Незваные гости
Квартира пахла свежей краской и кофе. Любовь, закутавшись в старый халат, разливала напиток по чашкам, когда в дверь раздался резкий звонок.
— Кто это в семь утра?! — вырвалось у неё, когда она даже не пыталась скрыть раздражение.
Петр, ещё сонный, потянулся к дверному глазку и замер.
— Мама… — пробормотал он, и этого одного слова было достаточно, чтобы Любовь почувствовала, как её живот сжался.
Дверь распахнулась, и Виктория Владимировна, как ураган, ворвалась в прихожую, волоча за собой чемодан и… Ольгу с двумя детьми.
— Встречайте, родные! — громко сказала она, как будто привезла не гостей, а какое-то невероятное сокровище. — Олюшка с ребятами приехала на недельку, а у них гостиница сгорела! Ну, я и подумала, куда же им, как не к вам?
Любовь так сильно сжала чашку, что её пальцы побелели.
— Виктория Владимировна… — начала она, но свекровь уже мчалась по квартире, осматриваясь.
— Ой, какие у вас обои мрачные! Петя, я же тебе говорила, что бежевые надо было брать!
Петр стоял, как приговорённый, взглядом посматривая на жену.
— Мам, ты могла хотя бы позвонить…
— А что звонить? Свои же люди! — махнула рукой Виктория Владимировна, усаживая Ольгу на диван. — Оля, не стесняйся, тут как дома!
Любовь резко поставила чашку на стол. Звякнуло.
— Виктория Владимировна, мы не обсуждали…
— Что тут обсуждать? — свекровь обернулась к ней, в глазах появилось что-то ледяное. — Или ты думаешь, что твоё «хочу» важнее семьи?
Тишина. Настолько тяжёлая, что в ней можно было бы утонуть.
Петр нервно провёл рукой по лицу.
— Мам, давай без этого…
Но Любовь уже не сдерживалась.
— Это наш дом! — её голос дрожал. — И если уж к нам едут гости, то хотя бы предупреждают!
Виктория Владимировна медленно поднялась.
— Ты что, Люба, забыла, кто тебе эту квартиру помог купить?
— Помогла? — Любовь усмехнулась, почти истерично. — Ты нас в ипотеку вписала, а теперь думаешь, что можешь тут хозяйничать?
Ольга заёрзала на диване, дети тихо сидели, наблюдая.
— Петя! — свекровь обернулась к сыну. — Ты вообще рот открывать будешь или как?
Петр сжал кулаки.
— Мам… хватит.
Но Виктория Владимировна уже не слышала его.
— Всё ясно. Неблагодарные. Я же для вас стараюсь!
Любовь шагнула вперёд, её лицо было напряжённым.
— Для нас? Или для себя? Чтобы все видели, какая ты великая мать, которая всё контролирует?
Свекровь резко взмахнула рукой, но Любовь отскочила.
— Ты… — Виктория Владимировна начала задыхаться от ярости. — Ты никогда не была ему парой! Он мог найти лучше!
Петр встал между ними.
— Всё! Хватит!
Тишина повисла, как нож.
Разбитые чашки
Дверь захлопнулась за Любовью с такой силой, что с полки упала фарфоровая тарелка — подарок Виктории Владимировны на новоселье. Осколки разлетелись по полу, звеняще и насмешливо.
— Ну и характер! — фыркнула свекровь, но в её голосе прозвучала какая-то неуверенность.
Петр молча поднял самый крупный осколок, провёл пальцем по гладкому краю.
— Мама… Ты перешла все границы.
— Какие ещё границы?! — Виктория Владимировна резко повернулась к нему. — Это я тебя растила, я тебе жизнь отдавала, а теперь у тебя какие-то границы?!
Ольга тихо поднялась с дивана, взяла детей за руки.
— Вика, может, мы всё-таки в гостиницу…
— Сиди! — рявкнула свекровь, и Ольга покорно опустилась обратно.
Петр швырнул осколок в мусорное ведро. Звякнуло.
— Ты знаешь, почему Люба ушла? Потому что ты ведёшь себя как тварь.
Тишина.
Виктория Владимировна побледнела.
— Как… ты… СМЕЕШЬ…
— Смею. — Петр впервые в жизни посмотрел на мать сверху вниз. — Ты унижаешь мою жену в моём доме. Ты ставишь меня перед фактом. Ты используешь меня. И знаешь что? Хватит.
Свекровь задохнулась от ярости.
— Я… я тебя рожала сутками! Я ночами не спала! А теперь ты из-за этой…
— Ещё одно слово. — Петр шагнул вперёд. — Одно слово — и ты вылетишь отсюда вместе со своим чемоданом.
Ольга ахнула. Дети замерли.
Виктория Владимировна вдруг села на стул, как будто ноги подкосились.
— Ты… ты не мой сын…
— Нет, мама. Я твой сын. Просто я наконец вырос.
Чёрная касса
Виктория Владимировна не двигалась. Казалось, даже воздух вокруг неё застыл. Только пальцы Петра, сжимающие телефон, слегка дрожали.
— Откуда… — её голос был чужим, хриплым.
— Неважно. — Петр медленно опустил руку. — Важно то, что теперь у нас есть о чём поговорить. Без истерик.
Ольга резко встала, толкая детей в сторону коридора.
— Нам… нам пора.
— Сиди! — рявкнула Виктория Владимировна, но уже без прежней силы.
Петр щёлкнул кнопкой блокировки экрана.
— Мама, ты будешь слушать? Или мне отправить это папе прямо сейчас?
Свекровь резко дёрнула головой.
— Ты… ты не смеешь…
— Смею. — Петр сел напротив неё, положил телефон на стол. — Ты двадцать лет строила из себя святую. Ты пилила отца за каждую рюмку. А сама?
Тишина.
За окном завыл ветер, как будто сама погода ждала развязки.
— Что ты хочешь? — Виктория Владимировна прошептала, и в её глазах мелькнуло что-то дикое, испуганное.
Петр наклонился вперёд.
— Во-первых, ты никогда больше не придёшь сюда без приглашения. Во-вторых, ты забираешь Ольгу и её детей и находишь им гостиницу. В-третьих… — он сделал паузу, — ты извинишься перед Любой. При мне. При всех. Искренне.
Свекровь закусила губу до крови.
— Ты… ты шантажируешь меня?!
— Нет, мама. — Петр устало провёл рукой по лицу. — Я просто научился играть по твоим правилам.
Ольга вдруг засмеялась. Коротко, нервно.
— Боже… Вика, ты влипла.
Виктория Владимировна резко повернулась к ней, но Петр перехватил её взгляд.
— Выбор за тобой. Либо ты сейчас берёшь чемодан и уходишь, либо папа узнает, почему ты действительно ездила к тёте Зине в прошлом году.
Свекровь медленно поднялась. Лицо её было серым.
— Ты… ты мне этого не простишь.
— Я уже не прощаю.
Дверь захлопнулась.
***
Карты на стол
Телефон в руке Петра завибрировал так, будто живой. Он посмотрел на экран. Отец.
— Алло? — голос Петра был напряжённым, он сам не знал, чего ждать.
— Что ты натворил?! Твоя мать в реанимации!
Петр почувствовал, как земля уходит из-под ног. Весь мир, похоже, покачнулся.
— Как… что случилось?
— У неё давление под двести! Она ко мне примчалась, кричала, что ты её шантажируешь, потом схватилась за голову… — Отец замолчал, а потом добавил сдавленным голосом: — Приезжай. Сейчас же.
Ольга, которая уже собиралась выйти, замерла на месте.
— Что-то случилось?
Петр молча вытирает ладони о джинсы, не зная, что сказать. Тело уже движется, руки дрожат, но ничего, кроме «я должен ехать» не вырывается из горла.
— Я… я должен ехать. — Он натягивает куртку и в какой-то момент чувствует, что не может двигаться дальше. — Погоди. — Ольга хватает его за рукав. — Ты в таком состоянии за руль собрался? Давай я такси вызову.
Петр хотела возразить, но понял, что не справится. В голове крутятся только одни мысли — «это ты, Петр, это всё ты…».
Такси приехало через семь минут.
Больница.
Коридор пахнет хлоркой и страхом. Отец сидит на пластиковом стуле, сгорбившись. Увидев Петра, встает, но с его глазами всё равно ничего не понятно.
— Ну? — голос сдавленный. — О чём вы там спорили?
Петр сжимает кулаки. Всё кажется пустым, неважным.
— Пап… это долгая история.
— У меня есть время.
И Петр, наконец, достаёт телефон. Показывает отцу скриншоты.
Отец долго изучает экран, потом глаза поднимает. Он, кажется, уже не может дышать нормально.
— И… и это правда?
— Да.
В этот момент его отец резко поворачивается и с яростью бьет кулаком в стену. Петр отшатнулся от неожиданности. Эхо удара отзывается по коридору.
— Бл@дь! Да как она могла?!
Из-за угла появляется медсестра. Вижу её на секунду — испуганное лицо.
— Тихо здесь! — она шипит, но отец, похоже, уже не может остановиться.
— Я ей верил! Тридцать лет! Тридцать лет, Петь! — его слова звучат, как удар молота, но Петр молчит.
Дверь реанимации открывается. Врач в зелёном халате выходит, фокусирует взгляд на Пете и отце.
— Родственники Виктории Владимировны?
Оба мужчины кивнули.
— Кризис миновал. Но… — врач делает паузу, вздыхает. — Обширный микроинсульт. Последствия пока непредсказуемы.
Отец вдруг с трудом выдыхает.
— Она… она будет говорить?
— Время покажет.
Последний якорь
Больничный коридор — нескончаемая белая полоса, где всё кажется пустым и тяжёлым. Петр сидит на скрипучем стуле, сгорбившись, весь поглощён мыслями. Отец ушёл курить, и Петр знает — он тоже пытается сбежать от своей реальности, которая рушится. Тени под глазами у Петра синие, как синяки. Он снова и снова прокручивает в голове тот момент, когда бросил матери в лицо её тайну.
Ты стал таким же, как она. Использовал её оружие.
Дверь скрипнула. Петр не поднимал головы. Подумал, что вернулся отец. Но, вместо того чтобы услышать тяжёлые мужские шаги, он услышал лёгкие, знакомые.
— Петя…
Он резко поднял глаза. Любовь стояла перед ним, в обычных джинсах и растянутом свитере, без макияжа. В руках — гвоздики из больничного ларька. Лицо её было изможденным, как будто она не спала всю ночь.
— Как… ты узнала? — Петр еле выдавил слова, голос был, как скрип старой двери.
— Ольга позвонила, — Люба села рядом, бросив цветы на пустой стул. — Говорит, ты в шоке был, на машине не мог ехать.
Петр сглотнул, почувствовал, как ком в горле заполнил всю грудь.
— Я… я её добил, Любка. Своими руками. — его голос пронзает тишину.
— Да ну? — Люба резко повернулась к нему, её глаза блеснули, огонь какой-то вспыхнул. — Это ты её тридцать лет пилил? Это ты ей давление поднимал? Или может, ты заставил её изменять твоему отцу?
Петр замер.
Она схватила его за руку — сильно, до боли. Всё вокруг будто замерло.
— Ты просто наконец перестал быть мальчиком. И ей это не понравилось, — сказала она спокойно, как будто речь шла о чём-то мелком, незначительном.
Петр застыл, не зная, что ответить. И вдруг осознал: это первый человек, который говорит с ним не из жалости, не из упрека, а просто… так, как есть.
— А если она… не восстановится? — прошептал Петр, глаза становились влажными, но слёз не было.
Люба пожала плечами.
— Будем разбираться. Вместе.
Она сказала это так просто, как будто речь шла о протекающей крыше или сломанном холодильнике. Не о возможной инвалидности матери, не о том, что отец, наверное, в этот момент пьёт всё подряд, ломая свою трезвость в клочья. Не о том, что их брак вот-вот рухнет.
Просто — будем разбираться.
Петр вдруг прижал её ладонь ко лбу. Задыхался, но слёз не было.
— Прости… — это было не только про сегодня, но и про всё. Про всё, что он не мог сказать ей раньше.
Люба выдернула руку, встала.
— Ладно, хватит ныть. Пойдём, кофе найдем. А то ты выглядишь, как смерть в обеденный перерыв.
И когда она потянула его за собой, Петр понял одну простую вещь:
Всю жизнь он искал опору в матери — сильной, властной, вечной. А она оказалась хрупкой, как та фарфоровая тарелка, которая упала в их прихожей.
Но вот она — настоящая. Та, что сейчас тащит его по этому вонючему коридору, ругаясь на больничные цены. Та, что останется, даже если всё остальное рассыплется в прах.
Конец.
P.S. Через три месяца Виктория Владимировна, частично парализованная, переедет к ним. Любовь будет мыть её и кормить с ложки. И когда свекровь впервые попытается что-то потребовать, Люба спокойно скажет: «Виктория Владимировна, вы теперь у нас как ребёнок. Так что кушайте кашку и не капризничайте.»
И Петр впервые в жизни увидит, как его мать… послушается.
