Если бы Ольга тогда знала, чем закончится тот торжественный переезд — она бы не вытирала слёзы счастья рукавом пальто у подъезда, стоя рядом с Андреем, который, засучив рукава, гордо выкрикивал:
— Подожди здесь, моя дизайнерская муза, я только допру комод! А ты не вздумай плакать, всё, что дальше — только лучше.
Он тогда был другим. Или просто казался другим. Впрочем, кого она обманывает — она хотела, чтобы он был другим, вот и рисовала себе портрет идеального мужчины: веселый, хозяйственный, умеет шутить, а главное — любит. В то утро они въезжали в её новую, родительскую квартиру — в самом центре, с окнами на сквер и балконом, который она мечтала застеклить ещё в девятом классе.
— Ну вот и дом, Ольга Павловна, — Андрей вытянулся, сделал вид, что снимает фуражку. — Примите, так сказать, ключи от семейного счастья. Брак — это же как ЖЭК. Никто не хочет, но жить где-то надо.
Ольга рассмеялась. Тогда она ещё смеялась. Тогда она всё ещё верила, что мама его — это просто “немного строгая женщина”, а не тревожный сигнал.
Нина Петровна появилась на горизонте ровно на третий день после переезда, как тревожная сирена после попытки завести стиральную машину.
— Я просто принесла вам курочку. Не магазинную, свою. Натуральную, — она ввалилась в квартиру без стука, с алюминиевой кастрюлей в обнимку, как с младенцем. — У меня бульон всегда получался. Андрей знает.
— Да, мам, у тебя получилось даже в прошлый раз без соли, — пробормотал Андрей, сев на край стола и избегая взгляда Ольги.
Ольга натянуто улыбнулась. Курочку она отставила в сторону — запах был резкий, будто бульон прожил уже две жизни и обе — без холодильника.
— Спасибо, Нина Петровна, — вежливо произнесла она. — Не стоило так беспокоиться, вы же далеко от нас живёте.
— Да куда там далеко, на одиннадцатом автобусе двадцать семь минут! Я засекала. Вы же теперь — моя семья. Мне и одной скучно. А вам тут помощь нужна. Я — как батарейка-энерджайзер, подскажу, помогу, покажу.
Она подсказывала с первого дня. Например, где лучше повесить зеркало (и повесила сама), где купить полотенца (и принесла свои — явно из советского запаса), а главное — где лежат важные документы, потому что «всё надо держать в порядке».
На второй неделе она унесла у Ольги крем из ванной.
— У меня как раз кожа шелушится, а ты всё равно не пользуешься, ты ж молодая. Я ж не украла, ты чего? — хлопала она ресницами. — Мы ж одна семья. Ты мне как дочка. Только немножко молчаливая.
Андрей усмехался.
— Мам, дай людям пожить. У тебя что, дома света нет?
— Свет-то есть. А любви — вот только у вас! А у меня — одна кружка на двоих с котом, — с чувством произнесла Нина Петровна и вытерла несуществующую слезу.
Так Ольга поняла: они переехали не в квартиру — в капкан, в котором ловушкой был муж, а пружиной — его мать.
Но всё ещё можно было терпеть. Пока не наступил день «большого ремонта». На семейном совете, организованном Ниной Петровной в их же квартире, был поднят вопрос:
— Тут всё надо менять. Старье. Вот эта плитка, извини меня, как у моей прабабки в коммуналке. Я бы вам сделала конфетку. Всё подберу — обои, ламинат, светильники.
— Мама, мы только въехали! — буркнул Андрей.
— Вот именно, сынок. Надо же въехать нормально. Не как в барак. Я вам скидки найду, у меня знакомый в магазине для строителей, — Нина Петровна игриво подмигнула Ольге. — Квартира-то твоя, Олечка? Родители подарили?
Ольга кивнула. Гордость и тепло вспыхнули внутри, но едва она собралась что-то сказать, Андрей вставил:
— Ну теперь мы же семья. Всё общее. И квартира — тоже.
Вот тут, пожалуй, всё и треснуло.
Ольга даже не успела возразить. В этом «всё общее» слышалось что-то… липкое. Как когда на рынке тебе суют в руки сумку и потом орут, что ты теперь обязан купить.
— То есть как — общее? — спросила она, пытаясь улыбаться.
— Ну, мы же семья, Оль, — пожал плечами Андрей, открывая пиво. — Если мы с тобой вместе — значит, вместе и квартиру обустраивать, и решать, кто тут главный дизайнер.
— А я знаю кто, — с радостью подхватила Нина Петровна. — У меня и каталог есть. Смотри, вот кухня — как в Италии. Правда, видела в журнале девяносто пятого года, но стиль — вечный. Всё вам подберу, всё закажу. Не спасибо скажете, а полюбите.
Ремонт начался. Вырвались проводки, полетела сантехника, пропали деньги с карточки — хотя на это был целый отдельный разговор. Нина Петровна привела бригаду «своих ребят», которые сначала красили потолки, а потом брали в долг до зарплаты и исчезали.
— Да ничего, — говорила Нина Петровна, — зато сколько души вложили! Я с ними, как с родными, чай пила. У меня, между прочим, чуть давление не подскочило, пока я выбирала вам люстру!
Своим родным она выбирала чужой потолок. А своей невестке — тишину и ноль прав.
Ольга всё больше чувствовала себя мебелью. Стулом. Который переставляют, куда нужно. Только пыль протереть забывают.
На второй месяц ремонта Нина Петровна вбежала в квартиру с блеском в глазах и пластиковым пакетом из «Дома ремонта».
— Всё, решила! Я вам уголочек сделаю прямо вот тут. Андрей, подай рулетку. Я решила, что балкон надо снести. Он всё равно некрасивый. Я уже договорилась с управляющей.
Ольга встала в дверях кухни. Голос был ровный, но внутри уже дрожали руки.
— Вы решили снести балкон в моей квартире?
— В нашей, — поправил Андрей, вытирая лоб. — Ты же говорила, что доверяешь нам. Мам, покажи, как ты хотела.
И вот тут Ольга впервые почувствовала, как внутри что-то ломается. Как будто она — не хозяйка квартиры, не жена, не взрослая женщина с работой, а гостья на свадьбе без приглашения.
И она молча вышла в подъезд. Просто чтобы подышать. Или не задохнуться. Потому что за кухонной стенкой Андрей сказал:
— Мам, ну ты гений. Серьёзно. Её б еще научить вкусно готовить и не спорить — вообще мечта будет.
Ольга спустилась вниз, достала телефон, долго смотрела на экран. А потом впервые за долгое время набрала номер отца.
— Пап… Привет. Слушай, а у тебя ещё остался тот армейский чемодан?..
Ольга стояла у окна в родительской спальне. В той самой, где ещё хранились книги отца, паркет скрипел знакомо, а обои — слегка выгорели, как будто специально, чтобы напоминать: время не стоит. Но вернуться домой — это не то же самое, что убежать. Хотя именно это она и сделала.
— На, держи, — отец протянул ей зелёный армейский чемодан. Всё ещё с наклейкой «Анапа-93» и торчащей ниткой с боковой ручки. — Я знал, что он ещё пригодится.
Ольга улыбнулась слабо, но всё равно — тепло. У отца всегда был особый стиль общения: ни «дочка», ни «зайка», ни «солнышко». Зато всё по делу. Если чемодан — значит, что-то надо собрать. Или кого-то.
— Ты не спрашиваешь, что случилось, — заметила она, открывая крышку и чувствуя запах старого клея.
— Не надо. Если ты пришла — значит, уже всё понятно. Женщина не уходит просто так. Уходит, когда её больше не слышат.
Ольга села на край кровати, глядя в чемодан, как в бездну. Там было пусто, но в голове — гул.
— Я даже не знаю, что упаковать. Всё моё — там, а всё, что «общее» — тоже там. И вроде бы я хозяин, но чувствую себя квартиранткой.
— Это не квартира. Это привычка. И страх. Самое дорогое, что ты можешь унести оттуда, — это себя. Всё остальное — барахло.
А может, и правда всё? Всё можно оставить?
Но не вышло. Через день она вернулась. В обед. Без предупреждения. На лестничной клетке пахло чем-то кислым, как будто варили суп и забыли про него неделю назад. Замок открывался с лёгким щелчком — Андрей забыл защёлкнуть его, как всегда.
В квартире было тихо. Слишком.
— Алло? — осторожно крикнула она, разуваясь.
— Ага, мы тут! — донёсся голос Нины Петровны из спальни. Из её спальни.
Ольга прошла по коридору — и замерла.
На её кровати сидела Нина Петровна с ноутбуком. В пижаме. Андрея рядом не было.
— Олечка, ты чего так на цыпочках? Я как раз фото сортирую. Тут твоя кровать так ловко в кадр встала. Я её переставила, теперь свет падает правильно. Красота!
— Вы… живёте здесь?
— Ну что ты, что ты. Я просто остаюсь иногда. Пока ремонт у меня дома идёт. И вообще — я же вам, как родная. Ты не поверишь, какие идеи у меня для кухни! Вот тут будут шкафчики, и…
— Вы в моей спальне, — перебила Ольга.
— Уже не только в спальне, кстати. Я вон в кладовке твои старые книги нашла. Какой у тебя был вкус! Правда, странный. Чехов, Бунин, ну ты чего. Унылые все какие-то. Я их вынесла. Пыль собирают.
— Что? — она почти не узнавала свой голос. Холодный. Глухой.
— Не переживай. Андрей всё одобрил. Он вообще такой молодец. Сказал, что мы теперь всё втроём решаем. Что настоящая семья — это не собственность, а поддержка.
Ольга медленно вышла из комнаты, прошла на кухню. Там стояла коробка с её тарелками. Её любимая кружка с трещиной валялась в мусорном ведре.
Андрей пришёл через пятнадцать минут. Сухой, как будто не ел три дня, с пакетом из «Пятёрочки».
— О, ты пришла? — без удивления. Без обниманий. — Мы думали, ты уже…
— Уехала? — закончила она.
Он пожал плечами.
— Я же не знал, на сколько ты ушла. Мам тут пока поживёт. У неё с соседями проблемы. Вон, уже уют создаёт. Кстати, ты же говорила, что тебе одной скучно. А теперь не скучно.
— Мне не скучно. Мне… тесно, — сказала Ольга. — Я думала, ты встанешь со мной рядом. А ты встал с ней.
— Оль, ну это ты всё усложняешь. Мы же вместе. Мамка — это временно. Ты чего, ревнуешь?
Ревную. К твоей безволию, к её хамству, к тому, как вы сговорились и вытерли ноги об меня, пока я резала салат и верила в уют.
Но она только кивнула.
— Ладно. Я поняла.
И ушла снова.
На этот раз — с чемоданом.
Позже Андрей написал:
Ты серьёзно? Из-за люстры и мамы? Ну ты и капризная. Верни ключи.
А Нина Петровна прислала фото новой люстры. С подписью:
А ведь я говорила — тебе будет светло!
Она больше не ответила ни одному сообщению.
Но в чемодан аккуратно положила документы на квартиру.
Оригиналы.
Ольга встала в пять утра. Без будильника. В голове — абсолютная тишина. Такая, какая бывает за минуту до шторма.
Она включила чайник и села на краешек дивана. Её дивана. В своей квартире. И пусть на пару дней она уехала, но не отдала. Главное — не отдала. Ни квадратных метров, ни себя.
Документы, аккуратно сложенные в папке, лежали на столе. Красной обложкой наружу. Там всё: и договор дарения от родителей, и технический паспорт, и копия — на всякий случай — той самой расписочки, где чётко написано: «Не является совместно нажитым имуществом. Без претензий.» Подписано Андреем.
Тогда он ещё целовал ей руки. А теперь присылает голосовухи по три с половиной минуты с интонацией школьного завуча: «Ты подставила мою мать. Ты разрушила семью. Ты вечно всё драматизируешь.»
Ну и ладно. Драматизирую так драматизирую.
Она накинула пальто, закинула папку в сумку и пошла к юристу. Утром. В будний день.
И через три дня на пороге её квартиры появилась повестка: добровольно освободить жилплощадь. Не она — они. Андрей и Нина Петровна. Суд постановил: квартира принадлежит исключительно Ольге Павловне Беловой. На основании дарственной, прописки, и полного отсутствия у Андрея хоть каких-либо прав.
И тут началось.
В воскресенье Андрей приехал в пьяном бешенстве. Даже без цветов. Приехал «поговорить», как он сказал. На деле — покричать. Было видно: накипело.
— Ага, открыла! — с сарказмом выдал он, как только вошёл. — А я думал, ты теперь по звонку двери не открываешь. После того как так красиво меня выставила. Оль, ты не женщина, ты прокуратура.
— Ты пришёл забрать свои вещи? — спокойно спросила она, вцепившись руками в подлокотники.
— Я пришёл забрать справедливость! — вскричал он. — Это наша квартира! Мы же вместе делали ремонт! Мы здесь спали! У нас тут жизнь была, а ты…
— Ремонт? — она медленно встала. — Ты про тот ремонт, который придумала твоя мать? Про те обои, от которых у меня сыпь? Про люстру в форме лебедя?
— Это стиль. Мама сказала — дизайнерское решение!
— Мама? — Ольга подошла к нему вплотную. — Слушай, Андрей. Если бы мама сказала, что ядом надо пол подмести, ты бы тоже согласился?
— Не передёргивай! Я просто хотел, чтобы всем было удобно. Ты же знаешь, как мама тяжело переносит одиночество.
— Знаю. И ты тоже знаешь, как я тяжело переношу ложь. Например, вот эту… — она достала из сумки фото. Чёрно-белое, с камеры видеонаблюдения. — Видишь? Это ты. С ней. У нотариуса. Два месяца назад. Ты хотел переписать мою квартиру на неё?
Он побледнел.
— Ты следила за мной?!
— А мне оставалось что? После того как я нашла, как ты втихаря подсовываешь ей документы в папке с моими квитанциями? Я тебе доверяла. Я тебя любила, Андрей.
Он рухнул в кресло. Пьяное лицо перекосило.
— Да я… Я просто хотел, чтобы всё было справедливо! Мы же одна семья! А ты… ты превратилась в железную бабу. Холодную. Как твой отец, чёртов полковник!
— О, не трогай папу. Он хотя бы сражался честно. А ты что сделал? Продал нашу жизнь за пару комплиментов от своей мамы? За супчик и «сыночка»?
— Не тебе судить! — он вскочил, схватил со стола чашку и со злостью швырнул её в стену. — Мне надоело, что ты всегда выше всех, всегда всё знаешь, ты… ты просто стерва!
В этот момент дверь открылась.
Павел Сергеевич стоял на пороге. В плаще. Сдержанный, как всегда. Но взгляд — такой, что в подвале у Ольги в тот же миг все мыши померли бы от страха.
— Сынок, — спокойно произнёс он, глядя на Андрея, — у тебя есть две минуты собрать свои вещи. Потом я вызываю полицию.
Квартира — моей дочери. Документы есть. Свидетели есть. И даже фото, как ты с матерью по нотариусам шастал.
— А вы… кто вообще такой, чтоб мне указывать?!
— Я — её отец. Этого хватит. — И добавил тише, но с металлом: — Ты уже всё проиграл. И женщину. И совесть. И даже уважение. Так хоть выйди достойно. Хотя бы раз в жизни.
Андрей молча прошёл в комнату, собрал рюкзак. Нина Петровна вышла следом, не проронив ни слова. Даже не глядя на Ольгу. Сухо. Как будто уходила с дачи, забыв варенье.
Ольга стояла у окна. В одной футболке. Солнце медленно пробивалось сквозь мутное небо.
На столе — снова стояла её кружка с трещиной. Из мусорки. Отмыла, как могла. Пусть и с паутинкой.
— Ну вот, — сказал отец, заходя на кухню. — Вернулась в свою жизнь.
— А знаешь… я, кажется, только сейчас в неё вошла.
Он кивнул. Подошёл, налил чай. И вдруг усмехнулся:
— Я, конечно, не вмешивался. Но если бы ты позвонила на неделю позже — я бы сам туда въехал. С Ниной Петровной поговорил бы. По-военному. С биноклем и шашкой.
— Пап, ты бинокль и шашку в шкафу оставь. Всё уже хорошо.
— Надеюсь. Но на всякий случай — я бы порекомендовал установить новую дверь. И лучше — с кодовым замком.
Ольга рассмеялась. И вдруг, впервые за долгое время — легко. Как будто сняли тонну с плеч. Как будто жизнь вернулась в тело.
Она знала, что всё только начинается.
