В тот промозглый октябрьский день, когда серые тучи висели над городом, словно грязные тряпки, я стояла у окна, наблюдая, как дождь барабанит по стеклу. Предчувствие чего-то нехорошего скручивало живот в тугой узел. И точно, сердце ёкнуло, когда увидела знакомую машину, подъезжающую к дому.
— Боренька, — прошептала я, зная, что ничего хорошего его визиты не предвещают.
Звонок раздался резко, словно выстрел. На пороге стоял мой сорокалетний сын, Борис, с огромным чемоданом и понурым десятилетним внуком, Мишенькой. Глаза у Мишеньки были красными и опухшими от слез.
— Мам, привет, — буркнул Борис, отводя взгляд. — Тут такое дело… С Жанной мы опять поругались. Временно поживем у тебя, ладно?
— Временно, — эхом отозвалось у меня в голове. Сколько раз я уже слышала это — временно — после его бесконечных разводов.
— Ну, проходите, что же вы на пороге стоите, — сказала я, стараясь не выказывать своего раздражения.
Обняла Мишеньку, но он отстранился, уткнувшись лицом в куртку отца.
— Мишенька, иди во вторую комнату, располагайся, — сказал Борис, потрепав сына по волосам. — Я пока на диване в зале перекантуюсь.
Не спросил, удобно ли мне, не поинтересовался, есть ли у меня какие-то планы. Просто поставил перед фактом. Я промолчала, решив, что родным нужно помогать, хоть и чертовски устала от его — временных — проблем.
— Борща хотите? — предложила я, пытаясь создать видимость нормальности.
Борис отмахнулся, явно поглощенный мыслями о том, как помириться с Жанной.
— Потом, мам. Сейчас не до еды.
Я вздохнула, понимая, что это — временно — может затянуться на долгие месяцы, если не годы. Но отказать ему я не могла.
Через неделю, вернувшись из поликлиники, я сразу почувствовала, что в квартире что-то не так. Запах какой-то чужой, давящий. Вошла на кухню и замерла. Моя кухня! Она была неузнаваема. Огромный дубовый стол, за которым я пила чай с подругами, теперь стоял у окна. Мой любимый буфет, с дорогим сердцу сервизом, переехал к другой стене, в темный угол. А в центре комнаты красовался огромный телевизор на какой-то вычурной тумбе.
— Ну как, мам, нравится? — Борис возник из ниоткуда, сияя довольной улыбкой. — Так намного удобнее. А то у тебя тут как в музее было.
Я с трудом сдержала гнев.
— Борис, почему ты меня не предупредил? Зачем было все переставлять?
— Ну, мам, стол этот только место занимал. А теперь мы с Мишенькой будем футбол смотреть. Я тут интернет-телевидение подключил, красота! А вещи свои я в твой шкаф положил, там как раз место было.
В шкаф, не спросив разрешения! Тридцать лет я обставляла эту квартиру по своему вкусу, вкладывала в нее душу, а он вот так, одним махом, все перечеркнул.
— Ты сердишься? — спросил Борис, заметив мое подавленное состояние.
Я солгала.
— Нет, просто непривычно.
— Привыкнешь, мам. Люди ко всему привыкают. А перемены — это хорошо!
Я промолчала, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Тридцать лет… Он понятия не имеет, что для меня значит каждая эта вещь.
Весь вечер я бродила по квартире, как неприкаянная. Перед сном достала старый фотоальбом. Вот мы с отцом, молодые и счастливые, на этой самой кухне. Отец всегда говорил, что мой дом — моя крепость. А теперь в этой крепости зияла огромная трещина.
Через пару дней Борис заявил, что мои традиционные посиделки с подругами по средам мешают Мишеньке спать.
— Мам, ну что это за сборища? Мишеньке же нужно высыпаться перед школой. Отмени их, а?
— Борис, это мой дом! Здесь я решаю, кого приглашать, — попыталась я возразить.
— Мам, ну я же твой сын! Или ты хочешь, чтобы я тут главный был? Тогда не обижайся, если я начну принимать решения в этой семье.
Ультиматум. В моем собственном доме. Я почувствовала себя униженной и беспомощной.
— Понятно, — прошептала я и отменила встречу с подругами.
Засыпая вечером под звуки оглушительного футбольного матча, я осознала, что мой дом больше мне не принадлежит. Он стал территорией Бориса, а я — лишь гостьей, которой милостиво позволяют здесь находиться.
Встретившись с Ириной в кафе, я рассказала ей обо всем. Ирина возмутилась.
— Анюта, да он тебя ни во что не ставит! Как с домработницей разговаривает, а не с матерью! Ты должна перестать прогибаться! Начни уважать себя, в конце концов!
— Я боюсь остаться одна, если он уйдет, — призналась я, опуская глаза.
— Ты уже одна, Аня, только не в своем доме, а в чужом! Вспомни, что ты не только мать, но и человек. Ты имеешь право на уважение!
Разговор с Ириной пробудил во мне гнев. Впервые за долгое время мне стало легче дышать. Я решила, что больше не позволю Борису командовать собой.
Однажды утром, убираясь в гостиной, я услышала звонок в дверь. На пороге стояла Жанна, бывшая жена Бориса, приехавшая за Мишенькой. Она выглядела ухоженной и подтянутой, как всегда.
— Анна Львовна, здравствуйте. Можно мне Мишеньку забрать? А то Борис совсем за ним не следит.
— Жанночка, проходи, конечно. Чайку попьем, пока Мишенька собирается.
Мы сидели на кухне, разговаривали о детях, о жизни. Мне так не хватало женского общения.
Вдруг дверь распахнулась, и в кухню ворвался Борис, взъерошенный и злой. Он даже не заметил Жанну.
— Мам, ты где мои документы? Я же говорил, не трогай ничего на моем столе! — заорал он, набрасываясь на меня.
Жанна опешила. Мишенька забился в угол, испуганно глядя на отца.
Жанна, наконец, прервала его гневную тираду.
— Борис! Ты вообще как разговариваешь с матерью? Бессовестный!
Она встала, взяла Мишу за руку.
— Пошли, Мишенька. Нам здесь нечего делать.
Уходя, она тихо сказала мне:
— Анна Львовна, я ушла от Бориса именно из-за его неуважения. У вас тоже есть выбор.
В тот же день, вернувшись домой после визита к врачу, я обнаружила, что моя комната полностью переделана. Мою кровать переставили в другой угол, комод исчез, а вместо него — какие-то металлические стеллажи. Комната превратилась в кабинет Бориса. Мои вещи были сдвинуты в угол шкафа, а мой туалетный столик завален бумагами.
Но больше всего меня расстроило исчезновение старого комода. Он был моим самым дорогим сокровищем. В нем я хранила письма отца, свадебные фотографии, всякие мелочи, связанные с самыми важными моментами моей жизни.
Гнев захлестнул меня с головой. Я схватила телефон и позвонила Борису.
— Я хочу поговорить с тобой немедленно!
Вечером Борис пришел домой. Я ждала его в гостиной, дрожа от ярости.
— Где мой комод? — спросила я, стараясь говорить спокойно.
— Выбросил, — ответил Борис, пожав плечами. — Он старый был, зачем тебе этот хлам? Я тебе новую мебель куплю.
— Там были письма отца! Свадебные фотографии! Ты понимаешь, что ты натворил?
Борис отмахнулся.
— Да ладно тебе, мам. Сентиментальности какие-то. Я многое выбросил, а кое- что сложил в кладовку, если так уж нужно.
Кладовку! Мои воспоминания — в кладовку!
Я больше не могла сдерживаться.
— Борис, ты должен уйти, — сказала я твердо.
Борис рассмеялся.
— Что ты несешь, мам? Куда я пойду?
— Это мой дом. И я больше не намерена терпеть такое отношение.
Борис побагровел.
— Я твой сын! У меня есть право здесь жить!
— Ты взрослый человек. Ты должен жить своей жизнью. И если ты сейчас же не соберешь вещи и не уйдешь, я вызову полицию. Это моя собственность!
Борис в ярости согласился уйти. Он выбежал из квартиры, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла.
Я стояла посреди комнаты, оглушенная тишиной. Страх, боль, растерянность — все смешалось в один клубок. Но сквозь эту боль пробивалось слабое чувство облегчения. Я защитила свой дом. Я защитила себя.
—————
Тишина. Пустота. Я стою посреди своей квартиры и не понимаю, победила я или проиграла. Он привык, что я во всем ему потакаю, и захватил мою квартиру, превратив ее в свою, даже выбросив старый комод с дорогими сердцу вещами.
Утро застает меня в кресле, где я провела всю ночь. Квартира кажется чужой и опустевшей. В кухне стоит недопитая чашка чая Бориса, в ванной — его полотенце, в коридоре — его носки. Сердце матери болит за них, но я стараюсь держаться. Вечером я захожу в бывшую свою, а теперь сыновнюю комнату и вижу, что от моих вещей не осталось и следа. Я опускаюсь на кровать и плачу, оплакивая не уход сына, а потерю своих воспоминаний, связанных с дорогими людьми и вещами.
Приходит сообщение от подруги Ирины:
— Ну как ты, Аня?
Я не знаю, как ответить. Не понимаю, что чувствую: освобождение, опустошение. Свобода оказывается горькой на вкус. Я осознаю, что мне предстоит научиться жить заново в пустой квартире.
Через три месяца подруги, Ирина и Вера, восхищаются тем, как я помолодела. Я посещаю кружок танцев, где нахожу новых знакомых и впечатления. Вспоминаю, как выгнала сына из дома и как прошла путь от отчаяния к робкой радости.
Пытаюсь звонить Борису, но он не отвечает, а потом вообще блокирует мой номер. Мишенька иногда звонит тайком и рассказывает, что они снимают квартиру, у папы новая работа, и у них всё нормально.
Возобновляю посиделки с подругами, записываюсь на танцы, посещаю библиотеку. Однажды покупаю старый комод, почти такой же, как мой утраченный. Заново собираю свои сокровища — ищу старые фотографии, распечатываю копии из семейного архива, пишу письма родственникам.
Ирина рассказывает, что напарник по танцам, Виктор Николаевич, интересовался мной. Вера поддерживает меня и говорит, что я имею право на счастье. Я, конечно осознаю, что когда-то отказалась от своего счастья ради сына, но это не сделало счастливее никого из нас.
Я понимаю, что моя жизнь только начинается, и я имею право на счастье просто потому, что жива.
Однажды утром Борис пришел ко мне с букетом гвоздик.
— Мам, прости меня, — говорит он, опустив голову. — Я вел себя отвратительно. Спасибо тебе за все, что ты для меня делала.— Он достает из сумки фотографии и письма отца. — Я их не выбросил. Хотел отреставрировать, чтобы тебе приятнее было.
Я благодарю его.
Борис оглядывается по сторонам.
— У тебя тут красиво стало… Как-то по особенному!
— Мне тоже полезны перемены, – отвечаю я.
— Может, мне вернуться обратно?» – спрашивает Бориска, с надеждой глядя на меня.
— Нет, Боря. Нам нужно жить отдельно. Так будет лучше для нас обоих.
Борис соглашается.
— Ты правильно поступила, мам. Спасибо.
Я думаю, что счастье – это не владеть и командовать, а отпускать и верить, что любовь не исчезнет, даже если мы далеко друг от друга…
