Анна вернулась домой с таким лицом, будто всю дорогу от свекрови несла на себе саму свекровь. Вместе с табуреткой, сковородкой и её вечной фразой: «Ты же женщина, потерпи». Поставив сумку в коридоре, она молча разулась, сбросила куртку и, не включая свет, прошла на кухню.
Там, как назло, уже сидел Алексей. В футболке, которую она ненавидела — с облезшим медведем и надписью «Best husband ever».
Промолчать не получилось.
— Ты снова сидишь. Это сейчас твоя новая роль — сидящий сын, а не стоящий муж? — спросила она без тени улыбки, сжав пальцы на ремне сумки.
— Да что опять? — вздохнул он, отложив телефон. — Ты же сама вызвалась. Мама просила помочь, ты поехала. Никто тебя не заставлял.
— Никто? — Анна злобно рассмеялась. — Напомни, кто в десять утра стоял в дверях и говорил: «Ну ты же знаешь, как мама устала. Она ж одна. У неё давление. У неё сердце. У неё собака в туалет не ходит сама»? Это был кто — ты или тень от холодильника?
— Не начинай, — буркнул он. — Не надо мне устраивать сцену.
— Так ты считаешь, что я играю роль? — она подошла ближе, облокотившись о стол. — Хорошо. Давай сменим жанр. Это не драма. Это уже триллер. Я три часа там натирала полы, потому что «домработница плохо убирает». А ты здесь лежал и лайки ставил её фоткам в одноклассниках.
— Я не лайкал! — вскинулся Алексей. — Это старые, отложенные, может.
— Ага. Ты ещё скажи, что тебе руку кто-то подвёл. Может, твоя мама? Она и так тобой командует, как на шахматной доске. Один ты не в курсе, что тебя давно уже рокировкой на кухню передвинули.
Он вскочил.
— Ты беременна, и всё тебе не так! Ты слишком остро реагируешь! Мама старается, она просто хочет помочь.
— Помочь? — Анна почти заорала. — Помочь?! Она считает, что я беременна, чтобы манипулировать! Она прямо так и сказала! «Раньше хоть убиралась, теперь ходит с животом, как медалью»!
Алексей растерянно провёл рукой по лицу.
— Слушай, ну ты и правда иногда перегибаешь. Мама у нас старой закалки, ей сложно принять всё.
— Сложно принять, что её сын — взрослый мужик, а не послушный котик на поводке? Да. Тут я согласна. Особенно когда этот мужик требует от своей беременной жены ехать через полгорода, чтобы мыть полы в квартире, где есть домработница. И при этом он не спрашивает: «А как ты себя чувствуешь?», а говорит: «Ну ты же сама понимаешь».
— Я просто хочу, чтобы у нас были нормальные отношения. С мамой. С тобой, — проговорил он, будто вымученно. — Я между двух огней.
— Нет, Лёш. Ты не между. Ты давно выбрал сторону. И это не моя.
Тишина зависла в комнате. Где-то далеко на кухне капнул кран. С таким же звуком капала капля надежды — последняя, что у Анны осталась.
— Ты даже не спросил, как я сегодня себя чувствую, — тихо сказала она. — А я чуть в обморок не упала. Мне в аптеке дали воды и усадили.
— Почему ты мне не сказала? — Алексей выглядел искренне удивлённым, как будто Анна должна была писать ему отчёт с пометками «упала почти — да».
— Потому что ты бы ответил: «А что мама скажет, если ты не приедешь?» — сквозь зубы прошептала она. — Потому что тебе важно, чтобы мама была довольна. Даже если я в это время лежу на полу.
Он опустился обратно на стул, потирая виски.
— Я не знаю, что ты от меня хочешь.
— Я хочу мужа. А не маменькиного мальчика, — отчеканила она и пошла к спальне. — И ещё я хочу тишины. Хочу дышать.
— Ты не имеешь права так со мной разговаривать, — крикнул он ей вслед.
— Я теперь имею на всё право, Лёш. Даже на то, чтобы уйти. Особенно — на это.
Анна закрыла за собой дверь спальни и наконец заплакала. От обиды. От злости. От одиночества. И от страха, который не давал уснуть уже несколько ночей подряд: что если этот ребёнок вырастет и будет похож на него?
Но уже через минуту она вытерла слёзы, села на кровать и достала блокнот. Там было написано всего одно слово, написанное много раз, разными почерками.
Свобода.
В животе толкнуло. Ребёнок подал знак.
Значит, надо жить. А не терпеть.
Анна проснулась на рассвете. Точнее, она не спала. Просто какое-то время лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам в квартире. Алексей храпел. По-прежнему на диване. По-прежнему будто один. Словно вчерашний разговор — это просто плохо отыгранная сцена, которую можно будет переиграть по-другому. Но дело было не в словах. И даже не в действиях. Дело было в том, что Анна больше не чувствовала себя рядом с ним женщиной. А чувствовала себя — подёнщиком. Беременным подёнщиком.
Она встала, натянула спортивные штаны и пошла на кухню. Поставила чайник. На столе, как назло, лежал контейнер с пирожками. Елена Николаевна вчера передала. Подписанный. Смешно — контейнер подписали, как будто Анна могла по ошибке сожрать чужие духовные труды.
— Ты проснулась, — раздалось из коридора. Голос Лёши был смятым, скомканным, как его майка. Он вошёл в кухню и по привычке потянулся к ней поцеловать, но Анна отодвинулась на шаг.
— Не надо. Мы же всё уже сказали. Или ты опять хочешь, чтобы я «поняла, как ей тяжело»?
— Анечка, — он оперся ладонями о стол, — да я всю ночь думал. И понял. Правда. Я перегнул. И мама тоже… ну, у неё просто характер такой. Ты ж понимаешь. Она хочет как лучше.
Анна вскинула брови.
— Вот только не надо вот этого: «хотела как лучше». У тебя мать — не стоматолог, чтобы делать больно с благими намерениями. Она не хочет «как лучше». Она хочет, чтобы ты остался с ней. Всё просто. Она не готова делить тебя. Ни с кем. Ни с беременной женой, ни с ребёнком, ни с будущим.
Он опустил глаза. Анна достала чашку, налила себе чай и снова села.
— Мне сегодня к врачу. УЗИ. Я тебе не говорила, потому что ты всё равно занят.
— Почему ты решила, что я не хочу быть рядом?
— Потому что ты и не был. Ты был рядом с ней. Всё это время. Когда мне было плохо. Когда я уставала. Когда я просто хотела, чтобы ты обнял и сказал: «Я с тобой». Но ты выбирал «маме надо».
Он подошёл ближе, сел напротив.
— Я пойду с тобой. На УЗИ. И вообще — я всё исправлю. Честно.
Она поставила чашку, посмотрела прямо в глаза:
— Ты знаешь, что я сегодня думала ночью? Что если я останусь с тобой — я сама стану такой же, как твоя мама. Разбитой. Одинокой. Жесткой. Потому что мне придётся жить с мужчиной, который не умеет быть с женщиной. А только — с мамой.
Он отвёл взгляд.
— Это не правда…
— Это правда, Лёш. Мы с тобой — не пара. Мы — спектакль. Где ты играешь роль хорошего сына. А я — грымзы, которая мешает великой женщине править своим мальчиком.
Он резко встал.
— И что, ты уходишь? Весьма удобно. Утро, я ещё не умывался, не успел быть хорошим. Уходи. Как твоя мать — хлопни дверью.
Анна встала. Спокойно. Уверенно. Как женщина, которая уже решила.
— Моя мама не хлопала дверями. Она просто однажды ушла. Без слов. И знаешь, что я ей завидовала всю жизнь. Потому что она нашла в себе силы. А теперь — нашла и я.
Он схватился за голову.
— А ребёнок? Ты правда думаешь, что я буду просто так отсутствовать?
— Я не забираю у тебя права. Но и не оставляю выбора. Я ухожу. Сегодня. Сейчас. И знаешь, почему? Потому что я больше не боюсь быть одна. Я боюсь быть с тобой.
Она прошла мимо него, собрала сумку, достала заранее сложенные документы, и вышла. Без сцены. Без истерики. Без слёз.
На лестничной площадке её догнала соседка, тётя Галя с третьего этажа.
— Ань, а чего так рано? Ты ж в положении. Не бегай ты по утрам…
Анна улыбнулась.
— А я не бегаю. Я лечу.
Она вышла из подъезда, сделала глубокий вдох и впервые за долгое время поняла: дышать можно. И никто не стоит у горла.
Эпилог. Через две недели.
Алексей сидел у своей матери. На том же диване. С тем же пледом.
Телевизор работал фоном.
— Она же вернётся, да? — пробормотал он.
— Конечно. Она просто устала. Беременные — они такие.
И в этот момент даже его мать поняла, что нет.
Не вернётся.
