Алина закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и выдохнула — долго, с надрывом, как будто за пятнадцать минут метро, автобуса и прогулки с «пятёрочными» пакетами она не просто устала, а пережила маленькую локальную войну. На каблуках. С гипсотарой и запахом чьей-то колбасы из третьего пакета.
— Ну всё, я дома… — пробормотала она, бросая ключи в миску у входа. — Осталось только дожить до пенсии. Ещё лет двадцать. Ну, плюс-минус сорок.
Она проходила в свою однокомнатную крепость. Крепость эта была с душевой, балконом и ковром «в наследство от тёти Зои», которую никто не видел с 2003 года, но ковёр до сих пор пах «Красной Москвой» и немного нафталином.
На кухне сидел Богдан. Её муж. Ну, технически — муж. Формально. Дышал, ел, спал, как обычный муж. Но вот чтобы защищал, заботился, любил — не, это уже из других категорий.
— Чё так долго? — лениво спросил он, даже не отрываясь от телефона. — Ужин где?
Алина скривилась. У неё дёрнулась бровь. Та самая, что дёргалась, когда на работе бухгалтерия просила подписать акты за декабрь в январе.
— Ужин в пакете. Хочешь — разогрей. Хочешь — закажи себе роллы. Хочешь — женись на поваре.
— Слушай, не начинай, — Богдан отложил телефон и уставился на неё, как будто она только что обидела его маму. Хотя… по факту, ещё нет. Но скоро. — Я с работы пришёл, устал. Что тебе, сложно, что ли?
— Я с работы пришла. С работы, где я считаю чужие деньги и делаю вид, что счастлива. Пришла, между прочим, с продуктами, в отличие от тебя.
И вот тут всё бы и затихло, как обычно. Подует друг на друга, покачает головой, он включит телек, она залипнет в ноут. Но этот вечер был особенным. Вечером уровня «катастрофа регионального значения».
Раздался звонок в дверь.
Они переглянулись. Алина чуть нахмурилась:
— Ты кого-то ждёшь?
— Нет. А что?
— А я — тем более. Если это «Три кота» с коробкой, я разворачиваюсь и уезжаю в монастырь.
Богдан, не моргнув, встал и пошёл к двери. Щёлкнул замок, открыл — и застыл. Алина услышала только хрипловатый мужской голос:
— О, братишка, здорово! Я к вам. Надолго.
И когда Богдан отступил в сторону, пропуская в квартиру Остапа — того самого младшего брата, безработного, ушлого, наглого и вечно одолжить-хотящего — у Алины внутри что-то щёлкнуло. Где-то между «желанием убить» и «желанием плакать».
Остап ввалился с рюкзаком, в куртке, в грязных ботинках, будто по весеннему вспаханному полю пробежался. С гниловатой улыбкой, глазами как у лабрадора с похмелья и голосом, обволакивающим как мёд с водкой.
— Алиночка! Ну ты чё такая худая-то стала? Прям как тень от холодильника! А ну иди сюда, обниму!
— Не надо, я простужена. И привита, кстати, — холодно пробурчала Алина и повернулась к мужу: — Это шутка такая? Или у вас день открытых дверей, и я пропустила рассылку?
— Он… на пару дней… — начал Богдан, почесав затылок. — Ну, временно. У него там дела. Пока перебьётся у нас…
— Перебьётся, ага, — Алина засмеялась. Горько. По-настоящему. Как человек, который точно знал, чем заканчиваются визиты Остапа. — Ты помнишь, как он «перебивался» у твоей матери два года? Она теперь в Краснодаре, потому что продала квартиру и сбежала от него. А теперь он здесь?
— Ну… ты же не хочешь, чтобы он ночевал на вокзале?
— Если честно, хочу. Даже могу до вокзала отвезти. И плитку шоколада на дорогу дам.
— Алиночка, ну ты как всегда, — протянул Остап, садясь на её диван в кухне-гостиной и кидая ноги на табурет. — Столько негатива. Энергетика — как у кипятильника в общежитии. Релакс. У меня там бизнес-идея одна, временно поживу, потом всех озолочу. Клянусь. Тебе даже бонус будет — хочешь шубу, хочешь айфон. Ну, когда всё стрельнет.
— Стрельнет, ага, — Алина уже начинала злиться по-настоящему. Голова стучала от усталости, а тут этот цирк с клоунами. — Только по тебе, и из ружья. В упор.
Она ушла в спальню, захлопнув дверь. Захотелось упасть на кровать, укрыться с головой и рыдать в голос. Но нельзя. Не при них. Не сегодня. Завтра на работу, а значит — надо держать лицо.
А через полчаса из кухни донеслось:
— Алиночка! А у вас мясо есть? Я себе тут картошечки порезал, а белка — чёт нет!
И она в этот момент поняла, что это не пара дней. Это конец. Конец покоя. Конец уважения. Конец всему, что она считала своим.
Потому что чужие в твоём доме — это не всегда незнакомцы. Иногда это родственники. Самые близкие.
И тогда начинается самое страшное.
На третий день Алина проснулась от странного запаха.
Это было что-то между пережаренной манкой, старым чесноком и… чем-то, что обычно живёт в носках после двухнедельного похода. Она распахнула дверь спальни и в следующую секунду захотела распахнуть окно и выброситься, прихватив Остапа за шкирку.
— Алина, доброе утро! — радостно выкрикнул он, стоя у плиты в одних трусах и носках. — Я тут блины пеку. Для всех. Типа забота, понимаешь? А то вы всё работаете, а я пока… в творческом поиске.
— В трусах? — она уставилась на него так, будто он предложил ей заняться медитацией на фоне пожара. — Тебе нормально, да?
— А что такого? Свои же люди. Я вот, когда проект выгорит, куплю тебе кухонный фартук, чтобы ты так же блины жарила, как я.
— Я тебя сейчас сковородкой так выжгу, что забудешь, как фартук завязывается.
— Не злись, Алиночка. Вот тебе кофе — с кардамоном. Эксклюзив. По восточной методике. Только турку я не нашёл, поэтому варил в кружке, но не суть.
В этот момент в кухню вышел Богдан. Вид у него был такой, как будто он уже мысленно уехал в командировку. В Сибирь. На десять лет.
— Али, ну ты чего? Он же старается… Поживёт недельку-две, и всё. Он просто… ну, у него сложный период.
— Богдан, у тебя всегда у кого-то сложный период. Только у меня он никогда не кончается. И знаешь почему? Потому что я живу с двумя безработными, один из которых жрёт, как три, и ещё включает в ванной фен, когда я сушу голову!
— Ну, это я случайно, — Остап пожал плечами и снова хлопнул себя по животу. — Но зато весело. У вас тут как-то… мрачно. Надо лёгкости!
— Остап, — Алина обернулась к нему и скрестила руки на груди. — Сколько ты планируешь тут жить? Только без вот этих «недельку-две». Конкретно.
Он сделал паузу. Длинную. Как будто считал, сколько ему нужно времени, чтобы добить её морально.
— Ну, как только мой проект заработает. Смотри, идея такая: доставка домашней еды по районам. Только не обычной еды, а… ну, знаешь, типа концептуальной. Чтобы с историей. Чтобы, например, пельмени — и сразу легенда, откуда рецепт. Я уже презентацию начал делать. В Word’е.
— Ага. Пельмени с предысторией. Отлично. А ты что, их лепить собираешься?
— Не-не, я только продюсировать. А лепить — это уже руками. Но у меня есть контакты одной женщины в Климовске, она…
— Остап, ты хочешь сказать, что будешь посредником между Климовском и холодильником?
— Вот именно! Ты понимаешь! — он аж подпрыгнул. — Я знал, что ты умная! Только надо стартовый капитал. Небольшой. Ну, тыщ сто. Сто пятьдесят. Это прям в потолок. Покрою аренду кухни, логотип, сайт…
Алина уселась. Медленно, будто боялась, что если резко — то набросится и ударит сковородкой. Её лицо было каменным. Как у бухгалтера перед проверкой. Холодная ярость в чистом виде.
— И ты, естественно, хочешь взять эти деньги у нас?
— Ну… у вас. Ты же бухгалтер. Знаешь, как деньгами распоряжаться. Это ж инвестиция, по сути. Ты инвестор. Я — стартапер. Мы партнёры.
— Я тебе сейчас как партнёр втащу, и у тебя стартап закончится раньше, чем он начнётся. Богдан, скажи хоть что-то. Он в здравом уме?
— Али, ну… может, действительно попробовать? — пробубнил Богдан, не поднимая глаз. — Всё-таки брат. Да и сумма… ну, потом вернёт.
Она смотрела на него — и в этот момент поняла, что Богдан сломан. Кончился. Он не муж. Он не поддержка. Он просто кусок человека, который не хочет конфликтов. Даже если его жену используют как банкомат и горничную.
— Хорошо, — сказала она спокойно. Слишком спокойно. — Я дам тебе эти сто тысяч.
— Правда?! — Остап чуть не подавился своим блином.
— Но только через нотариуса. С распиской. С указанием срока возврата. И с процентами. Я не добренькая. Я не верю в сказки про пельмени из Климовска. У меня есть деньги — потому что я не трачу их на чушь. И если ты хочешь поиграть в бизнес — играй. Но по взрослому. Понял?
Остап замолчал. Его лицо перекосилось. Как будто он внезапно осознал, что придётся не только брать, но и возвращать.
— Не думал, что ты такая… жесткая, — хмыкнул он. — Ты ж вроде… добрая.
— Добрая — это когда не используют. Когда уважают. А ты — гость. И уже задержался.
Она встала. Посмотрела на Богдана. На мужа. Который сидел, как мышь под веником. Который даже глаз не поднял, когда его брат предложил её деньги вложить в кулинарную аферу века.
— Я дам тебе деньги, Остап. Но запомни: если ты мне их не вернёшь — ты не просто съедешь отсюда. Ты уедешь. С вещами. В мешке.
Она ушла в спальню. Села на кровать. Закрыла лицо руками.
И впервые за долгое время — разрыдалась.
Потому что это была уже не просто усталость.
Это была предательская усталость. Когда тебя не предали враги. Тебя сдали свои.
Прошло три месяца.
Деньги ушли. Естественно.
Остап их «вложил». Сайт не заработал, Климовская тётка исчезла, а логотип, который он заказал у своего друга-граффитиста, больше походил на кляксу с надписью «ЕдаЖ». Причём «Ж» была нарисована сосиской.
Деньги — ушли. А Остап — нет.
Он всё ещё жил у них. Всё ещё ел их еду. Спал до обеда. И теперь уже даже не скрывал, что Алина ему поперёк горла.
— Ну ты, конечно, серьёзная мадам, — бросал он ей мимоходом. — Всё по распискам, по закону. Как будто мы не родня. Прям вот “деньги, проценты, возврат”. А не “дай, потом верну, ну ты чего, родная”.
— Я тебе не “родная”, — отвечала Алина. — Я человек, который тебя кормит, стирает твои трусы и кредитует твою лень. Если бы не я, ты бы сейчас жарил пельмени у мамы. А нет, извини — она у нас в это не лезет.
— Не лезет, потому что у неё сердце. А у тебя — один холодный калькулятор.
— Сердце — это когда ты человеку не даёшь сдохнуть, но и не позволяешь сесть себе на шею. А ты, Остап, не просто сел. Ты разложил там диван и заказал доставку.
Они говорили это тихо. На кухне. Пока Богдан возился в ванной. И вот тут Остап выдал:
— Ты думаешь, что ты умная. А ты просто злая. Ты выбрала моего брата, но тебе он не нужен. Ты бы хотела, чтобы он был послушный, как кот. А он — мужик. Просто терпит. Из-за любви.
Алина хмыкнула и села за стол.
— Он терпит не из-за любви. Он терпит, потому что ему удобно. Чтобы ему не пришлось выбирать. Ты или я. А теперь ему придётся.
— Что ты имеешь в виду?
— Завтра я иду в суд. По поводу твоей расписки. Всё официально. С иском, проценты, пени. Всё как ты любишь — без калькулятора не разберёшься.
Он замер.
— Ты это серьёзно? В суд? На меня?
— Ты меня три месяца мурыжишь, Остап. Я тебе давала выбор — или ты человек, или ты паразит. Ты выбрал второе. Так что я поступаю по закону. Ты же сам говорил: «Деньги — это бизнес».
Он вышел, хлопнув дверью. А Богдан молчал. До вечера.
А потом, за ужином, спросил:
— Ты правда подаёшь?
— Уже подала. Завтра заседание.
Он опустил вилку. Долго смотрел в тарелку.
— А ты не могла со мной это обсудить?
— А ты где был, когда твой брат жил на мои деньги и отказывался их возвращать?
— Ну, это же не совсем так…
— Богдан. Это ровно так. Тебе просто не хочется в этом участвовать. Но у тебя нет выбора. Потому что завтра ты идёшь со мной. Как свидетель. Или ты больше не мой муж.
Вот тут он замолчал.
И не ответил.
Заседание.
Судья была женщина лет пятидесяти, с лицом, уставшим от чужих драм. Она слушала молча, кивая. Алина зачитала договор. Остап делал вид, что ничего не помнит. Богдан сидел между ними, как ребёнок между разведёнными родителями.
— Подпись в документе ваша? — строго спросила судья.
— Ну, может моя… Но я же не думал, что она правда подаст в суд. Мы же родственники!
— Деньги вы брали?
— Ну, так… она сама предложила! Мне что, отказываться было?
Алина повернулась к нему и прошипела:
— Да ты даже “спасибо” не сказал. Какой отказ?!
Судья вздохнула.
— Суд постановляет: обязать гражданина Якушева Остапа Ивановича вернуть сумму долга — сто тысяч рублей, плюс десять процентов пени. И возместить судебные издержки. И да — родственные отношения к делу не относятся.
Остап вскочил.
— Алина! Ты что, издеваешься?! Ты реально думаешь, что после этого кто-то будет с тобой общаться?! Я тебя ненавижу!
Она встала. И медленно подошла к нему.
— Знаешь что, Остап? Это не я подала в суд. Это ты. Когда сел в мою квартиру, ел мою еду, тратил мои деньги и решил, что всё это тебе положено. Ты был не братом моего мужа. Ты был мне — как мышь в доме. И теперь тебя вымели.
Он попытался что-то сказать, но его взгляд поймал Богдан.
— Брат, ну ты чего…
— Остап, — тихо сказал Богдан. — Ты облажался.
— Я?! Это она всё разнесла!
— Нет. Это ты. Ты разнёс. Меня. Нашу семью. Её терпение. И теперь уходи. Сегодня.
Алина на секунду замерла.
— Что?
Богдан обернулся к ней.
— Я проснулся. Поздно, но проснулся. Я не знаю, сможем ли мы всё вернуть. Но я точно знаю — я не позволю больше использовать тебя. Ни ему. Ни себе. Я сделаю ремонт в зале. Переставлю всё. Сам. Без него. Без “сложных периодов”.
— А мне что делать?! — закричал Остап.
Алина усмехнулась:
— Ну, можешь открыть бизнес: «Как развалить семью за 100 тысяч». С логотипом в виде сосиски.
Остап вышел. Навсегда.
ФИНАЛ.
Прошло две недели.
В доме стало тихо. Слишком тихо.
Богдан больше не смотрел в пол. Он вставал раньше Алины, варил ей кофе и приносил в постель.
Иногда она вспоминала тот день в суде. И ту себя, которая встала и не дрогнула.
Потому что она больше не была женой, которая «терпит ради мира в семье».
Она стала собой.
И, возможно, даже впервые — полюбила это чувство.
