Полина стояла у могилы, будто даже не замечая дождя, который то ли капал, то ли моросил, и людей, которые, толкая друг друга, уже начали расходиться. Вокруг были венки, искусственные цветы, и всё это словно наваливалось сверху, как будто этот день не мог быть серьёзным, не мог быть реальным. Муж рядом — и тот словно в стороне, переминается с ноги на ногу, как будто всё, что происходит, — это чужая жизнь.
— Полин, ну, поехали уже, — Толик, всё-таки решившись, потянул её за локоть. — Ты ж замёрзнешь.
Она не ответила. В голове было только одно: бабушки больше нет. Это не укладывалось. Никак. Вот она, ещё месяц назад, сидела с ней за столом, пили чай, и бабушка рассказывала, как с дедом познакомилась на танцах сразу после войны. Да, вот так.
— Я ж говорил, что не надо было ей одной в деревне оставаться. Прямо предлагал ей к нам переехать, — Толик продолжал, как всегда, не замечая, что его слова не имеют смысла. Он тянул её за рукав, как ребёнка.
Полина не ответила. Не было сил. Ведь каждый раз, когда речь заходила о бабушке, Толик говорил одно и то же: «Не уместно, она нам не нужна, у нас и так мало места». И это правда.
Наконец Полина отвела взгляд от могилы, но её спина всё равно болела, а глаза жгло. Бабушка была для неё всем — единственным человеком, который принимал её без условий. Без осуждений. Всё равно, кем она была — и врачом, и женщиной с не самым удачным мужем, и даже с таким стилем одежды, который свекровь бы никогда не одобрила. Бабушка всегда говорила: «Выбирай сама, деточка. Это твоя жизнь, твой путь».
Обратная дорога в город показалась вечностью. В окне мелькали деревья, фонари. Радио Толик включил — а она его выключила. Всё равно не могла сосредоточиться. Тишина была в машине, в голове, и где-то глубоко внутри.
— Свекровь звонила, — прорвался в тишину голос Толи. — Хочет тебя поддержать. Придёт сегодня.
Полина закрыла глаза. Светлана Геннадьевна — последний человек, который мог поддержать в тот момент. Шесть лет брака так и не смогли сделать их ближе. Она всё смотрела на Полину, как на чужую. Простую, деревенскую, без связей, без «нужных» знакомств.
Когда они подъехали к дому, уже стемнело. В окне горел свет.
— Мама уже пришла, — сказал Толик, выворачивая руль.
Полина вздохнула. Светлана Геннадьевна — та ещё хозяйка. Запасной ключ всегда в кармане, и без предупреждения.
Квартира встретила их запахом жареной картошки. На кухне Светлана Геннадьевна в дорогом костюме и фартуке стояла возле плиты, вертела картошку и выглядела так, будто её всё устраивало, будто она тут не просто в гостях, а как дома.
— Ну наконец-то! — сказала она, вытирая руки о полотенце. — Я уж думала, до ночи вас не дождусь.
— Здравствуйте, Светлана Геннадьевна, — сказала Полина тихо, снимая куртку.
— Да что ты за формальности! — отмахнулась свекровь. — Сегодня же день тяжёлый. Всё понимаю. Раздевайтесь, мойте руки. Я тут ужин приготовила.
Полина лишь кивнула, хотя есть совершенно не хотелось. Она пошла в ванную и долго стояла перед зеркалом, всматриваясь в своё иссушенное лицо. Глаза горели, а под ними — чёрные круги. Всё будто было чужим.
На кухне Толик уже сидел, уплетал картошку, запивая пивом, а Светлана Геннадьевна сидела напротив, подперев подбородок рукой, и смотрела на них, как на неудачников.
— Садись, Полина, поешь, — скомандовала она, когда невестка появилась в дверях.
Полина молча села за стол, выложила себе немного салата. Кусок в горло не лез, но она заставила себя жевать — не хотелось слушать, как снова начнётся этот разговор. Она всё ещё не могла поверить, что бабушки больше нет. И вот, пришлось сидеть здесь, перед этой едой, в компании, которая казалась какой-то чуждой.
— Ну что, с формальностями покончено? — спросила Светлана Геннадьевна, отпивая чай с такой важностью, как будто обсуждала не погребение, а ближайшую торговую сделку.
Полина подняла взгляд, не понимая, о чём речь.
— В смысле?
— Ну, документы всякие, свидетельство о смерти, — пояснила свекровь, разрезая котлету, как будто речь шла о пустяках, а не о смерти человека.
— Да, всё оформлено, — кивнула Полина, удивлённая её деловым тоном. Это было так не в тему.
Светлана Геннадьевна замолчала на секунду, а потом, как бы между прочим, добавила:
— Слышала, у твоей бабки был вклад в банке?
Полина замерла с вилкой в руке. Откуда она узнала? Бабушка ведь не любила говорить о своих деньгах, всегда только намекала, что откладывает на «чёрный день». Сколько именно было на счёте — Полина никогда не знала. Но бабушка говорила: «На квартиру хватит, и на будущее твоё, деточка».
— Был, — ответила Полина, стараясь говорить спокойно.
Глаза Светланы Геннадьевны зажглись.
— Переведи-ка мне, милая, три лимона, — сказала она так, как будто попросила соль передать. — Всё равно тебе одной столько не нужно.
Полина оторопела. Вилка выпала из её руки и с глухим звоном упала на тарелку.
— Что, простите?
— Да что ты так смотришь? — продолжала свекровь, не замечая её растерянности. — У Толика кредиты, на операцию колена деньги нужны, да и машину давно пора менять.
Полина перевела взгляд на мужа. Толик, опустив глаза, продолжал жевать, будто ничего не происходило. Он даже не смотрел в её сторону.
— Это наследство моей семьи, а не ваш семейный бюджет, — тихо, но уверенно сказала Полина.
Светлана Геннадьевна картинно подняла брови, насмешливо.
— А ты что, жадная?
Полина почувствовала, как её лицо начинает гореть от стыда и гнева. Она едва сдерживала эмоции.
— Бабушка копила эти деньги всю жизнь. Для меня и моих будущих детей.
— Каких детей? — фыркнула свекровь. — Вы шесть лет женаты, а детей всё нет. Да и куда их, в эту конуру?
Толик наконец поднял голову и сказал, неуверенно:
— Мама просто пошутила…
Полина видела, что он не верит в свои слова, что он прячется от взгляда матери и, главное, от неё. Он нервно постукивал пальцами по столу.
— Никто не шутит, — отрезала Светлана Геннадьевна. — Ты замужем за моим сыном! Семья — это общее! Можешь хотя бы помочь, если уж не хочешь делиться!
Полина посмотрела на них обоих. И поняла — её муж не защитит. Он сидел ссутулившись, втянув голову в плечи, с опущенными глазами, как ребёнок, который боится сделать что-то не так. Он не смотрел на неё, он смотрел в тарелку, как будто там были ответы на все вопросы.
— Эти деньги не принадлежат ни вам, ни вашему сыну, — сказала Полина, не повышая голоса, но твёрдо.
Толик немного оторвался от тарелки и, поёживаясь, сказал:
— Ну, ты могла бы быть немного мягче…
— Мягче? — Полина едва удержалась, чтобы не взорваться. — Я только что похоронила бабушку, а вы требуете у меня денег!
Светлана Геннадьевна вскочила с места, как заведённая.
— Я знала, что ты невестка-выперыш! Теперь точно убедилась! — кричала она, размахивая руками. — Приехала из своей деревни, окрутила моего сына, а теперь набиваешь карманы!
Полина почувствовала, как кровь приливает к голове, и тоже встала. Впервые за шесть лет брака она увидела всё настолько чётко, как будто перед глазами вдруг снялась вуаль. Это уже давно не было партнёрством, если оно вообще когда-то им было.
— Не смей! — резко оборвала она свекровь. — Не смей говорить так о моей семье и о моей деревне! Бабушка всю жизнь работала, а не по заграницам на чужие деньги каталась!
Светлана Геннадьевна задохнулась от возмущения, смахнув слёзы с глаз, а Толик, прыгая между ними, вскочил, разводя руками:
— Девочки, девочки, давайте без скандалов, — пробормотал он, словно разнимать двух женщин, которые вот-вот начнут драку.
— Это не скандал, — Полина взяла себя в руки, пытаясь говорить спокойнее. — Это просто прояснение ситуации.
Она посмотрела в глаза мужу, не отрывая взгляда.
— Скажи честно, ты знал, что мама придёт требовать деньги? Вы это обсуждали?
Толик забегал глазами, хлопая ресницами, как сорвавшийся с привязи школьник:
— Ну… мы просто… говорили… ну, что бабушка… что, может, наши финансовые проблемы… ну, ты понимаешь…
Полина не сводила с него взгляда, всё более уверенная, что это был человек, с которым она провела шесть лет. Человек, которого она любила… или по крайней мере думала, что любила.
Светлана Геннадьевна тяжело села обратно на стул. Её лицо вдруг стало каким-то усталым, старым, будто на неё упала тяжёлая тень. Вся её бравада исчезла, как осенние листья с дерева.
— Ты, Полина, не понимаешь, — её голос стал тихим, почти беззвучным. — У меня пенсия маленькая… Ты правда думаешь, что твоя бабушка хотела бы, чтобы ты оставила мать своего мужа в беде?
Полина почувствовала, как что-то кольнуло в горле. Шесть лет эта женщина манипулировала ею: слёзы, упрёки, болезни — всегда что-то находилось, чтобы сделать её виноватой. Шесть лет Полина пыталась быть хорошей, заслужить её одобрение и уважение. И всё напрасно.
— Моя бабушка хотела, чтобы я жила спокойно, а не кормила чужих людей, — ответила Полина с таким спокойствием, что самой стало удивительно.
Толик метнулся между женщинами, на лбу у него выступили капельки пота.
— Полинка, ну ты чего? — муж попытался взять её за руку, но Полина быстро отдёрнула ладонь. — Ну, это же всего три миллиона… Мы же не чужие!
Полина посмотрела на него, как будто впервые. Нос картошкой, взъерошенные волосы, мягкий подбородок. Его лицо стало вдруг чужим, хотя оно было так знакомо, так родно. Внутри что-то порвалось — последняя ниточка, последняя иллюзия.
— Вот именно. Чужие, — устало покачала она головой.
Светлана Геннадьевна снова задохнулась от возмущения:
— А кто тебя после развода возьмёт? Думаешь, очередь выстроится? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Тридцатник на носу, детей нет, работа — копейки!
Полина не ответила. Она просто встала и вышла из кухни. Открыв шкаф в спальне, она вытащила большую дорожную сумку и, как ни в чём не бывало, начала складывать вещи. Не свои — Толика. Футболки, брюки, носки, бельё. В ванной собрала его бритву, гель для душа, шампунь. Из прихожей принесла ботинки, куртку.
— Полина, ты что творишь? — Толик влетел в комнату, глаза у него были округлены от удивления.
Полина застёгнула сумку и поставила её у двери.
— Уходи, — сказала она тихо. — К маме. Или куда хочешь. Мне всё равно.
Толик замер, открыл рот, как выброшенная на берег рыба.
— Полинка, ты не в себе, — пробормотал он, его голос был полон растерянности. — Это горе, стресс, я всё понимаю…
— Нет, не понимаешь, — отрезала Полина, не давая ему словесных уловок. — Шесть лет я жила с человеком, который готов продать меня за материны прихоти.
— Не продать! — вскочил он, задевая стул. — Просто помочь, поделиться! Это же семья!
Полина горько усмехнулась и, будто не веря своим словам, проговорила:
— Семья? Когда я ночами сидела с твоей мамой в больнице — это была семья. Когда я отдавала свои отпускные на подарок твоему отцу — это была семья. А сейчас — это просто вымогательство!
В дверном проёме возникла Светлана Геннадьевна, как неуправляемая буря:
— Немедленно прекрати этот цирк! — процедила она через зубы. — Мы просто говорим о деньгах, а ты устраиваешь трагедию!
— О деньгах, — Полина, наконец, не выдержав, повысила голос. — О деньгах, которые вы хотите получить, не имея на них никакого права!
Толик, не дождавшись ответа, схватил сумку, как будто собирался убежать:
— Я никуда не пойду! Это моя квартира тоже!
— Ипотеку плачу я, — напомнила ему Полина, не скрывая в голосе отчаяния. — Ты свою долю профукал на игровой компьютер и отпуск с друзьями.
Толик заморгал, и его лицо исказилось, как обычно, в такие моменты. Этот его взгляд — типичный для тех, кто был всегда готов сказать что угодно, лишь бы не столкнуться с реальностью. Вот оно — время для жалости: «Ты же знаешь, как меня уволили, как мне было плохо, я ведь депрессовал целый год…» — но Полина уже не собиралась его слушать. Она просто открыла дверь и сдержанно сказала:
— Уходите. Оба.
Следующие полчаса стали кошмаром. Крики, угрозы, хлопанье дверями. Толик метался между женой и матерью, не в силах выбрать, с кем остаться. Светлана Геннадьевна проклинала Полину и тот день, когда сын встретил «эту деревенщину». Полина стояла у двери, скрестив руки на груди, бледная и неподвижная, как каменная статуя.
Наконец, они ушли. Толик, понурив голову, волочил сумку, а Светлана Геннадьевна, наказывая взглядом, обещала «это так не оставить». Полина закрыла за ними дверь и прислонилась к стене. Внутри неё царила пустота — не было ни боли, ни облегчения. Только тишина, такая глубокая, что казалась вечной.
Этой ночью Полина впервые за долгое время выспалась. Утром её разбудил телефон — звонок от Толи. Она не ответила. Потом звонила свекровь. И снова Толик.
Через три дня Полина сменила замки и номер телефона. Через два — подала заявление на развод. Толик приходил к её работе, просил прощения, обещал, что больше никогда… Но Полина видела насквозь эти его сожаления. Они не были о ней. Он жалел о потерянном комфорте.
Через неделю, после того скандала, Полина зашла в свою любимую кофейню, заказала капучино и устроилась у окна. За соседним столиком ворковала молодая пара. На улице начинало темнеть, а в стекле отражались огоньки гирлянд.
И вот тогда она поняла. Это не было печалью. Это было облегчение. Как будто тяжёлый рюкзак наконец снялся с плеч после долгого пути. Полина осознала, как всё это время она жила, оглядываясь на других — на родителей, на мужа, на свекровь. Пыталась соответствовать чужим ожиданиям, быть удобной, не выделяться.
И вдруг она поняла, что бабушка была права. «Выбирай сама, деточка, это твоя жизнь». И жаль, что эти слова она поняла только через потерю.
Через месяц пришли бумаги о разводе. Толик долго не подписывал, требуя машину и часть квартиры. Полина устала спорить. Машину, старенькую Киа, она отдала. К тому времени уже нашла новую работу, с лучшими условиями и перспективами.
Светлана Геннадьевна не оставляла попыток дотянуться до её денег. Передавала через знакомых новости о своих «страшных болезнях» и «нищенском существовании». Подговорила сына подать в суд, мол, раз брак был заключён до получения наследства, он имеет право на долю. Но суд отказал в иске.
— Толя, ты должен найти способ забрать у неё хотя бы часть денег! — вопли свекрови доходили до Полины через знакомых. — Неужели ты не можешь просто поговорить с ней?
Но Толик так и не решился. Он возвращался к матери, съезжал, и снова возвращался. А Полина слышала, как он всё никак не может найти постоянную работу — то график не устраивает, то начальство придирается, то зарплата маленькая.
А она начала жить для себя. Без жадных родственников и их бесконечных требований. На часть бабушкиных денег купила небольшую студию в новом районе, остальное вложила в долгосрочный вклад.
«Спасибо, бабуля, — думала Полина, глядя на фотографию пожилой женщины с добрыми глазами. — Ты не просто оставила мне деньги. Ты помогла увидеть правду.»
Квартира постепенно обрела новый вид: светлые стены, большие окна, минимум вещей. Никаких тяжёлых тканей, которые так любила Светлана Геннадьевна. Никакой громоздкой мебели, которую выбирал Толик. Лёгкость и свобода — вот что теперь ценила Полина больше всего.
Иногда, возвращаясь домой с работы, она думала: если бы не та сцена после похорон, сколько ещё лет она прожила бы в иллюзиях? Сколько бы ещё попыток угодить, прогнуться, быть удобной?
Бабушкины деньги стали не просто наследством. Это был ключ, который открыл дверь к настоящей свободе.
