Анна опоздала на маршрутку. Она знала это ещё за пять минут до выхода, когда закрывала последнюю ячейку в Excel. Расчёт по авансу снова не сошёлся, бухгалтерша с её стажем могла бы делать это и с закрытыми глазами, но сегодня голова была как после праздников. Не потому что болела — просто отказывалась работать. Знали бы коллеги, что сегодня утром она спорила со свекровью, кто будет оплачивать выдуманный курс «массажа сосудов» за пятнадцать тысяч. На карту упал аванс — и сразу оттуда упала Анна.
Она добежала до остановки, как обычно, вбив себе в мозг: Терпеть. Чуть-чуть. Потом всё изменится. Она это повторяла каждый день. Год.
— Опять треники натянул, как сопляк. Ну кто так по улице ходит, Дим? — сказала она, как только вошла в квартиру, и увидела мужа, стоящего у плиты с яичницей. Он стоял в обтягивающих серых штанах и ковырялся в сковороде так, будто решал государственный вопрос.
— Да тебе-то что? На работу я не собирался. Я — дома. Тут, между прочим, мои стены, могу хоть голый ходить, — лениво бросил Дмитрий, не оборачиваясь.
Анна скинула куртку на стул. Как всегда — сама. Стул вздрогнул, будто устал от её вечных приходов и уходов.
— Твои стены, ага. Только налог на них я плачу. И за свет. И за воду. И даже за твой интернет, по которому ты целыми днями «бизнесменишь», сидя в Telegram.
— Ой, началось… — Дима хмыкнул, — Деньги, деньги… Тебе бы в мавзолее жить — только бы счета платить и не дышать. Никакой романтики, одна бухгалтерия.
— Романтика у нас закончилась тогда, когда твоя мама переселилась из своей квартиры к нам «временно», а потом временно заняла мою ванную, мой плед и мою психику. Кстати, она сегодня просила деньги. На что-то «срочное». Опять.
Он повернулся. Лицо у него было уже не то, которое когда-то заставляло её забывать отчётность. Это лицо теперь напоминало о кредитах.
— Ну ты ведь знаешь, у неё давление. Сердце. Она на таблетках, ты сама это видишь.
— Ты вообще что-то видишь, кроме мамы и холодильника? У неё в аптечке два одинаковых набора — один для вас, чтобы вы думали, что она лечится, второй — пустой. Я проверяла.
Дима подошёл ближе, взял вилку, воткнул её в яичницу и укусил.
— Может, это ты сходишь с ума, а не она? Паранойя какая-то. Ты серьёзно проверяешь аптечку пожилого человека?
Анна выдержала паузу.
— Серьёзно. Потому что я одна здесь взрослая. И я больше не собираюсь кормить вашу семейную ложь. Твоя мама — не жертва. Она манипулятор. А ты — её мальчик на побегушках. Всё.
Он смотрел на неё. Долго. Потом усмехнулся.
— Ты с ума сошла. Ты не имеешь права так говорить. Ты что, уже собралась сваливать, да?
Она смотрела в ответ. Но не отвечала. Устала.
Из спальни послышался хрустящий голос:
— Анечка! Ты пришла? Слушай, милая, мне нужно срочно купить вот это, я тебе список написала, там недорого, тысяч восемь, но лучше десять на всякий случай, мало ли, скидки не будет.
Анна взяла список. Прочитала.
— Гинкго билоба, мёд из каштана, мочегонный чай, лосьон для усталых ног и каша из зелёной гречки? Елена Сергеевна, это не лечение, это магия леса!
— Анна, ты ничего не понимаешь, ты бухгалтер, а я в возрасте, мне надо поддерживать сосуды!
— Вы сосуды уже третьим курсом поддерживаете, я бы на вашем месте уже на Олимпиаде по биатлону выступала!
— Не груби, девочка. Мужик у тебя дома, не выпивает, не гуляет. Ты должна быть благодарна.
Анна вышла на кухню. Закрыла глаза. Сделала глубокий вдох.
Где она свернула не туда? Когда? В ЗАГСе? Или раньше — когда поверила, что у него «просто мама строгая, зато заботливая»?
Она налила себе чаю. Потом убрала чашку. Потом снова налила — руки дрожали.
— Я завела счёт. Отдельный. Для себя. Считай, заначку, — вдруг произнесла она, глядя в сторону.
Дима приподнял брови.
— Что?
— Ты всё правильно понял.
Молчание. Только шипела сковорода.
Он поставил вилку на стол. Аккуратно. Как будто не вилку, а оружие.
— Ты всё это время прятала от нас деньги?
— Я — от вас? Нет. Я — для себя. Это не одно и то же, Димочка.
В этот момент она впервые увидела в его глазах растерянность. Ту самую, настоящую, когда человек понимает, что игрушка сломалась, а в магазине больше не продают таких.
— Ты решила уйти?
Анна пожала плечами. Очень спокойно.
— Я решила не умирать рядом с вами. Это же почти то же самое, правда?
Он вскочил. Вцепился в её руку.
— Ты не уйдёшь! Ты меня бросаешь?! Ты из-за денег?!
— Не из-за денег. А из-за того, что я для тебя — банкомат с грудью. Хватит.
Его рука сжалась сильнее. Её пальцы побелели.
— Ты — моя жена. Пока я не скажу обратного.
Анна вырвала руку. Не от страха. От раздражения.
— Ну так скажи. Я тебя слушаю.
Дверь захлопнулась.
Позади осталась квартира. С яичницей. Со списком в десять тысяч. С мужчиной, который однажды был любовью.
Анна вышла на улицу. В лицо ударил ветер. Чистый, апрельский. Такой, как раньше — когда всё только начиналось.
***
Прошла неделя.
Анна снимала крошечную однушку на окраине — с облупленной ванной, пыльным диваном и видом на стройку. Но там было главное: тишина. Ни храпа, ни скрежета старого чайника, ни истеричных воплей о том, что «сосед снизу — наркоман и шпион». Только она, треснувшая чашка и радость от мыслей, что можно просто жить. Без объяснений.
Но на седьмой день — звонок.
Номер Дмитрия.
Анна смотрела на экран, как на судью. В голове мелькнуло: «не брать». Но пальцы дрожали. Взяла.
— Анна, мама в больнице. Инфаркт. Вчера. В реанимации. Врачи говорят — критично…
Он говорил быстро, с каким-то жалким сдавленным тоном, которого она раньше не слышала. Было бы приятно, если бы не его текст.
— Какой инфаркт? Вчера она выкладывала сторис, как варит лечо…
— Анна, ты серьёзно? У тебя мать умирает, а ты…
— Не МАТЬ. А свекровь. И то — бывшая.
Но всё равно — она поехала. Потому что если вдруг… если это и правда случилось — потом себя не простит. Человеком-то оставаться надо.
В приёмном покое её встретил тот самый, знакомый до боли взгляд Димы — смесь обиды и паники.
— Она в восьмой палате. Всё серьёзно.
— Ты вообще-то знаешь, что серьёзно бывает у хирургов, а у твоей мамы обычно — артистизм и лавровый лист?
Он только пожал плечами.
Анна зашла в палату.
Елена Сергеевна лежала на кровати, вся белая, как тюль, губы поджаты, глаза прикрыты, кислородная маска сползла на подбородок. Рядом стояла медсестра и что-то записывала в планшет.
— Здравствуйте, — вежливо сказала Анна. — Что с ней?
Медсестра подняла глаза.
— С ней? Ничего. Давление было слегка повышено. Жалобы на сердце, но по ЭКГ всё стабильно. Мы взяли анализы. Скорее всего, симуляция или паническая атака. Психосоматика. Такое бывает.
— Вы сейчас серьёзно? — выдохнула Анна.
— Мы, знаете, не вчера родились. Вон та женщина в соседней палате третий раз «умирает» за месяц. Вдруг внуки вспомнят. А эта ваша — крепкая. Как коньяк. Играет. Но мило.
Анна присела на стул. Молча.
В этот момент Елена Сергеевна приоткрыла один глаз.
— Анечка… Ты… пришла… Я… чувствую конец близко…
Анна прищурилась:
— Ага. Ужасный конец. Особенно если анализы покажут, что вы просто съели слишком острый суп.
— Ты жестока. Я всегда знала. Ты меня… гробишь…
— Вы сами себя гробите. Точнее, роль гроба играете. Старательно. Могилу выкопал ваш сын, а крестик вы уже примеряете.
Старуха приподнялась на локтях, кислородную маску сбросила, как ненужный аксессуар:
— Ты… ты издеваешься?
— Нет, я просто пришла посмотреть, как вы издеваетесь над жизнью. Отличный перформанс. Актриса вы, конечно, так себе — но публика, в лице Димы, расплакалась.
Дмитрий вошёл в палату.
— Мама! Что она тебе наговорила?!
— А ты, может, сам спроси. А не как обычно — веришь в любую драму, если мама в главной роли.
Он глянул на мать, потом на Анну. И вдруг — впервые — заколебался.
— Ты врёшь. Мама не могла…
— Спроси у врача. У медсестры. У всех. У единственного, кто в этой больнице действительно болен, кстати. У мужчины в пятой палате. У него реально инфаркт. А ты притащил всех нас на спектакль «Сердце матери — крошится». Жалко, что билетов не продавали — можно было бы хоть анализы оплатить.
Елена Сергеевна всплеснула руками:
— Ты бесчувственная! Ты же будешь жалеть!
Анна встала. Подошла к кровати. Наклонилась.
— Буду. Но не тебя. А себя — за то, что столько лет позволяла вами управлять. С вас хватит. Извините.
Она развернулась.
— Анна! — закричал Дима, — Ты ведь не можешь просто уйти! Ты же…
— Жена? Нет. Я — человек. А ты — маменькин сын. Так и передай своей режиссёрше — премии не будет.
Анна вышла из палаты.
На выходе её догнала медсестра:
— О, простите, но вы самая смешная женщина, что у нас тут была. Если что — заходите. У нас ещё один дед инсценирует обмороки, когда приходит санитарка. Вам понравится.
Анна усмехнулась.
— Пожалуй, нет. Мне бы теперь спектакли только в кино.
Она шла по коридору. Лёгкая. Как будто сердце у неё стало весом с пуговицу.
***
Утро было вполне себе нормальное. Даже почти счастливое. Анна впервые за неделю выспалась. Без будильника. Без грохота кастрюль. Без всхлипов за стеной. Только редкие, уютные звуки подъезда: хрюкнул лифт, кто-то матернулся внизу, гремели ключи в соседней двери.
Она вышла в коридор в тапках и с пакетом мусора — и столкнулась с ним.
— Осторожно, — сказал он, придерживая её за локоть.
Высокий, с чуть поседевшими висками, в чёрной футболке и спортивных штанах. Лицо — из тех, что запоминаешь не сразу, но потом почему-то не забываешь. И голос — не громкий, но твёрдый. Уверенный.
— Вы из новой квартиры? — уточнил он. — Третья дверь?
— Да. Анна. — Она кивнула, вырываясь из цепкой вежливости.
— Кирилл. Второй этаж, крайняя слева. Если что — стучите. Я вечно дома, работаю удалённо, так что чай, сахар, соль, разобрать стиралку — всё по запросу.
— Спасибо. Стиралку пока не надо, но мусор точно донесу сама.
Он усмехнулся. Улыбка у него была такая… как у мужчины, которому не надо ничего доказывать. Не самцу, не герою, не альфа-петуху. Просто — он знает, кто он. От этого даже мурашки пробежались.
— А вы, случайно, не были знакомы с женщиной по имени Елена Сергеевна? — спросила Анна, уже на лестнице, будто ни при чём.
Он чуть нахмурился.
— Интересно, откуда вы знаете? Спрашиваете как следователь.
— Просто я её бывшая невестка. Очень бывшая.
— А-а… Да. Был случай. Года два назад. Я тогда только переехал сюда. Захожу во двор — она лежит у подъезда, стонет. Типа сердце. Я вызвал скорую, помог, как мог. Потом выяснилось — «приступ» случился после того, как её соседка не одолжила деньги на поездку в санаторий. Причём санаторий был какой-то мифический. Она потом мне честно сказала: «Вот увидишь, поднимется давление, и эти все твари приползут, умолять, плакать будут».
Анна застыла.
— Вы сейчас серьёзно? Она вам это прямо сказала?
— Ну да. Я сначала подумал — старческое, а потом понял: она вменяемая. Просто хитрая. Очень. Из тех, кто умеет плакать вслух, а думать — тихо и злобно.
Анна засмеялась. Впервые — легко.
— Вы первый человек, который это понял сам, без трёх лет в браке.
— А ваш муж, Дмитрий, значит, не понял?
— Он? Он — глухой фанат. У него на маму аллергия на уровне «без неё дышать не могу». Идол. Богиня. Жертва. Но знаете, что самое мерзкое? Он как будто сам ей завидует. Она может манипулировать — а он только повторяет её фразы. Говорит: «Ты меня доводишь», а у неё так же. Или «мне надо подумать», как она. Он — копия. Только без харизмы.
Кирилл кивнул, немного подумал.
— Вы знаете, я тогда с ней случайно столкнулся ещё раз. Уже не на почве «сердца», а… как бы вам сказать… На почве документов.
— Каких ещё документов?
— У нас в доме когда-то один мужик работал в соцопеке. И она как-то пришла к нему с жалобой. Мол, у неё невестка — психически нестабильная. Кричит, бьёт посуду, запирается в ванной и «шепчется с голосами». И что у неё «тайный любовник в бухгалтерии».
Анна замерла. Схватилась за перила.
— Что?!
— Да. Я тогда мимо проходил, услышал всё это. И когда он — тот мужик — ей сказал, что без доказательств это просто фантазии, она ответила: «Так я и придумаю».
Анна молчала. Внутри поднялась старая, мерзкая волна — не боли даже, а позора. Вот оно что. Вот откуда в Диминых фразах была та мерзкая нотка подозрений, те «а ты где была?», те скандалы на пустом месте. Это всё — не его ревность. Это мамочка насаждала.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Вы даже не представляете, как вы мне помогли.
— Да я просто рассказал, как есть. А вы теперь будете делать, что хотите. Главное — не возвращайтесь туда. Там… трясина. У них своя болотная экосистема. Вы им чужая.
Она кивнула.
И пошла. Но внутри всё уже перекраивалось. Не болью — нет. Отвращением. К себе. К тому, что терпела. К тому, что не замечала.
Вечером она стояла у окна. Кирилл выходил из дома с пакетом.
Она подумала: «А ведь он спас меня дважды. И даже не знал об этом».
***
Анна открыла дверь резко. Как будто знала — он там. Хотя… скорее, чувствовала. Слишком знакомый запах за дверью: что-то дешёвое, брутальное, с ноткой кислого пива и сигарет. Тот самый Димин «выхлоп» — смесь самоуверенности и отчаяния.
Он стоял, как провинившийся ученик. Но с лицом пророка.
— Ты должна меня выслушать, — сразу начал он, без приветствия, без вступлений.
— А ты должен уйти, — ответила она. Голос — спокойный. Даже ледяной.
— Я всё знаю. Всё. Мама… Она всё выдумала. И про твой «приступ», и про любовника, и про то, что ты больная. Я нашёл её старые письма. Она писала в соцопеку под другим именем. Придумала, что ты меня избиваешь.
Анна молчала.
Он продолжил:
— И я идиот. Прости. Я ей верил. Потому что она… моя мать. Потому что я думал, что она — единственная, кто меня по-настоящему любит.
Анна засмеялась. Нервно. Жёстко.
— Она тебя не любит. Она тобой пользуется. Всю жизнь. Она даже родила тебя не потому, что хотела ребёнка, а потому что ей нужна была жертва.
— Не смей так говорить о ней! — взорвался он. — Ты ничего не знаешь!
— А ты? Что ты знаешь, Дима? Знаешь, откуда ты вообще появился на свет?
Он замер. Наступила гробовая тишина. В доме, кажется, остановились даже батареи.
— Что? — прохрипел он.
Анна вдохнула и сделала шаг вперёд.
— Кирилл… сосед. Он рассказал. Он знал твою мать раньше. Знал, когда она была еще «на шее» у одного… богатого мужчины. У него была семья. Дети. Деньги. Он ей тогда всё оплачивал — и квартиру, и медкомиссии. Она к нему бегала тайком, устраивала истерики. Угрожала всем. Сказала, что беременна. Он ей не поверил. Но она… сохранила беременность. Сказала, что это «месть».
Дима побледнел. Плечи опали. Губы сжались.
— Она говорила, что отец умер на стройке…
— Он жив. Просто никогда тебя не признавал. И она знала, что ты — его. Ты похож. Очень. Кирилл это сразу заметил. Он знал его.
— Ты врешь…
— Ты хочешь верить в то, что тебе удобно. Всю жизнь ты выбирал комфортную ложь, а не правду. Сначала — в детстве. Потом — со мной. Ты даже себе не признавался, что ты не муж. Ты — приложение. К маме. К её деньгам. К её жалости.
Он выдохнул. Резко.
— Я хотел вернуть тебя. Хотел… просто начать заново.
— Ты хотел не меня. Ты хотел опять, чтобы кто-то решал за тебя. А я больше не тот человек.
Она закрыла дверь. Медленно. Почти бережно. И осталась стоять в прихожей, с рукой на косяке. Сердце билось ровно. Даже спокойно. Без сожалений. Без слёз.
Через минуту пришёл Кирилл. Принёс плов в судочке.
— Ты плакала? — спросил он, пристально посмотрев.
— Нет, — улыбнулась Анна. — Я перестала. Кажется, навсегда.
Он поставил плов на стол.
— Ну что. За новые главы жизни?
Она достала два бокала.
— И без бывших персонажей.
