Я никогда не думала, что стану тем человеком, кого за глаза называют «та еще стерва». Но, знаете, бывают ситуации, когда приходится выбирать: либо ты, либо тебя.
Позвольте представиться – Кристина, сорок лет, замужем за Игорем уже двенадцать. Мы познакомились еще во дворе в детстве, потом как-то потеряли друг друга из виду, а после нашлись уже взрослыми. Судьба, как любит говорить наша соседка Валентина Ивановна, подмигивая накрашенным глазом.
Мои родители ушли рано, оставив мне в наследство небольшую однушку. Пришлось на ноги вставать самостоятельно – работать, самой ипотеку на нашу с Игорем двушку выплачивать. Я не жаловалась. Родительскую квартиру сдавала, это был мой стабильный доход помимо основной работы. Мы с Игорем жили нормально. Не шиковали, но и не бедствовали.
И все было бы хорошо, если бы однажды в нашей жизни не нарисовалась она – Елизавета Степановна, шестидесяти пяти лет от роду, любительница командовать и мать моего мужа.
– Сынок, мне нужно с тобой поговорить, – раздался в трубке ее дребезжащий голос в то роковое воскресенье.
Я стояла у плиты, помешивая соус для макарон, и слышала весь этот разговор. Не виновата, что Игорь включил громкую связь. Хотя сейчас думаю – может, он специально хотел, чтобы я услышала? Трусливая тактика – избежать прямого разговора. Пускай я узнаю обо всем сама, а ему не придется просить.
Вот доработанный диалог с более подробными деталями неуважительного отношения зятя:
– Юлька совсем с ума сошла со своим хахалем! – голос Елизаветы Степановны дрожал от возмущения. – Дети носятся, как угорелые, вещи мои ломают, а этот… – она задохнулась от негодования, – этот вообще меня за человека не считает! Вечером придёт, ноги на мой журнальный столик закидывает, пультом щёлкает как хозяин. Вчера прихожу, а он в моём кресле развалился, бутылки свои расставил и чипсы раскидал.
Я слово сказать не успела, а он: «Шла бы ты на кухню, мать, не мешай футбол смотреть». Я ему: «Это моя квартира!» А он ухмыляется: «Пока твоя». Представляешь? А сегодня утром вообще, стою я, посуду мою, а он подходит сзади и говорит прямо в ухо: «Что ты тут всё скрипишь? Долго ещё тебя терпеть? Скорее бы сдохла, и квартира мне останется». Вот так прямо и сказал, Игорёша! А Юлька всё слышала и даже слова поперёк не вставила!
Рука моя непроизвольно сжалась на ручке кастрюли. Жалко мне её, что ли? Ну, может, самую малость. Никто не заслуживает такого отношения в собственном доме.
Сестра Игоря со своим мужем и детьми недавно переехала к свекрови, мотивируя это тем, что «мама же обещала оставить квартиру мне в наследство». Почему сразу не подождать этого самого наследства, а заселиться уже сейчас – вопрос, конечно, интересный.
– Мам, успокойся, – Игорь говорил тихо. Он всегда говорит тихо, когда нервничает. Покачивается с пятки на носок, смотрит куда-то в пустоту. Боится конфликта. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Игореша, родненький, – голос свекрови мгновенно стал приторно-сладким, – пусти меня в Кристинину квартиру пожить! Ну хотя бы временно, пока Юлька не съедет! Я не могу так больше! Вчера эти дети статуэтку мою любимую разбили, – всхлип, – а сегодня в моем шкафу явно порылись!
Соус в кастрюле чуть не выплеснулся через край. Я резко убавила огонь. Так вот оно что… Теперь ясно, куда ветер дует. Моя квартира! Моя собственность! Та, что я сдаю, чтобы иметь хоть какие-то деньги на жизнь.
– Мама, это не моя квартира, – мямлил Игорь, избегая смотреть в мою сторону. – Она принадлежит Кристине.
– Так поговори с ней, убеди! – взвыла свекровь, и я почти увидела, как она заламывает руки. – Она же твоя жена, должна понять! Должна послушаться тебя! Мне деваться некуда!
Когда Игорь положил трубку, он долго стоял, глядя на телефон, словно ждал, что тот подскажет, что делать дальше. Я молча помешивала макароны, ожидая.
– И что ты думаешь? – наконец спросил он, бросая на меня осторожный взгляд.
– А что тут думать? – я выключила плиту, развернулась к нему всем телом. В глазах Игоря мелькнула паника – он ненавидел конфликты. – НЕТ.
– Кристин, ну ты пойми… – он неуверенно шагнул ко мне, словно пытаясь смягчить удар. Но я уже закипала.
– А ты пойми! – я чувствовала, как краснеют щеки. Не от гнева даже – от обиды. Как он может просить об этом? – Эта квартира – мой доход. Ты знаешь, сколько я за нее получаю? Мы на эти деньги прошлым летом в отпуск ездили, забыл? А зимой, когда ты премию не получил, мы этими деньгами что делали? Правильно, за ипотеку платили. И что, теперь я должна отказаться от всего, потому что твоя сестра и ее муж ведут себя, как свиньи в чужом доме?
Игорь потупился. Я знала этот взгляд – он чувствовал себя загнанным в угол. Но отступать я не собиралась.
– Она же моя мать… – пробормотал он, рассматривая плитку на полу.
– И что? – я скрестила руки на груди. – Пусть твоя сестра и ее муж снимут ей жилье. Это же они виноваты в ситуации. Это они ее выживают из собственной квартиры.
– У них денег нет, – Игорь поднял на меня умоляющий взгляд.- так бы они себе жилье сняли, наверно…
– А у меня есть? – нервный смех вырвался сам собой. – Я что, печатный станок?
– Так может, дадим ей немного на съем? – он сделал последнюю попытку, хотя по его глазам было видно – знает, что проиграл.
Я посмотрела на него долгим взглядом. Внутри все сжалось – мне не хотелось быть злодейкой в этой истории. Но моя квартира – это моя финансовая независимость. Мне эти деньги нужны и отказываться от них я не собираюсь. Я не для того вставала на ноги после ухода родителей, чтобы теперь отдать все за просто так.
– Игорь, твоя мать может жить с нами, если хочет. Я не против. Но отдавать квартиру или деньги я не буду. И точка.
Он кивнул. Поражение было признано. Я отвернулась к плите, а в голове уже крутились мысли: как ужиться с женщиной, которая, наверняка, теперь возненавидит меня всеми фибрами души?
Она переехала к нам на следующий день. С двумя огромными чемоданами – словно собиралась остаться не на неделю-другую, а на всю оставшуюся жизнь. Я с трудом сдержала саркастическое замечание, глядя, как Игорь пыхтит, затаскивая эти баулы в нашу маленькую прихожую.
– Спасибо, что пустили, – прошелестела Елизавета Степановна, обводя прихожую оценивающим взглядом. На секунду мне даже показалось, что она принюхивается, как хищник, изучающий новую территорию. – Не каждый способен помочь матери, когда та в беде.
Этот намек в мою сторону был таким толстым, что им можно было забивать гвозди. Я сжала зубы, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Вот оно, началось.
– У нас не гостиница, Елизавета Степановна, – отрезала я, стараясь говорить ровно. – Живите, но без скандалов и выяснений отношений. Я уступила, так что давайте без жалоб.
– Уступила… – она смерила меня взглядом, от которого у меня внутри все перевернулось. В этом взгляде читалась глубокая, застарелая обида и готовность мстить. – В жизни не думала, что придется уговаривать родного сына дать крышу над головой.
Игорь стоял между нами, переводя беспомощный взгляд с меня на мать и обратно. Я видела, как его плечи опустились – он не хотел быть арбитром в нашей неизбежной войне. Через минуту он пробормотал что-то о необходимости вынести мусор и исчез за дверью.
Мы с Елизаветой Степановной остались одни, мерили друг друга взглядами, как два дуэлянта перед последней схваткой.
– Я покажу вам вашу комнату, – наконец, нарушила я тишину. — Надеюсь, вам будет удобно.
– Конечно-конечно, – процедила она с фальшивой улыбкой. – Мне любой уголок подойдет, я же не привередливая.
Каждое слово сочилось злобой, но я старалась не реагировать.
Но внутренний голос говорил, что всё будет сложнее, чем кажется.
Первые дни прошли тихо. Слишком тихо. Елизавета Степановна была безукоризненно вежлива, почти незаметна. Она вставала раньше всех, тихонько перемещалась по квартире, даже готовила завтрак – во всяком случае, так она это называла: подогретый кофе и нарезанный хлеб.
– Смотри-ка, – шепнул мне Игорь за завтраком на третий день, – а мама-то освоилась. Может, всё будет не так плохо?
Я заставила себя улыбнуться, но что-то внутри подсказывало – это затишье перед бурей. Елизавета Степановна изучала местность, готовилась к атаке. Ждала подходящего момента.
И момент настал.
Игорь ввалился домой часов в восемь. Обычно он с порога начинает трещать про работу — кто что сказал, какой клиент осел, как начальник опять всех достал. А тут — тишина. Кинул куртку мимо вешалки (даже не поднял, когда та съехала на пол), прошаркал на кухню и плюхнулся за стол.
Я сразу поняла: что-то стряслось. Муж сидел, ковыряя заусенец, и пялился в столешницу так, словно там кроссворд напечатан.
— Ты чего такой кислый? — спросила я, ставя перед ним тарелку.
Паста с грибами и сливками — его любимое. Я ещё утром грибы замочила, хотя обычно ленюсь возиться. Он всегда, как кот, на эту пасту набрасывается, аж урчит от удовольствия, потом вскакивает и чмокает меня в щёку — дескать, спасибо, ты чудо.
Сегодня он даже не посмотрел, что в тарелке. Так и сидел, сгорбившись, и даже вилку не взял. Вот тут я не на шутку встревожилась.
– Мама говорит… – он запнулся, и мое сердце пропустило удар. Началось. – Мама говорит, что ты подмешиваешь ей что-то в еду.
Я так и застыла с половником в руке.
– Что я ЧТО?
– Она сказала, что у нее голова кружится после твоих супов. И что вчера у нее жутко болела голова и желудок. Она потом сравнила запах супа в кастрюле и он отличался от запаха в ее тарелке.
– Ты это серьезно сейчас? – я с грохотом поставила половник на стол. Руки дрожали – не от страха, от ярости. – Твоя мать обвиняет меня в отравлении, а ты повторяешь эту дикость с таким видом, будто в ней есть доля правды?
– Я просто пересказываю… – он поднял на меня испуганные глаза. Игорь всегда боялся моего гнева. Я редко выхожу из себя, но если уж накипело…
– А думать своей головой ты не пробовал? – я ощущала, как внутри поднимается волна гнева. Такая горячая, что обжигает горло. – Я, значит, на ночь мышьяк заготавливаю, чтобы подсыпать твоей матери в суп? Отличная версия! Кстати, где она сейчас?
– Ушла к соседке, Валентине Ивановне, – Игорь отодвинул тарелку. Есть ему расхотелось.
– Прекрасно! – я всплеснула руками. – Значит, сейчас весь дом будет знать, что я травлю свою свекровь!
Я сжала губы, пытаясь успокоиться. Вдох-выдох, как на йоге. Взять себя в руки. Нельзя опускаться до скандала, именно этого она и добивается.
– Слушай, – я села напротив него, заставив себя говорить тихо, – неужели ты правда веришь в эту чушь? Зачем мне травить твою мать? Я впустила ее в наш дом, хотя могла отказать. Я готовлю на всех одинаковую еду. С чего мне выделять для нее особые порции с ядом?
Игорь поднял на меня виноватый взгляд.
– Я знаю, что это звучит глупо. Но мама… она так уверенно говорила. И она действительно плохо себя чувствовала вчера.
– У нее возраст, Игорь! – я закрыла лицо руками, не веря, что вообще веду этот разговор. – У пожилых людей часто кружится голова. Это нормально.
– Да, наверное, ты права, – он нерешительно протянул руку и погладил меня по плечу. – Прости, что завел этот разговор.
Я молча кивнула, но внутри меня уже формировался тревожный комок.Если Елизавета Степановна решила играть со мной в эти грязные игры, то это только начало её представления. Первый акт её мерзкой драмы.
И я точно знала — дальше она только разойдётся, фантазия у неё будет работать на полную катушку. Сегодня — отравление, завтра — что ещё придумает? И чем дальше, тем хуже будут её выдумки.
И я не ошиблась.
В среду днем я вернулась с работы немного раньше обычного и, проходя мимо нашей спальни, увидела странную картину: дверь приоткрыта, а у окна стоит Елизавета Степановна. Она облокотилась на подоконник и часто дышала, будто ей не хватало воздуха. Окно было распахнуто настежь, хотя на улице было прохладно.
– Что вы делаете в нашей спальне? – спросила я, стараясь не показывать раздражения. Всё-таки это наша с Игорем комната, мы туда даже без стука не входим.
Она обернулась с таким видом, будто поймала меня с поличным.
– Опять окно открыла? – ее голос дрожал от негодования. – В марте, когда на улице еще снег лежит?
– Да, проветриваю, – я подошла ближе, стараясь сохранять спокойствие. – В квартире душно. Мы с Игорем привыкли спать в прохладной комнате.
– Или ты просто пытаешься меня простудить? – она прищурилась, глядя на меня с нескрываемой ненавистью. Это уже не был взгляд обиженной свекрови. Это был взгляд врага. – Не успеешь дождаться, когда я помру, так хочешь ускорить процесс?
У меня просто слов не нашлось. Неужели она действительно думает, что я хочу ее смерти? За что?
– Елизавета Степановна, – я постаралась говорить мягко, хотя внутри все кипело, – я не хочу вам зла. Правда. Мы просто по-разному привыкли жить. Я люблю свежий воздух, вы – тепло. Это нормально.
– А зачем тогда ты открываешь окна именно тогда, когда я дома? – она скрестила руки на груди.
– Я не… – начала было я, но поняла, что спорить бесполезно. – Вам не угодишь. Когда душно – плохо, когда проветриваю – тоже плохо. Решайте сами, как вам удобнее. Только в нашу с Игорем спальню, пожалуйста, без стука не заходите.
Я вышла из комнаты, чувствуя, как дрожат колени.
Вечером Игорь снова вернулся с таким лицом, будто кто-то сгинул. Я даже не стала спрашивать – и так было ясно, что мать наговорила ему очередных гадостей.
– Кристина, – начал он, нервно постукивая пальцами по столу, – мама говорит, ты нарочно окна распахиваешь, когда она дома.
Я медленно отложила вилку, глядя на него исподлобья. Мне хотелось кричать, но я сдержалась.
– Игорь, ты себя слышишь? – мой голос звучал устало. – Думаешь, я сижу и жду момента, когда твоя мать останется одна, чтобы побежать открывать окна? У меня, знаешь ли, других дел полно. Я работаю. Зарабатываю деньги, чтобы мы могли платить по счетам. Делаю домашние дела — еду готовлю!
– Но она говорит… – он не смотрел мне в глаза.
– Мне плевать, что она говорит! – я все-таки не выдержала. – Она пытается настроить тебя против меня, а ты ведешься, как…
Я осеклась, увидев его умоляющий взгляд. Нет, я не буду оскорблять его. Он мой муж, и я его люблю, несмотря ни на что.
– Она манипулирует тобой, – закончила я уже тише. – Неужели ты не видишь?
Игорь обиженно замолчал. Я видела, как в его глазах борются противоречивые чувства – любовь к матери, преданность мне, страх перед конфликтом.
– Я просто хочу, чтобы вы ладили, – наконец произнес он упавшим голосом.
– Я тоже этого хотела, – ответила я. – Но твоя мать явно не настроена на мир. Она хочет войны – и она ее получит.
И я поняла, что если сейчас не принять меры, эта женщина разрушит мой брак. Она методично и целенаправленно будет продолжать свою игру, пока Игорь не уверится, что я – исчадие ада.
Я должна была защитить себя и нашу семью. Любой ценой.
А потом случился этот туповатый на выдумку инцидент с ковриком для йоги…
Каждый вечер, когда приходила с работы, я делала йогу. Мой личный ритуал — тянуться, дышать, выкидывать из головы всякую дрянь. Особенно теперь, когда за стенкой сидит эта женщина, которая только и ждет момента, чтобы вгрызться мне в глотку.
Тот вечер был особенно паршивым. На работе пришлось разгребать последствия ошибки стажера, потом в метро какой-то лопух наступил мне на ногу, а дома — вечное напряжение, будто ходишь по минному полю. Голова гудела, как трансформаторная будка.
Я выбивалась из последних сил, стараясь правильно выполнять асаны. Не помогало. Кто сказал, что йога успокаивает? Враки всё это. Мысли прыгали как бешеные. А про дыхание я и вовсе забыла.
После этой пытки кинула коврик куда-то в сторону коридора. В душе долго стояла под обжигающими струями, прижавшись лбом к стенке. Вода смывала пот, но не злость.
И вдруг — такой вопль, что я чуть не поскользнулась. Меня как кипятком обдало.
— ИГОРЁША! СЫНОЧЕК! Я УПАЛА! НОГУ СЛОМАЛА!
Чтоб ей пусто было! Я вылетела из душа, впопыхах накинув полотенце, вода с волос стекала за шиворот. В первую секунду мелькнула мысль – а вдруг реально сломала? Мозг рисовал жуткие картины: мы с Игорем таскаемся по больницам, а эта…эта…будет из каждого угла шипеть, что я нарочно же.
В коридоре разворачивался дешевый спектакль. Елизавета Степановна каталась по полу, держась за ногу, будто ей её отпилили. А рядом валялся мой коврик. Игорь уже подлетел к мамочке, поднимал её, охал. У него на лбу выступил пот, глаза метались как у испуганного зайца.
— Мамочка, что случилось?! Ты как? — он суетился, пытаясь подхватить её тушку, а она вцеплялась в него, как тонущий в соломинку.
— Эта! — ткнула в меня пальцем свекровь. — Специально свою тряпку кинула, чтобы я навернулась! И эти… палки! Чуть глаз мне не вышибла!
Палки? Какие ещё палки? Она вообще адекватна?
А потом я увидела её глаза. На долю секунды наши взгляды встретились, и то, что я там заметила, меня оглушило. Торжество. Гадкое, липкое злорадство. И ни капли боли! Елизавета Степановна не просто врала — она смаковала свою игру. И эта мысль взбесила меня больше всего.
— Это коврик для йоги, — выдавила я, стискивая зубы. — И я не нарочно его оставила. Честно говоря, я даже не думала, что вы потащитесь в коридор в двенадцатом часу ночи.
Ну надо же, я тут в душе, а она притащилась. Видимо, караулила, когда я занимаюсь йогой или иду в ванную. Наблюдательная старая швабра.
Игорь повернулся ко мне, и в его глазах я увидела то, чего боялась все эти дни — он ей поверил. Так вот она — та секунда, когда рушится твой брак.
— Клянусь, Кристина, — его голос срывался от злости и бессилия. — Ты как специально всё делаешь, чтоб маме насолить!
Представляете? Мой муж, с которым мы прожили двенадцать лет, смотрел на меня как на врага народа. Я аж подавилась воздухом.
— Слушай, я что, по-твоему, каждый вечер думаю, как бы твоей маме навредить? — я уже еле сдерживалась. — Да у меня на это фантазии не хватит! И времени!
— А если б она ногу сломала? А? — Игорь наступал, и видно было, что ему самому противно, но он уже завёлся и не мог остановиться. — Ты б отвечала тогда?
— Да ничего бы она не сломала! — вырвалось у меня быстрее, чем я сообразила прикусить язык.
И тут Елизавета Степановна, у которой минуту назад от боли глаза на лоб лезли, вдруг выпрямилась, как по команде «смирно», и ткнула в меня скрюченным пальцем:
— Видишь, Игорёша! Она всё знала! Знала, что я не сломаю! Она специально это подстроила!
Я развернулась и ушла в спальню, хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась. Меня трясло. А из коридора доносилось её сладкое блеяние: «Игорёшенька, ты только посмотри, синяк будет… Льда, льда принеси. Дай, я присяду… Ох, горе мне с такой невесткой…»
Лживая, манипулятивная бабка.
Я рухнула на кровать и вцепилась зубами в подушку, чтобы не заорать. Игорь, который двенадцать лет знает меня как облупленную, повёлся на эту дешёвку! И что дальше? Ещё немного, и она начнёт рассказывать, что я подсыпаю ей крысиный яд в чай и бью по ночам мокрым полотенцем.
В голове крутилась одна мысль: надо положить этому конец. Сейчас. Сегодня. Иначе завтра я проснусь в дурдоме.
И тут меня будто молнией шарахнуло. Дурдом. Психушка. Что, если…
Мой план был прост, как топор, и такой же тяжёлый по части морали. Но, как говорила моя бабушка, «выбирай: или тебя, или ты их».
Работая юристом, я знаю кучу народу — от таксистов до депутатов. Есть и психологи, и актёры, и кого только нет. Один звонок — и мой приятель Макс, клинический психолог, согласился подыграть. Его друг Антон, бывший театрал, а ныне менеджер по продажам, стал «помощником инспектора».
«Реквизит» они притащили свой: строгие костюмы (где только взяли?), папки с какими-то печатями, даже фейковые удостоверения. Я поразилась тому, как быстро они всё организовали.
— Максим, это… законно? — спросила я, разглядывая их экипировку.
— А мы ничё такого и не делаем, — он подмигнул. — Придём, поговорим, бумажки покажем. Не то чтобы это было преступлением.
Сначала надо было подготовить почву. У нас в доме есть местный информбюро на двух ногах — Валентина Ивановна, 62 года, глаза-бусинки, уши-локаторы. От неё ничего не скроешь, и она ничего не забудет рассказать. Подловила её у подъезда, когда она возвращалась из магазина с батоном и кефиром.
— Здрасьте, Валентина Ивановна! — я повысила голос, заметив, что на скамейке сидит соседка с третьего, тоже та ещё любительница посплетничать. — А вы давно с Елизаветой Степановной общались? Переживаю за неё.
Валентина Ивановна встрепенулась, как курица, почуявшая зерно. Глаза её забегали, и она прямо наклонилась ко мне, будто я собиралась сообщить ей государственную тайну.
— А что такое? Что-то случилось? — она аж кефир прижала к груди.
Я вздохнула и отвела глаза, как бы смущаясь.
— Да понимаете… Елизавета Степановна всем соседям жалуется, что я её якобы травлю. Представляете? — я нервно рассмеялась. — Говорит, что я ей что-то в еду подмешиваю. А ещё — что нарочно окна открываю, чтоб она простудилась и померла. Игорь твердит, что это всё её фантазии…
— Ну, она многим что-то такое говорила, — Валентина Ивановна замялась, поправляя съехавший на глаза платок. — Но знаете, в её возрасте…
— Вот и я о том же! — я перешла почти на шёпот, заставляя её придвинуться ещё ближе. — Я даже подумываю в социальные службы обратиться. Ну, чтобы проверили её… психическое состояние.
От этих слов Валентина Ивановна чуть кефир не выронила. Её глаза вылезли из орбит, рот приоткрылся.
— П-психическое состояние? — прошептала она, будто эти слова могли кого-то укусить. — Вы хотите сдать её в… в…
— Да что вы, Валентина Ивановна! — я округлила глаза. — Никто никого никуда не сдаёт. Просто проверка. Если с ней всё нормально, то и предъявлять нечего. А если она все эти байки придумывает… — я многозначительно помолчала. — Тогда, конечно, придётся разбираться. Привиделось ей, придумалось или намеренно… Знаете, клевета — дело серьёзное. Особенно когда речь идёт о таких обвинениях серьезных.
Валентина Ивановна нервно облизнула губы и покивала с таким энтузиазмом, что я поняла: к вечеру об этом будет знать вся наша пятиэтажка.
И точно! В тот же день, придя с работы, я заметила, что Елизавета Степановна шарахается от меня как от чумной. Входит в комнату — и тут же выскакивает, увидев меня. Глаза бегают, руки трясутся.
«Отлично, — подумала я. — Дошло!»
Через три дня, когда Игорь задержался на работе (спасибо Ленке, моей коллеге — она уговорила его пойти на корпоративные посиделки), пришло время действовать. Максим и Антон явились ровно в семь, уже полностью «в образе».
Я не знаю, где они взяли этот официальный реквизит, но выглядели парни впечатляюще: Максим — с папкой, Антон — с суровым выражением лица и каким-то блокнотом. Я открыла им дверь и громко объявила:
— Елизавета Степановна! К вам пришли!
Она выглянула из своей комнаты, и я поняла, что план сработал ещё до того, как начался. Лицо свекрови из розового стало цвета несвежего творога, нижняя губа затряслась. Она вышла в коридор, шаркая тапками.
— Гражданка Елизавета Степановна В…ва? — голос у Максима был такой, что даже мне стало не по себе. — Инспекция социальной службы. У нас поступили тревожные сигналы относительно вашего психического состояния.
Свекровь вцепилась в дверной косяк.
— Что за… Какой ещё инспекции? — её голос скрипел, как несмазанная телега.
— По обращению граждан, — Антон демонстративно открыл блокнот. — Мы получили информацию о том, что вы распространяете порочащие сведения о вашей невестке. Якобы она пытается вас отравить и нанести физический вред, так?
— Я… нет, я… ничего такого не говорила, — свекровь беспомощно переводила взгляд с одного «инспектора» на другого. — Это всё соседки наболтали!
— То есть, вы всё отрицаете? — Антон что-то черкал в блокноте, изредка бросая на неё цепкие взгляды. Ручка в его пальцах подрагивала от усердия. — Забавно получается. У нас тут показания от трёх соседей, и все как под копирку.
Один в один. Что вы, значит, травитесь, и виновата в этом ваша невестка. Так что выбирайте: либо сейчас едем на добровольное обследование — тихо, культурно, без шума и пыли. Либо… — он многозначительно покосился на своего напарника, — придётся оформлять принудительную госпитализацию. С понятыми, с бригадой… соседи будут в курсе, конечно.
— Но я… я ничего… Какую ещё проверку? — свекровь совсем запаниковала. Её колени подгибались, глаза бегали как у загнанного зверька. — Я здоровая! Вы не имеете права!
— Имеем полное право, — отрезал «инспектор», делая шаг вперёд. — И если вы отказываетесь от добровольного освидетельствования, нам придётся применить другие меры.
Елизавета Степановна вдруг словно сдулась. Её плечи опустились, лицо сморщилось, как печёное яблоко.
— Нет-нет, — залепетала она, судорожно хватаясь за стену. — Никаких… никаких проверок. Это просто недоразумение. Я… я всё выдумала. Я наговорила лишнего… Это нервы, понимаете?
Я замерла в коридоре, не веря своим ушам. Она признаётся! Сама признаётся, что всё выдумала!
— Так вы признаёте, что ваши обвинения в адрес Кристины Андреевны — вымысел? — «помощник» даже перестал писать, глядя на неё в упор.
— Д-да… — она опустила голову. — Признаю.
— Запишем, — кивнул «инспектор». — На первый раз ограничимся предупреждением. Но если подобные жалобы повторятся, последствия будут серьёзными. Советую вам извиниться перед Кристиной Андреевной.
Когда они ушли, свекровь буквально сползла по стенке. Я подошла, глядя на этот комок несчастья у своих ног. Странно, но злорадства не было. Только усталость и облегчение.
— Вам плохо? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал обеспокоенно. — Может, воды принести?
— Н-нет, спасибо, — пробормотала она, даже не поднимая глаз. — Я просто… просто прилягу.
Шатаясь, она поднялась с пола и побрела в свою комнату, где заперлась и не выходила до самого вечера.
А когда Игорь вернулся домой, я впервые за долгое время встретила его с искренней улыбкой. Битва была выиграна.
С того дня все изменилось.
Елизавета Степановна преобразилась до неузнаваемости, как будто её подменили. Где делась та властная командирша? Теперь она шмыгала по квартире мышкой, стараясь никому не попадаться на глаза. При встрече на кухне виновато улыбалась и бормотала «доброе утро», тут же отводя взгляд. За собой убирала так тщательно, что даже крошки от печенья сметала в ладошку. А однажды я застала её моющей нашу ванну — старательно, с губкой и порошком, хотя никто её об этом не просил.
— Я тут немножко… чтоб чисто было, — пролепетала она, заметив меня в дверях.
Глядя на эту преображенную женщину, я испытывала смешанные чувства. С одной стороны – удовлетворение и облегчение. С другой – легкий укол совести. Возможно, я зашла слишком далеко? Но потом вспоминала все ее манипуляции, все попытки настроить Игоря против меня – и укол совести проходил.
Игорь, конечно, заметил перемены.
– Что случилось с мамой? – спросил он однажды, когда мы лежали в постели. – Она словно в себя ушла. Даже не жалуется больше.
– Наверное, просто поняла, что переусердствовала со своими обвинениями, – спокойно ответила я, листая журнал. – Смирилась с ситуацией.
– Я все-таки думаю, что ты была с ней слишком жесткой, – Игорь повернулся на бок, глядя на меня серьезно. – Она ведь просто испуганная пожилая женщина, которую выгнали из собственного дома.
– А ты всё-таки слишком мягкотелый, – отрезала я, откладывая журнал в сторону. – Твоя мать не «просто испуганная пожилая женщина». Она манипулятор, который пытался разрушить наш брак. Сейчас всё наладилось. Может, стоит оставить всё, как есть?
Он промолчал, но я видела в его глазах, что он понял – я права. Как бы то ни было, в доме воцарился мир, и это было главное.
Через месяц внезапно пришло известие, которое изменило всё: Юлия с мужем решили съехать от Елизаветы Степановны. Оказалось, что муж Юлии, который полгода оббивал пороги работодателей, наконец получил хорошую должность. Теперь, с приличной зарплатой, они могли позволить себе снимать нормальную квартиру поближе к его работе и его родителям.
— Представляешь, этот оболтус наконец работу нашёл, — сказал Игорь, вернувшись с встречи с сестрой. — Они уже подписали договор аренды на двушку. Вадику оттуда до работы всего две остановки на метро, плюс его родители живут через дорогу. Так еще его мать теперь будет с внуками сидеть. Так что мама может вернуться домой.
Я испытала такое облегчение, что чуть не запрыгала на месте. Наконец-то! Свобода!
– Ты рада, что она уезжает? – спросил Игорь, когда мы помогали ей собирать вещи.
– Конечно, – честно ответила я, складывая ее свитера в чемодан. – А ты разве нет?
Он улыбнулся и крепко обнял меня. Этот жест говорил больше любых слов.
– Знаешь, мама сказала мне кое-что интересное вчера, – произнес он, помогая застегнуть непослушную молнию на чемодане.
– И что же? – я выпрямилась, разминая спину.
– Что ты не такая плохая, как она думала, – его глаза смеялись. – И что она… извиняется за все.
Я усмехнулась. Елизавета Степановна, конечно, не извинялась передо мной лично. Это было бы слишком. Но то, что она признала свою неправоту хотя бы перед сыном, уже кое-что значило.
Ну и получила свекровушка — как считаете?
