Тут не в деньгах дело, а в том, кто здесь хозяйка.
Анна стояла на кухне в спортивных штанах и старой майке, натирала плиту зубной щёткой. Не потому что любила чистоту — потому что снова не могла уснуть. Последние две недели у неё сердце било в виски не хуже перфоратора у соседей. Пропали деньги. Из её заначки. Уже второй раз.
Сначала подумала: может, сама потратила? На еду, на салон, на дурацкие носки с котами, которые продавали в ТЦ со скидкой. Но когда недосчиталась десятки тысяч — уже не до котов стало.
Алексей, конечно, отмахнулся. «Да ты, может, где переложила, ты же вечно всё теряешь», — сказал он, зевнув и включив телевизор.
— Зато ты ничего не теряешь, особенно яйца, — съязвила она тогда. Но он не услышал. Или сделал вид.
А сегодня случилось странное. Очень даже не случайное.
Она вернулась с работы пораньше — начальник сорвался, психанул, отпустил всех. И застала Татьяну Ивановну. Маму её мужа. Та стояла у их шкафа. Где лежат не трусы и носки. Где лежат… да, те самые заначки.
— Я… я тут искала аптечку, — пробормотала Татьяна Ивановна, но глаза её бегали, как тараканы на кухне в общаге.
— Ага, и нашли сто тысяч в бинтах? — Анна даже не повысила голос. Слова резали точнее, чем скальпель.
Свекровь молча вышла. Как в сериале: медленно, но с таким выражением лица, будто её тут оклеветали, растоптали, и вообще — «ах, неблагодарная».
Анна села на кухонный стул, обняла колени. Её трясло. Не от холода.
Когда пришёл Алексей, она встретила его без дежурной улыбки.
— У тебя есть одна попытка. Одна. Что делала твоя мама в нашей спальне?
— Ты с ума сошла? — Алексей хлопнул пакетом с продуктами по столу. — Она зашла взять пластырь. У неё мозоль натёрся, что за паранойя?
— В пластыре она нашла мои деньги? — голос Анны был хриплым. Она не кричала. Не надо. Он сам всё слышал.
Алексей посмотрел на неё внимательно. Молча. Без слов. Его челюсть дёрнулась. Потом он сел.
— Ты хочешь сказать, что мама…?
— Нет, я хочу сказать, что ты — тряпка. Потому что если бы моя мать пришла к нам, открыла твои ящики, вытащила твой кошелёк, и я это увидела — я бы ей руку сломала.
— Ты больная, — прошипел он.
— Да. С ума схожу. От вас обоих. Ты не муж, ты… приложение к маме.
Он вскочил. Трясущимися руками схватил кружку — поставил обратно.
— Хочешь, я с ней поговорю? — почти прошептал он. — Без скандала. Спокойно.
— Попробуй. Только не в стиле: «Мам, ну не воруй у нас, а то Анечка обидится». А так — по-человечески. Жёстко. Мужик с мамой. Не мышь с кошкой.
Через два часа он действительно сел напротив Татьяны Ивановны. Анна спряталась на балконе. Не потому что боялась. Потому что иначе бы вцепилась ей в волосы.
— Мам, у нас пропадают деньги, — голос Алексея был сухой, как песок в глотке. — Анна тебя поймала в спальне. Я не хочу верить, но…
— Вот ты и не верь! — закричала Татьяна Ивановна. — Я тебя родила, выкормила, воспитала! А теперь эта… она! — Она ткнула пальцем в воздух, — Меня в воровки записала?!
— Мам, не ори! Не ори, чёрт возьми! — Алексей поднялся, стул с грохотом отъехал. — Я сам видел, что она не врёт! Ты стояла у шкафа! Зачем?!
— Да чтоб тебя! — Татьяна Ивановна схватила со стола пульт и швырнула в сына. Не попала. — Продал мать за бабу!
Он схватил её за плечи.
— Да потому что ты лезешь! Ты душишь! Ты из нас делаешь уродов!
Она ударила его. Сначала ладонью, потом ногтями в лицо. Закричала:
— Всё! Всё! Я ухожу!
— Скатертью дорога, — раздался голос Анны из коридора.
Татьяна Ивановна вышла. Бросила сумку, вышла босиком. Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка с косяка.
Анна подошла к Алексею.
— Не поздно?
Он не смотрел на неё. Повернулся к стене. Губы дрожали.
— Я просто хотел, чтобы она нас любила… по-своему.
— Она тебя любит. Как кошка — мышь. И ты ей нравишься. В кляре.
Они долго стояли молча.
Потом он тихо сказал:
— Я не знаю, как теперь жить. С тобой. Без неё. С ней. Без тебя. Я пустой.
— А я полная. Полная ненависти к тому, во что мы всё это превратили.
Когда в доме становится тише, слышнее, как бьется сердце.
Алексей собрал вещи быстро. Слишком быстро, как для человека, который собирается «разобраться в себе». Уложил два пакета и чемодан. Даже ноутбук забрал. Хотя до этого говорил, что «без Анки не работает, не вдохновляет».
Анна стояла у двери, опершись плечом о косяк. Не плакала. Не молчала. Просто смотрела, как он вытаскивает свою жизнь из их общего шкафа.
— А шапку с оленями возьми. Мама же тебе вязала.
— Она чесотку вызывает, — буркнул он. — Но возьму.
Он всё-таки посмотрел ей в глаза.
— Я не ухожу. Я… временно.
— Ты уже ушёл. Всё, что после «я» — не важно.
Он вышел. Закрыл за собой дверь мягко, как будто боялся разбудить что-то живое. А будить уже нечего было. Живое ушло с ним.
На третий день тишины Анна проснулась в обед. От того, что некого будить, некого кормить, никто не топает в ванную с утра, не роняет зубную щётку. Тишина была не мирной — гробовой.
Она перестала убирать. Ела то, что не требовало усилий: огурцы, хлеб, сыр. Пила вино из кружки. Смотрела в потолок. Перематывала на телефоне голосовые: «Привет, ты где? Почему не берёшь? Я волнуюсь». Потом удаляла. Без прослушивания.
Через неделю пришла подруга — Лариса. С гробовым выражением лица и мешком винограда.
— Ты выглядишь как бомжиха. Но симпатичная. Такая, знаете, «элит-бомж».
— Отстань, Лара.
— Ты-то отстала. А месячные у тебя не отстали?
Анна подняла брови. Потом закрыла глаза.
— Да ну тебя…
— Нет, ну серьёзно. У тебя не было «этих дел» с ноября. А уже…
— Март.
Они молча посмотрели друг на друга.
— Ты думаешь, я…?
— А ты посчитай.
Через день она стояла в аптеке. Рука дрожала. Купила тест и пачку валерьянки. На кассе кассирша сказала:
— Удачи вам. Чтобы как надо всё было.
И подмигнула.
Анна закрылась в ванной, как в сейфе. Разложила тест, как хирургию. Сделала всё по инструкции. Села на край ванны.
Минуту она смотрела в одну точку.
Потом — на тест.
Потом — опять в точку.
Потом — разрыдалась.
— Господи, да только не от него же… Не от него же, ну пожалуйста…
Но всё было. От него. От Алексея.
И в этой тишине, которую он оставил, вдруг стало слышно: не пустота внутри. Не отчаяние.
Билось. Билось сердце. Маленькое.
Через пару часов она ему написала. Одним словом:
«Приедешь — поговорим.»
Он ответил почти сразу:
«Приехать не могу. У мамы давление. Что случилось?»
Анна посмотрела на экран. Улыбнулась криво. Стерла сообщение. Пошла варить гречку. Есть теперь было зачем.
Кто у нас тут ходит в моём белье?
Анна не спала до трёх. Не потому что что-то решала — просто смотрела в потолок и дышала. Тишина вдруг стала непереносимой, как леденец, который застрял в горле.
— «Зачем я ему написала? Дура. Пусть живёт с мамочкой, варит щи и обсуждает, как я поднимаю цены на стиральный порошок.»
На утро она вымыла полы. Просто так, от злости. Потом долго смотрела на старую фотографию с выпускного. Андрей. Первые поцелуи, угнанный велосипед, страх перед родителями и бесконечная жвачка со вкусом персика.
Он остался в том же городе. Не то чтобы любовь всей жизни, но… по-человечески с ним было просто.
Анна набрала:
— «Привет. Надо поговорить. Без поводов. Просто так.»
Он ответил через три минуты.
— «Я рядом. Заеду.»
— Ну ты и изменилась, Анют, — Андрей сидел на табуретке, крутил в пальцах пустую чашку. — Сталинская закалка? Или муж с характером?
— Характер у него только по телефону. А дома он с мамой советуется, какую сметану покупать. Угадай, кто виноват в моих слезах?
Андрей усмехнулся:
— Вряд ли она. Ты всегда знала, что хочешь.
Анна вздохнула. В животе закололо. Ребёнок, наверное, чувствовал напряжение. Или кофе был не тем. Она прошла на кухню, поставила чайник. И, как назло, кинула Андрею рубашку Алексея — та валялась на стуле.
— Ой, это не твоё, но давай, замёрзнешь ещё. Тут отопление у нас по графику, знаешь ли.
Он натянул рубашку. Она была велика, пахла табаком и чем-то знакомым — Алексей до сих пор курил исподтишка.
В этот момент кто-то дёрнул ручку. Без звонка. Без предупреждения.
Анна обмерла.
— Да твою мать… — прошептала она и бросилась к двери. — Алексей?
Он стоял на пороге, в куртке, в бешенстве. За ним — лестничная клетка, пахнущая пылью и мокрыми перилами.
— А что у нас тут? — голос сухой, как мартовский ветер. — А у нас тут чужие мужики в моей рубашке?!
Андрей встал.
— Слышь, парень. Ты, если что, поубавь обороты. Я не по бабам шастаю — я по душам пришёл.
— А ты кто ей, психотерапевт? Уйди отсюда, пока я не забыл, что у меня руки есть!
Анна влезла между ними:
— Алексей! Прекрати. Это Андрей. Мы с ним когда-то встречались. Он зашёл… просто поговорить.
— А чего ж ты мне не сказала, что у тебя «поговорить» в моём белье ходят?!
Он резко рванул рубашку с плеча Андрея. Та разошлась по пуговицам. Пара улетела под батарею.
— Ах ты… псих! — взвыл Андрей, и, не сдержавшись, ударил его в живот.
Алексей согнулся, но выпрямился мгновенно. Глаза налились кровью. Он схватил Андрея за ворот, врезал лбом в стену. Звонко, мерзко.
— Хватит! — закричала Анна, вцепилась Алексею в руку. — Ты же совсем с ума сошёл! Ты сейчас убьёшь его!
Тот оттолкнул её. Сильно. Анна отлетела к столу, ударилась спиной.
— Уходи, Андрей. Пожалуйста. — прохрипела она.
Андрей, вытирая кровь с брови, злобно глянул на Алексея:
— Ты чокнутый. Следи за руками, когда женщину трогаешь.
Он хлопнул дверью так, что из коридора сыпалась штукатурка.
Они остались вдвоём.
Анна встала. Медленно, сдерживая дыхание. Подошла к Алексею и без истерик сказала:
— Ты больше не вернёшься. Никогда. Ты думаешь, ты всё ещё муж? Нет. Ты — чужой. Для ребёнка, которого ты никогда не узнаешь, ты — просто страшный сон. Уходи.
— Какой, к чёрту, ребёнок?
— Твой. Наш. Но ты свой шанс уже просрал.
Он побледнел. Что-то шевельнулось в лице — страх? Удивление? Запоздалое раскаяние?
Но было поздно. Она закрыла дверь перед его носом. А потом медленно, не торопясь, повесила замок.
Что-то умерло
Боль пришла ночью. Как будто кто-то схватил изнутри, сжал и не отпускал. Анна лежала в темноте, сжимала живот и шептала что-то бессмысленное:
— «Не сейчас. Пожалуйста. Потерпи ещё чуть-чуть…»
Она не вызывала скорую сразу — зачем, если может пройдёт. Но не прошло.
Когда поднялась с постели, всё текло по ногам — не вода, а что-то тёплое, липкое. Руки дрожали.
— «Девочка, ты теряешь… Мы сделаем всё возможное. Терпите. Только не теряйте сознание.»
Она не помнила лица врача. Только свет ламп и запах железа. Потом — тишина. Глухая, как под водой.
Алексею позвонили на следующий день. Он молчал долго. Потом сказал:
— Я еду.
В приёмном покое его узнали сразу — бывший муж, да. Конфликт был. Потасовка с соседом. Психолог у Анны, кстати, уже есть.
Он зашёл в палату, тихо. Анна сидела на кровати, спиной к двери. Очень прямая спина. Неестественно прямая, как у актрисы на прослушивании.
— Привет, — сказал он, еле дыша.
— Ты чего пришёл? — спросила она ровно. — Живых тут больше нет. Тут только я. И пусто.
Он подошёл ближе. Протянул руку.
— Я не знал, что ты… Что мы…
— Ничего мы, Алексей. Ты – ты. Я – я. У меня внутри было что-то хорошее. Маленькое, тихое. Я с ним разговаривала, понимаешь? А теперь тишина. Совсем.
Она повернулась. Глаза сухие. Усталые. И что-то в них исчезло. Навсегда.
— Хочешь знать, как это? Как будто в доме кто-то жил. Свет горел. А потом всё выключили. И не открывают. И ключей больше нет.
Он сел рядом. Пытался взять её за руку — она отдёрнула.
— Не надо. Ты причастен. Даже если не хотел. Даже если не знал.
Он кивнул.
— Прости.
— Прощения нет. Есть просто — живи с этим. Я буду. С каждым утром, где ничего не движется. С каждым кофе, который не пахнет. С каждым платьем, которое покупала — а теперь не нужно.
Она отвернулась. Он посидел ещё немного, потом встал. У двери оглянулся, но она больше не смотрела в его сторону.
И он понял: всё. Всё действительно умерло. Даже воспоминания.
Через месяц она переехала.
Сменила номер. Фамилию. Работу.
И завела кошку. Рыжую, наглую. Которая каждое утро будила её лапой по лицу, как бы говоря:
— Эй, вставай. Мы ещё живы.
