелиться?
— О чем ты?
Валентина поставила чашку на стол. Резко. Кофе расплескался.
— Да надоело. Помнишь я слегла с температурой тридцать девять. А твоя мама с Тамарой решили съездить на экскурсию. «Валя же дома, с внуками посидит!» Я — с температурой под сорок! — варила им кашу, меняла памперсы, читала сказки!
Алексей молчал. Да, помнил.
— А когда они вернулись, знаешь, что твоя мама сказала? «Что ж в доме поесть-то нечего? Ну уж суп-то бы могла сварить.»
— Она не хотела обидеть.
— Не хотела? — Валентина встала. — Лёша, за пятнадцать лет я ни разу не услышала от твоей матери «спасибо». Ни за готовку, ни за уборку, ни за стирку. Ничего. Только указания и замечания. И каждое лето они с Тамарой и детьми живут на всем готовеньком, а я только успевай обслуживать.
Подруга Лена выглянула из дома:
— Валя, ты права. Просто ты долго позволяла с собой так обращаться.
Алексей уехал злой. Но по дороге домой что-то грызло изнутри. Неприятное. Как заноза.
Он вспоминал. Как мать каждый приезд устраивала ревизию холодильника: «Что это за творог? Просроченный! Валя, ты что, травить нас хочешь?»
Как требовала гладить постельное белье: «В нормальных семьях белье гладят!»
Как критиковала готовку: «Мясо сухое. Суп жидкий. Салат кислый».
А Валя всегда молчала.
Дома его ждал разгром. Галина Петровна примчалась с утра и устроила разбор полетов:
— Лёша, я всю ночь не спала! Думала о нашей семье! О том, как мы опустились! Твоя жена меня, родную мать, унизила!
— Мам.
— Нет, ты выбирай! Или я, или она! Потому что после такого, после такого позора я больше не могу!
Алексей сидел за столом. Голова болела. В груди что-то сжималось.
— Знаешь что, мам, — сказал он вдруг. — Поезжайте домой.
— Что?
— Поезжайте. Домой. В город. В этом году — без дачи.
Галина Петровна смотрела на сына как на инопланетянина.
— Ты что, с ума сошел?
— Возможно. — Он поднялся. — Но без Вали — никак. Понимаешь? Без нее нам тут делать нечего. А она не хочет возвращаться пока вы с Тамарой тут.
Алексей приехал к Лене на седьмой день.
Валентина сидела в том же кресле на веранде. Читала книгу. Даже не подняла глаз, когда он подошел.
— Валя. Мне… мне нужно поговорить.
Теперь она посмотрела. Изучающе.
— Говори.
Он сел напротив. Тяжело. Как старик. А ведь всего сорок два…
— Я поговорил с мамой.
— И?
— Сказал, что в этом году — без дачи.
Валентина закрыла книгу. Положила на колени. Потом встала. Подошла к перилам веранды.
— Знаешь, что я поняла за эту неделю? — сказала она, не оборачиваясь. — Я не против, чтобы к нам приезжали. Не против гостей. Не против твоей матери, даже.
— Тогда в чем дело?
— Но только если со мной говорят. Уважают. И помогают. — Она обернулась. — Я хочу быть хозяйкой в своем доме. Не прислугой.
Алексей кивнул.
— Ты знаешь, что твоя мать говорила Тамаре в прошлый раз? — спросила Валентина тихо. — Я случайно услышала. Она сказала: «Валька удобная. Молчит, пашет, не возражает. Лёшке повезло — взял бесплатную домработницу».
Алексей вздрогнул. Как от удара.
— Не может быть..
— Может.
Он знал — она не врет. Мать действительно могла такое сказать. И не раз.
Прошло две недели. Галина Петровна больше не звонила. Алексей ходил мрачный, но молчал. Иногда хватался за телефон — набрать маме. Потом клал обратно.
Валентина не спрашивала. Не подталкивала.
Утром — кофе на двоих, а не на пятерых. Никто не требовал завтрак к семи утра. Никто не критиковал яичницу.
Днем — тишина в доме. Можно было читать. Думать. Дышать полной грудью.
Вечером — они сидели на веранде вдвоем. Говорили о пустяках. О работе. О планах на зиму. Обычные, простые разговоры супругов.
В субботу зазвонил телефон. Галина Петровна. Алексей посмотрел на экран, потом на жену.
И взял трубку.
— Алло?
— Лёша? — голос матери был растерянным. Обиженным. — Сынок, ну что же это такое? Две недели не звонишь!
— Занят был.
— Чем занят? Дача что, важнее матери?
Алексей помолчал. Раньше он бы сразу начал оправдываться. Просить прощения. Успокаивать.
Повисла тишина. Долгая. Тяжелая.
— Это она тебе мозги промыла, — сказала наконец Галина Петровна. — Настроила против матери.
— Никто не настраивал. Я сам до этого дошел.
— Сам?! Ты?! — в голосе матери звучало неверие. — Да ты без меня и шагу ступить не можешь!
— Могу. — Алексей посмотрел на жену.
— Тогда, тогда на эту дачу я больше ни ногой! Слышишь?
И бросила трубку.
Алексей положил телефон на стол. Руки не дрожали.
— Мама сказала, что больше на эту дачу ни ногой, — сообщил он жене.
Валентина кивнула.
— Я запомню этот день, — сказала она. — Наверное, он будет моим личным праздником.
Вечером она сидела на веранде с книгой. Просто сидела. Читала. Никто ничего не требовал. Никто не заходил в дом без стука. Никто не кричал из кухни: «Валя! Где соль?! Валя! Почему чай холодный?! Валя!»
И впервые за долгое время вечер принадлежал только им двоим.
