В ординаторской пахло кофе и антисептиком. Елена сняла стетоскоп. Третье дежурство за неделю. Молодые врачи поглядывали на неё с уважением — Воробьева тянет за троих. А она просто не хотела возвращаться в пустую квартиру.
— Михайловна, тебя мать обыскалась. — Медсестра Галина протянула телефон. — Звонила на пост, сказала — не отвечаешь.
Елена посмотрела на экран — три пропущенных. Она была на операции.
— Мне сорок пять, а она до сих пор контролирует каждый шаг, — набирая номер.
Галина хмыкнула:
— Моя бы тоже контролировала, будь она жива. Материнский инстинкт.
Людмила ответила после первого гудка:
— Наконец-то! Я думала, случилось что-то.
— Операция была, мам. Что у тебя?
— У меня? Ничего. Просто беспокоюсь. Ты хоть ела сегодня? Или опять на этих бутербродах из автомата?
Елена закрыла глаза. Она скорее забудет поесть, чем мать забудет спросить об этом. В девяностые, когда зарплату не платили месяцами, Людмила приносила дочери-ординатору судки с едой. Стояла в больничном дворе, пока Елена не спустится. В дождь, в снег. «Ты же у меня одна осталась», — говорила она после смерти отца.
— Ела, мам. Всё нормально. Что Маша?
— Пришла и закрылась в комнате. С этой своей подругой разговаривает.
— С Алисой?
— С ней. Странная девица. И родители у неё странные — разведенные, мать за границей. Такой пример перед глазами…
Елена вздохнула. Алиса училась с Машей на психфаке, готовила с ней проекты, придумывала тренинги. Адекватная девочка, просто с фиолетовыми волосами.
— Мам, они просто дружат. И Алиса хорошо влияет на Машу — она стала меньше замыкаться.
— Знаю я эту дружбу, — фыркнула Людмила. — В наше время такое по-другому называлось.
Елена напряглась. Стоило Маше сблизиться с кем-то, как Людмила начинала искать подвох. С одноклассниками — «хулиганье», с соседским мальчиком — «из неблагополучной семьи», с научным руководителем — «старый извращенец».
— Позвони, когда домой соберешься, — сменила тему Людмила. — Я ужин оставлю.
— Мам, ты же в своей квартире живешь.
— Ну и что? У меня ключи есть. А у тебя холодильник пустой.
Спорить было бесполезно. Мать всё равно придет, оставит судки с едой, разложит вещи по полкам, проверит пыль на шкафу. В шестьдесят восемь у неё больше энергии, чем у дочери в сорок пять.
Когда-то Елена пыталась сопротивляться. Ставила границы. Запрещала приходить без звонка. Говорила, что у неё своя семья — муж, маленькая Маша.
Андрей поддерживал: «Мы должны жить своей жизнью, Лен». А потом не выдержал. После очередной субботней атаки, когда теща раскритиковала всё — от его зарплаты до того, как он держит дочь — Андрей собрал вещи и ушел. «Прости, Лен. Я не могу жить в коммуналке с твоей матерью».
Он звонил первое время. Приезжал к Маше по выходным. Платил алименты. А потом всё сошло на нет. Новая семья. Переезд в Калининград. Редкие поздравления на день рождения дочери. И обида, которую Елена запрятала так глубоко, что порой забывала о ней. Но стоило матери упомянуть Андрея — «безответственный», «слабак», «бросил вас» — как внутри поднималась злость. На мать? На бывшего мужа? На себя?
— Лена? Ты меня слушаешь? — голос Людмилы вернул её в реальность.
— Извини, мам. Пациент поступает. Поговорим дома.
В квартире пахло борщом. Елена поморщилась — опять мать готовила полночи. Опять скажет, что Елена не кормит дочь, что «девочка худая как щепка».
Маша сидела на кухне с наушниками, окруженная учебниками. Увидев мать, сняла один наушник:
— Привет. Как дежурство?
— Сложное, — Елена поцеловала дочь в макушку. — Бабушка приходила?
— Ага, — Маша поджала губы так же, как делала это Людмила. — Готовила, убиралась, проверяла мою комнату.
— Она хочет как лучше.
— Хочет — пусть свою жизнь строит. А не лезет в чужую.
Елена села. Дочь стала резкой в последнее время. Колючей. Раньше они с бабушкой ладили — вместе пекли, читали, ходили в театр. А сейчас что ни разговор — то конфликт.
— Мам, — Маша отложила учебник, — можно тебя спросить?
— Конечно.
— Тебе не кажется, что пора прекратить этот симбиоз с бабушкой? Ты позволяешь ей заходить когда вздумается, переставлять вещи, решать, что нам есть…
— Она заботится о нас.
— Она контролирует. Это разные вещи.
Елена удивилась. Двадцатилетняя девочка, а говорит как психотерапевт с опытом. Впрочем, неудивительно — третий курс психфака, своя терапия…
— Маш, она моя мать. И твоя бабушка. Что я могу сделать?
— Сказать «нет»? Поставить границы? Понять, что в сорок пять можно жить собственной жизнью?
Елена почувствовала раздражение:
— Ты предлагаешь мне выгнать мать? Ту, которая растила меня одна после смерти отца? Которая помогала с тобой, когда твой отец ушел?
— А почему он ушел? — спросила Маша.
Елена застыла. Этот вопрос они обходили годами. «Папа нас очень любит, просто ему нужно жить отдельно». «У папы новая семья, но он всегда будет твоим папой». Детские отговорки для детских ушей.
— Ты знаешь почему.
— Да, знаю, — кивнула Маша. — Из-за бабушки. Потому что она лезла во все, не давала вам жить. И ты позволяла ей это. А теперь позволяешь то же самое со мной.
— Это несправедливо, — голос Елены дрогнул. — Я всегда защищала тебя.
— От кого, мам? От бабушкиных нотаций? Или от шанса узнать отца? — Маша закрыла ноутбук. — Знаешь, мы с папой переписываемся. Уже полгода.
Елена почувствовала, как мир накренился.
— Что? Почему ты не сказала?
— А зачем? Чтобы ты психанула? Или чтобы бабушка устроила истерику о предательстве?
— Андрей бросил нас, когда тебе было одиннадцать, — сказала Елена. — Он не участвовал в твоем воспитании.
— Потому что ты всегда была между нами, — Маша встала. — Нет, не ты. Вы с бабушкой. Ваш дуэт. А теперь, если позволишь, мне надо заниматься.
Она ушла, оставив Елену с ощущением удара под дых. Переписывается с Андреем? Полгода? Как он нашел ее? Почему не сказал?
И сразу другая мысль: а если бы сказал, что бы она сделала? Запретила бы дочери общаться с отцом? Стала бы контролировать их переписку?
«Ты всегда была между нами».
Елена сидела на кухне, глядя в пространство. И вспомнила, как мать стояла между ней и ее первым парнем. Как проверяла ее дневник в школе. Как отговорила ехать по обмену в Прагу. «Одну я тебя не отпущу. Мало ли что случится. Ты же у меня одна».
Звонок в половине третьего ночи. Елена проснулась, как умеют только врачи и матери. Незнакомый номер.
— Алло?
— Елена Михайловна? Это Алиса, подруга Маши. Извините за поздний звонок, но Маша у меня, и ей не очень хорошо.
— Что случилось? — Елена уже надевала джинсы. — Она пила? Наркотики?
— Нет-нет, ничего такого. Просто эмоциональный срыв. Мы говорили о ее отце, и она расплакалась, и теперь не хочет ехать домой.
— Диктуй адрес.
Квартира Алисы оказалась в старом доме на Чистых прудах. Лифт не работал, и Елена поднялась на пятый этаж. Дверь открыла девушка с короткими фиолетовыми волосами.
— Проходите, — Алиса отступила. — Она в комнате.
Маша сидела на диване, обхватив колени руками. Глаза красные, волосы спутаны.
— Маша, — Елена села рядом, — что случилось?
— Ничего. Просто не хочу домой.
— Почему?
— Потому что там душно. Будто в аквариуме — вроде пространство есть, а дышать нечем.
Елена беспомощно посмотрела на Алису. Та пожала плечами:
— Я предлагала ей остаться, но думаю, вам нужно поговорить.
— Мне не о чем говорить, — сказала Маша. — Всё равно ничего не изменится.
— Маша, пожалуйста, — Елена коснулась ее плеча. — Я не понимаю, что происходит. Ещё днем ты была в порядке…
— В порядке? — Маша усмехнулась. — Мам, я не в порядке уже давно. Просто ты не замечаешь. Ты вообще мало что замечаешь, кроме работы и бабушкиных запросов.
— Это неправда.
— Правда. Когда ты последний раз спрашивала о моих планах? Не о курсовой или экзаменах, а о том, чего я хочу от жизни? Ты знаешь, что я не хочу быть психологом? Что я поступила туда только потому, что бабушка сказала — «хоть какая-то профессия».
Елена растерялась:
— Но ты всегда говорила, что тебе нравится психология.
— Я врала, — Маша посмотрела на мать. — Как ты врешь бабушке, что всё в порядке. Как врала себе, что отец бросил нас, а не сбежал от твоей созависимости. Мы все врем друг другу, чтобы не нарушить баланс.
— Машенька…
— Я люблю тебя, мам. Правда. Но я задыхаюсь. И больше не могу так.
Елена почувствовала, как что-то обрывается внутри:
— Что ты имеешь в виду?
— Я хочу уехать. К папе, в Калининград. Он согласен. У него своя лаборатория, он предлагает мне поработать там. Я всегда хотела заниматься морской биологией, помнишь?
Елена помнила. Трехлетняя Маша, сидящая на плечах отца в океанариуме. «Я буду изучать рыбок, как папа!» Андрей тогда работал в Институте океанологии, привозил дочери ракушки с экспедиций.
Елена не нашлась с ответом. В голове крутились обрывки мыслей: «Как она может уехать?», «Что я скажу маме?», «А как же институт?»
Но сквозь это — понимание: девочка выросла. И права. Они годами избегали честных разговоров.
— На сколько ты хочешь уехать? — спросила она.
— Не знаю, — Маша пожала плечами. — Может, на лето. Может, насовсем. Зависит от того, понравится ли мне там.
— А учеба?
— Можно перевестись. Или взять академический. Или просто бросить, — она посмотрела на мать. — В конце концов, это моя жизнь.
Елена кивнула:
— Да. Твоя.
Они вернулись домой под утро. Елена уговорила Машу хотя бы переночевать дома и никому пока не говорить о решении уехать.
«Дай мне немного времени, ладно? И себе тоже. Такие решения не принимаются за один вечер».
На самом деле ей нужно было подумать, как сказать об этом матери. И нужно ли вообще говорить.
Телефонный звонок разбудил Елену через три часа. На экране — имя соседки матери.
— Алло? Галина Петровна?
— Леночка, милая, не пугайся, — голос соседки встревоженный. — Людмила Викторовна упала. Я вызвала скорую.
— Что случилось? — Елена уже надевала халат.
— С лестницы, кажется. Она выходила в магазин и… В общем, приезжай скорее.
Дом, где жила мать, был старой хрущевкой без лифта. Четвертый этаж, крутая лестница с выщербленными ступенями. Сколько раз Елена предлагала матери переехать? Или к ним с Машей? «Нет-нет, не хочу стеснять. Я ещё сама в состоянии за собой ухаживать».
Когда Елена приехала, скорая уже забирала Людмилу. Бледное лицо, закрытые глаза, капельница в руке.
— Предварительно — перелом шейки бедра, — сказал фельдшер, глядя в бланк. — И сотрясение. В 67-ю повезем.
— Я поеду с вами, — Елена показала удостоверение врача. — Это моя мать.
В приемном покое 67-й Елену встретила знакомая медсестра:
— Воробьева? Опять дежуришь?
— Нет, это моя мама.
Рентген подтвердил — перелом шейки бедра. Операция. Палата. Елена сидела рядом с матерью, когда та очнулась от наркоза.
— Лена? — голос слабый.
— Я здесь, мама.
— Что со мной?
— Перелом. Тебя прооперировали. Всё будет хорошо.
Людмила попыталась приподняться и застонала.
— Не двигайся, — Елена поправила капельницу. — Полежи спокойно.
— Надолго я здесь?
— Неделю. Потом домой, на реабилитацию.
Людмила прикрыла глаза:
— Домой… Одна я не справлюсь. Придется сиделку нанимать.
— Не нужно сиделку, — Елена взяла мать за руку. — Ты поживешь у нас.
Людмила открыла глаза:
— У вас? А Маша?
— Что Маша? — насторожилась Елена.
— Она не обрадуется. Она… — Людмила запнулась. — Она не очень меня жалует в последнее время.
Елена удивилась этой внезапной проницательности.
— Ничего, разберемся, — сказала она и подумала: «Только бы Маша не уехала до выписки матери».
— Нет, — Маша скрестила руки на груди. — Пусть живет в своей квартире.
— Маша, у нее перелом. Она не может сама за собой ухаживать, — сказала Елена.
— Есть сиделки. Патронажные службы. Социальные работники.
— Это моя мать.
— А я твоя дочь! — в глазах Маши слезы. — И я задыхаюсь рядом с ней. Неужели ты не понимаешь? Она будет здесь круглосуточно. Со своими указаниями, контролем, своими представлениями о том, какой должна быть «приличная девушка».
Елена села:
— Это всего на месяц-полтора. Пока она не встанет на ноги.
— А потом что? Она уйдет и все станет как прежде? — Маша усмехнулась. — Нет, мам. Ничего не станет как прежде. Потому что я уеду.
— Маша, пожалуйста…
— Я уже купила билет. На следующую неделю. Папа знает.
Елена подняла глаза:
— Ты сказала отцу, но не сказала мне?
— А ты сказала бабушке, но не сказала мне, что она переезжает.
— Это другое.
— Нет, мам, — Маша покачала головой. — Это то же самое. Ты с бабушкой — одна команда. Она решает — ты выполняешь. А я так больше не хочу.
Она ушла в свою комнату и закрыла дверь.
Елена осталась сидеть на кухне, чувствуя опустошение. Дочь права — она всегда ставила желания матери выше всего. Потому что так проще? Потому что боялась одиночества? Или потому что где-то глубоко внутри надеялась наконец заслужить одобрение той, которая никогда не была довольна?
«Лена, как же ты плохо вытерла пыль!», «Лена, опять тройка по физике?», «Лена, разве это прическа для приличной девушки?», «Лена, неужели ты не могла найти мужа получше?»
Людмила вечно была недовольна. А Елена вечно старалась угодить, похоронив свои желания так глубоко, что уже не помнила, чего хочет. Кроме одного — чтобы Маша не стала такой же.
Но разве не этому она учила дочь своим молчанием, своим потаканием?
Людмилу выписали через неделю. Она передвигалась на ходунках, стиснув зубы от боли и унижения. Гордая женщина, вынужденная принимать помощь.
— Осторожно, мама, — Елена поддерживала ее, пока медбрат помогал устроиться в такси.
— Я не беспомощная, — огрызнулась Людмила.
Дома их встретила Маша. Она сдержанно поздоровалась с бабушкой и ушла в свою комнату, отговорившись учебой.
— Она все еще сердится на меня? — спросила Людмила, когда Елена устраивала ее в гостевой комнате.
— Она переживает сложный период, — ответила Елена.
— Все в ее возрасте переживают сложный период, — фыркнула Людмила. — И ничего, вырастают нормальными людьми. Не нужно ее баловать, Лена. Это я тебя баловала, и видишь, что выросло? Разведенка, которая пашет на трех работах и не может воспитать дочь.
Елена замерла с подушкой в руках. Внутри поднималась волна гнева — старая, привычная, всегда подавляемая. «Не спорь с матерью. Она желает тебе добра».
— Знаешь, мама, я пойду приготовлю ужин, — сказала она и вышла. Бегство — ее привычная стратегия.
На кухне Елена обнаружила Машу, собирающую вещи в рюкзак.
— Ты куда?
— К Алисе. Переночую у нее. А завтра — в Калининград.
— Что? Но ты говорила, что едешь на следующей неделе!
— Я перенесла билет, — Маша застегнула рюкзак. — Не могу здесь больше.
— Ты не можешь просто так уехать!
— Могу. Мне двадцать один. Я сдала сессию. Я договорилась о работе. Что меня держит?
Елена смотрела на дочь. Что ее держит? Мать, которая всегда занята? Бабушка, которая ее контролирует? Дом, в котором ей «душно»?
— Маша, пожалуйста. Давай хотя бы поговорим.
— Мы говорили, мам. Много раз. Ничего не меняется.
— Но бабушка только приехала. Она беспомощна сейчас.
— А я при чем? — Маша вскинула голову. — Я ей не сиделка.
— Она твоя бабушка!
— Которая всегда относилась ко мне как к продолжению тебя. Не как к отдельному человеку. Считала твоей ошибкой — потому что ты родила меня от «неподходящего мужчины». Контролировала каждый мой шаг. И ты ей это позволяла.
В дверях кухни появилась Людмила, опирающаяся на ходунки:
— Что за шум?
— Машенька уезжает, — сказала Елена. — К отцу.
Людмила побледнела:
— К Андрею? Этому предателю? Никогда!
— Это не тебе решать, бабушка, — Маша закинула рюкзак на плечо.
— Пока ты живешь под этой крышей…
— Я больше не живу под этой крышей, — отрезала Маша. — Все, я ухожу.
— Если ты сейчас уйдешь… — начала Людмила.
— То что? — Маша смотрела на нее. — Лишишь меня наследства? Перестанешь со мной разговаривать? Что ты сделаешь, бабушка?
Людмила открыла рот, но не нашла ответа.
— Вот именно, — кивнула Маша. — Ничего. Потому что на самом деле ты ничего не можешь. Кроме как манипулировать и контролировать.
Она повернулась к матери:
— Я буду на связи, мам. Обещаю.
И вышла. Через минуту хлопнула входная дверь.
Елена почувствовала, как подкашиваются ноги. Она села, закрыв лицо руками.
— Распустила девчонку, — сказала Людмила. — Я тебе говорила — держи строже. А теперь что? К этому проходимцу уехала. Он же испортит ее…
— Замолчи, — сказала Елена.
— Что?
— Замолчи, мама. Пожалуйста.
Людмила уставилась на дочь: она никогда не слышала от нее такого тона.
— Ты на меня кричишь? — нижняя губа Людмилы задрожала. — На больную мать?
— Я не кричу. Я прошу тебя помолчать. Хотя бы сейчас. Моя дочь только что ушла из дома. И я не знаю, вернется ли она.
— Ну и пусть катится, — дернула плечом Людмила. — Перебесится и приползет обратно. Куда она денется?
Елена подняла глаза, полные слез:
— Она никуда не денется. А вот я, кажется, потеряла дочь.
В тот вечер они не разговаривали. Елена помогла матери с лекарствами и ушла к себе. Лежала в темноте, глядя в потолок, и впервые за много лет позволила себе задуматься: а что, если мама ошибается? Что, если она всегда ошибалась? Со своими представлениями о «правильной» женской судьбе, о долге, о терпении?
Что, если Андрей был не так уж неправ, сбежав от тещи, которая контролировала каждый их шаг? Что, если Маша права в своем бунте и желании жить собственной жизнью?
И главное — что, если она, Елена, прожила свою жизнь не так, как хотела?
Маша звонила редко. Короткие сообщения: «Долетела нормально», «Устроилась в лабораторию папы», «Все хорошо». Никаких деталей, никаких эмоций. Словно отчеты для галочки.
Елена чувствовала, как между ними растет пропасть, и не знала, как ее преодолеть. Работа — дом — забота о матери. Замкнутый круг, в котором не оставалось места для размышлений. О том, как она упустила момент, когда дочь выросла и отдалилась? О том, как позволила собственной матери вмешиваться?
А Людмила тем временем восстанавливалась. Уже ходила с тростью, уже возвращалась к своей властности. И вторгалась в пространство дочери.
— Лена, у тебя опять в холодильнике шаром покати. Я позвонила в доставку, привезут продукты.
— Лена, ты собираешься гладить эту блузку? Она же вся в складках!
— Лена, почему ты до сих пор не позвонила заведующему? Я же говорила, что нужно просить повышения! В твоем возрасте пора уже о пенсии думать.
И Елена кивала, соглашалась, позволяла. Как всегда. Вот только внутри росло странное чувство — смесь раздражения и тоски по дочери. По ее непокорности. По ее умению говорить «нет».
В один из вечеров, через месяц после отъезда Маши, Людмила начала критиковать бывшего зятя:
— Я всегда говорила, что от него толку не будет. Ни денег не зарабатывал, ни тебе не помогал. А теперь еще и дочь сманил. Бессовестный.
Елена молча резала салат.
— Ты бы позвонила ей, сказала, чтоб возвращалась. Нечего там делать, в этом Калининграде. Что она там забыла? Вся жизнь здесь — институт, подруги…
Нож остановился.
— Мама, ты можешь перестать?
— Что перестать?
— Указывать мне, что делать с моей дочерью.
Людмила поджала губы:
— Я просто советую. Как мать.
— У меня тоже есть материнский инстинкт. И я чувствую, что сейчас Маше лучше побыть с отцом.
— Лучше? — Людмила фыркнула. — Как может быть лучше без матери?
— Так же, как порой бывает лучше без бабушки, — Елена посмотрела на мать. — Знаешь, Андрей ведь ушел не от меня. Он ушел от тебя. От того, как ты вмешивалась в нашу жизнь. Как критиковала его за каждую мелочь.
— Неправда! — Людмила стукнула тростью об пол. — Он просто был слабаком и не выдержал ответственности. Как все мужики.
— Он звонил мне на днях. Спрашивал, как я. Рассказывал про Машу. Знаешь, что она там делает? Изучает влияние загрязнения на морских звезд. У нее талант к биологии. Она всегда хотела этим заниматься, только мы с тобой не замечали. Слишком были заняты воспитанием «правильной девочки».
— При чем тут я? — выпрямилась Людмила. — Ты ее мать, ты и воспитывала.
— А ты контролировала каждый мой шаг. И теперь меня контролируешь. И Маша сбежала от этого.
Елена положила нож. Внутри поднималась решимость — словно что-то, долго дремавшее, просыпалось.
— Я всегда делала то, что ты считала правильным, мама. Выбирала профессию, которую ты одобрила. Вышла замуж, когда ты сказала, что «пора». Родила, когда ты решила, что я готова. И что из этого вышло? Брак распался, дочь сбежала. А я в сорок пять живу как в двадцать — с матерью, которая проверяет, поела ли я и погладила ли блузку.
Людмила смотрела на дочь:
— Ты меня попрекаешь? После всего, что я для тебя сделала?
— Нет, мама. Я не попрекаю. Я констатирую факт: мы с тобой слишком связаны. Нездорово связаны. И из-за этого я потеряла дочь.
Людмила покачала головой:
— Ты меня удивляешь, Лена. Раньше ты не была такой неблагодарной.
— Я благодарна тебе. За все, что ты для меня сделала. Но, может быть, пришло время научиться жить своим умом? И мне, и тебе.
Елена смотрела на мать. Та сидела, выпрямившись, сжав трость в пальцах. Маленькая, седая, сохраняющая достоинство.
— С тех пор, как умер папа, ты заменила мне весь мир, — сказала Елена. — Но я была ребенком тогда. А сейчас мне сорок пять. И я хочу научиться жить без твоей указки. До того, как стану старухой.
Людмила встала и пошла к своей комнате.
— Завтра я вернусь к себе, — сказала она у двери, не оборачиваясь. — Раз я здесь так мешаю.
Елена не стала спорить. Впервые в жизни.
Бетономешалка за окном грохотала с семи утра. Елена лежала в постели, глядя в потолок. Выходной. Первый свободный день за месяц. И первый день без матери в доме.
Не то чтобы она выгнала Людмилу — та сама настояла на возвращении в свою квартиру. «Я не хочу быть обузой», — сказала она, звоня социальному работнику с просьбой о помощи на дому. Впервые в жизни согласилась принять помощь от постороннего.
Телефон завибрировал. Сообщение от Маши: «Привет. Как дела?»
Елена улыбнулась. С тех пор, как неделю назад она рассказала дочери о разговоре с бабушкой, Маша стала писать чаще. Коротко, настороженно, но писать.
«Нормально. Выходной. Бабушка вернулась к себе».
«Как она?»
«Держится. Злится немного. Но справляется».
«А ты?»
Елена задумалась. Как она? Странно пусто в квартире. Необычно тихо. Непривычно свободно?
«Учусь жить сама», — напечатала она.
«Это хорошо :)», — ответила Маша, и этот смайлик наполнил Елену надеждой.
«Как лаборатория?» — спросила она.
«Интересно. Вчера нашли новый вид водорослей в заливе. Папа говорит, может, даже статью напишем».
Елена почувствовала укол ревности. «Папа». Андрей, который получил то, чего она была лишена — близости с дочерью. Но тут же одернула себя: он не «получил» — он создал условия. Не контролировал, не давил. Просто принял.
«Это здорово. Ты всегда любила биологию».
«Да. А еще я поступаю в местный универ на морскую экологию. Со следующего семестра».
Елена прикусила губу. Значит, дочь решила остаться там. Не вернется. По крайней мере, не скоро.
«Я рада за тебя», — написала она, и это была правда. Пусть вдали от нее, но счастлива.
«Спасибо, мам. Папа говорит, ты можешь приехать, если захочешь. К нам».
Елена замерла. Приехать? К Андрею и Маше? В их новую жизнь, где ей, по большому счету, нет места?
«Я подумаю», — ответила она.
Но думала она совсем о другом. О том, как впервые за много лет проведет день так, как хочет. Без необходимости звонить матери. Без обязательств перед кем-то. Просто день наедине с собой — полузабытой, почти незнакомой уже Еленой.
Раз в неделю Елена навещала мать. Приносила продукты, лекарства, помогала с уборкой. Людмила встречала ее настороженно — новые отношения еще не устоялись, старые рушились.
— Как ты? — спрашивала Елена.
— Нормально, — отвечала Людмила. — Справляюсь.
И это была правда. Она научилась обходиться без дочери — не по своей воле, но научилась. Социальный работник приходил трижды в неделю. Соседка заглядывала каждый день. А в остальное время Людмила… жила. Сама. Впервые с тех пор, как Елена стала достаточно взрослой, чтобы о ней заботиться.
— Я тут мебель передвинула, — сказала она однажды, когда Елена пришла с сумками из магазина.
— Сама? — удивилась Елена.
— Нет, конечно. Соседка помогла. Сверху, с пятого этажа. Татьяна. Оказывается, приятная женщина. Мы теперь вместе сериалы смотрим.
Елена с удивлением поняла: мать завела подругу. В семьдесят лет. После десятилетий жизни, посвященной только дочери.
— Это здорово, мам.
— Да, — Людмила пожала плечами. — Маша звонила?
— Да. Они с Андреем нашли какой-то новый вид водорослей. Она поступила в университет.
Людмила поджала губы:
— В Калининграде?
— Да.
— Значит, не вернется.
— Не скоро, — ответила Елена.
Людмила долго молчала, разглаживая скатерть.
— Лена, — наконец сказала она, не глядя на дочь. — Я стара уже. И, наверное, много ошибок сделала. С тобой. С Машей. Но я правда хотела как лучше.
Голос ее дрогнул. Елена удивилась: мать никогда не признавала ошибок.
— Я знаю, мама.
— Нет, не знаешь, — Людмила покачала головой. — Я же тебя одна растила. После того, как отец… И боялась все время. Что не справлюсь. Что ты вырастешь неправильно. Что будешь несчастна. Вот и лезла во все, контролировала. Ты прости меня.
Елена смотрела на мать — маленькую, седую, с морщинистыми руками. Видела за ней себя — такую же испуганную, так же боящуюся за дочь. Так же верящую, что любовь — это контроль.
— И ты меня прости, — сказала она. — За то, что не смогла вовремя сказать «нет». Может, тогда мы бы не потеряли Машу.
— Может, и не потеряли, — вздохнула Людмила. — Она просто живет своей жизнью. Как и должна.
За окном шел дождь. Две женщины сидели друг напротив друга — не мать и дочь в этот момент, а просто женщины, уставшие от борьбы.
Под Новый год Елена купила билет в Калининград. Не сказала никому — ни матери, ни дочери, ни бывшему мужу. Просто собрала чемодан и поехала — впервые в жизни поддавшись порыву, а не расчету.
Калининград встретил ее снегом и ветром. Андрей ждал в аэропорту — все еще худой, но с проседью и морщинками у глаз. Улыбнулся:
— Привет. Ты не предупредила…
— Решила сделать сюрприз, — Елена пожала плечами. — Маша дома?
— В лаборатории. Мы ее не ждали.
Они ехали по городу, глядя на новогодние огни. Два человека, когда-то близких, теперь чужих, связанных только общим ребенком.
— Как ты? — спросил Андрей на светофоре.
— Нормально, — автоматически ответила Елена, но поправилась: — Нет, не так. Я учусь жить.
Андрей кивнул:
— Это хорошо. Я рад за тебя.
— А ты? Как твоя семья?
— Мы с Ириной развелись год назад, — он пожал плечами. — Не сошлись характерами.
— Мне жаль.
— А мне нет. Это было ошибкой — жениться на женщине, так похожей на твою мать.
Елена вздрогнула:
— Что?
— Ирина была такой же контролирующей. Такой же властной. Я думал, что привык, что смогу жить с этим. Но не смог.
Елена смотрела на бывшего мужа. Он сбежал от нее и ее матери — только чтобы оказаться в тех же отношениях с другой женщиной?
— Мы повторяем свои ошибки, да? — сказала она.
— Если не осознаем их, — кивнул Андрей. — Маша помогла мне понять много вещей.
— Она всем нам помогла, — улыбнулась Елена.
Лаборатория располагалась у самого моря. Андрей провел Елену по коридорам, открыл дверь с табличкой «Морская экология».
Маша стояла у микроскопа — в белом халате. Подняла голову, увидела мать — и замерла.
— Мама?
— Привет, — Елена улыбнулась. — Сюрприз?
Маша подбежала и обняла ее. Елена почувствовала, как к горлу подступает ком.
— Ты насовсем? — спросила Маша.
— Нет, на неделю. Новый год встретить.
— А бабушка?
— Встречает с соседкой. Я предлагала ей поехать со мной, но она отказалась.
Маша покачала головой:
— Не верится. Ты — без бабушки?
— Я учусь, — улыбнулась Елена. — Медленно, но учусь.
Новый год они встречали втроем — в квартире Андрея, на берегу Балтийского моря. Не семья — трое взрослых, связанных общим прошлым и надеждой на лучшее будущее.
— За что пьем? — спросил Андрей, разливая шампанское.
— За новые начала, — сказала Маша.
— За свободу, — добавила Елена.
Они чокнулись. Маша достала телефон:
— Подождите. Я хочу кое-кому позвонить.
Набрала номер, включила громкую связь:
— Алло? Бабушка?
— Машенька? — голос Людмилы дрожал. — Ты вспомнила про свою старуху? С Новым годом, девочка моя!
— С Новым годом, бабуль, — Маша улыбнулась. — Как ты там?
— Ничего, справляюсь. У нас тут с Татьяной целый пир. Оливье, холодец… Я ведь еще готовить не разучилась.
— Я знаю, — Маша переглянулась с матерью. — Бабуль, а ты бы могла приехать к нам? Летом? Тут море, воздух…
Пауза.
— Я? К вам? — в голосе Людмилы недоверие. — А я не помешаю?
— Нет, — твердо сказала Маша. — Не помешаешь. Если приедешь как бабушка, а не как контролер.
Людмила засмеялась:
— Договорились, внученька. Только как бабушка.
Они проговорили еще несколько минут и повесили трубку. Маша посмотрела на родителей:
— Вы не против?
— Нет, — Андрей покачал головой. — Если она действительно изменилась…
— А ты, мам?
Елена посмотрела на дочь — повзрослевшую, уверенную в себе, научившуюся говорить «нет» и «да» по собственному выбору.
— Знаешь, — сказала она, — я думаю, мы все изменились. И продолжаем меняться. И это прекрасно.
За окном шумело море. Совсем не похожее на тихие воды, в которых они привыкли жить.
