— Ты знаешь, Зоя, я всё чаще думаю: почему у одних людей жизнь словно расстелена скатертью — спокойно, с любовью, а у других вечно будто кто-то посуду с полок сбрасывает? — Марина вглядывалась в огни соседских окон, где было тепло и тихо.
— Может, кому-то просто везёт с самого начала, а кому-то приходится ждать своего часа. Бабушка моя говорила: «У каждой судьбы свой ритм».
Марина выдохнула, наливая себе чай. В кухне пахло свежей выпечкой и малиной, но внутри было пусто и тревожно. Мысли возвращались к последнему разговору с матерью.
— Мама, ну ведь договорились уже! Сколько можно ходить по кругу? — тогда сказала она раздражённо.
— Договорились? — мать не отрывала взгляда от кастрюли с капустой. — С тобой как ни договорись — всё переворачиваешь. Я тебе квартиру оставила, чтобы тебе проще было, а не для того, чтоб ты теперь себя хозяйкой чувствовала. Как ни посмотри, всё к себе тянешь, обо мне и не думаешь.
Марину задели эти слова. Ещё полгода назад они решили: мать переезжает в Маринину однушку — компактную, в центре, с магазинами рядом, а Марина — в мамину просторную двушку. Это решение исходило от самой матери, которой стало тяжело справляться с большим пространством.
Марина вложила в ремонт двушки душу. Всё сделала под себя: уютно, стильно, с умной техникой, полами с подогревом и мягким светом. Было ощущение дома — настоящего, своего. Но мать, сначала кивавшая и даже хвалившая, с каждым днём становилась всё более угрюмой. Последняя её поездка завершилась почти ссором.
— Я так подумала, Марин… Неудачно мы всё провернули. На старом месте было тише. Соседи знакомые. А тут сплошная молодёжь, шум, суета. И твой ремонт — не в радость. Чувствую себя не в доме, а как в галерее. Даже чай налить страшно — вдруг что испачкаю.
Марина, только что вымыв пол, замерла с тряпкой в руке.
— Мам, ты же сама говорила, что тут удобнее — всё рядом. Ты же сама предложила!
— Да, говорила. А теперь вот жалею. У тебя всё, как на выставке. Я в этом — как мебель старая: не вписываюсь. Верни квартиру, живи в своей. Мне там хоть понятно, как дышать.
— Я вложила туда всё! Время, деньги, силы. Я думала, мы обе выиграем от этого обмена.
— Ты — да. А я теперь словно не при деле. Всё ты под себя перестроила. А я? Я где в этом всём?
Мать захлопнула дверь, оставив Марину посреди кухни с мокрой тряпкой и холодом в груди.
Теперь, сидя с подругой Зоей на кухне, Марина пыталась понять, как всё так испортилось.
— Переждёт, Марин. Она у тебя женщина сильная, но отходчивая. Главное — ты знаешь, что неправды с твоей стороны не было.
Марина молчала, перекатывая чашку в ладонях. Вроде бы всё делала из лучших побуждений, а получилось, как будто предала.
За окном сгущалась ночь. Чужие окна светились уютом. А у неё — только тревога и недосказанность.
— Справлюсь, Зоя, — прошептала она. — И не с таким справлялась.
Но впервые ей было по-настоящему страшно. Словно потеряно что-то важное, что не вернуть.
— Мама, посмотри на меня. Я ведь не хотела всего этого. Не хотела, чтобы мы так отдалились, — Марина сидела на краешке дивана, но мать упрямо смотрела в телевизор.
— Ты уже говорила это. Сколько раз? Сколько можно одно и то же слушать? Лучше бы сразу призналась: «Хочу жить красиво, а ты, мама, как-нибудь уж там сама». Тогда я хотя бы знала, на что иду.
Марина отвела взгляд. В груди жгло. Она вновь и вновь возвращалась мыслями к этому разговору.
— Мам, я старалась ради нас обеих. Для тебя ведь тоже. Ты ведь хотела жить ближе к центру, чтобы всё под рукой. Разве нет?
Мать усмехнулась:
— Хотела, да. Но не знала, что окажусь лишней. Ты всё сделала, как тебе удобно. А я… будто прицеп.
— Ну зачем ты так? Я хотела, чтобы и тебе было хорошо. Чтобы не хуже, чем у других.
— У других? — мать вспыхнула. — Я не про сравнение, Марина. Я про тепло. Ты сделала красиво — не спорю. Но это всё не моё. Мне там чуждо. Ты всё — для себя. И это видно.
— Мам, я ни копейки у тебя не брала! Всё делала на свои. Хотела, чтобы у нас было хорошо.
— А мне твоя забота в тягость. Я не о деньгах. Я о том, что ты меня не слышишь. Никогда не спрашиваешь, чего я хочу.
Они замолкли. Марина сидела в тишине, не зная, как подобрать слова. Мать отвернулась.
— Я пойду. Если надумаешь — позвони.
— Не жди. Я свои слова назад не возьму.
Марина вышла в ночь. Воздух был липкий, как нерешённый спор. В голове — только голос матери. Не унять, не заглушить.
Дома она села на табурет, глядя в никуда. Ремонт, уют, свет — всё казалось чужим. Эти стены теперь будто повторяли мамины обвинения: «Всё — для себя, а про других забыла».
— Да что ж ты, жизнь, — выдохнула она, сжимая голову руками. — Как теперь быть?
Телефон звонил, но она не отвечала. Никто не мог дать ответы на эти вопросы. Она впервые задумалась: может, действительно — вернуть всё назад? Но как — если душу оставила здесь?
Она была готова нанять рабочих, сделать ремонт и в маминой квартире. Помочь, как могла бы. Но мать не хотела помощи. Она хотела — вернуть то, что казалось ей своим.
И именно это ощущение — что всё, что она делала, обернулось против неё — било сильнее всего.
Утро выдалось серым. Марина стояла у окна с чашкой кофе, наблюдая за соседями. Внизу женщина поливала герань.
Хотелось вырваться из этих мыслей. Она схватила телефон и набрала подругу:
— Лена, ты дома? Мне поговорить надо. Душу вывернуть, если честно.
— Приезжай. У меня тут пирог с персиками. Разговоры под него особенно идут.
Через полчаса Марина уже сидела у Лены на кухне.
— Мам с ума сводит. Всё ей не так. Я столько туда вложила…
Лена поставила перед ней чай:
— Не кипятись. Она у тебя женщина старой закалки. Пугливая внутри. Взяла и зацепилась за то, что поняла — за квартиру. А на самом деле, думаю, боится.
— Чего?
— Что ты без неё жить научилась. Что ты теперь взрослая, уверенная. А она вроде бы как больше не нужна. Вот и цепляется.
Марина вздохнула:
— Я всё объясняла. Говорила, что хочу, чтобы и ей было хорошо. Но она только обвиняет. Как будто я враг.
— Она — мать. Им иногда проще обидеться, чем честно сказать: «Я боюсь, что ты уйдёшь».
Марина опустила глаза. Было горько. Но Ленины слова попали в точку.
Вечером Марина снова позвонила матери:
— Мам, давай поговорим. Без упрёков. Просто поговорим.
— Приходи. Я дома.
Марина готовилась. Репетировала. Взяла себя в руки.
Мать встретила её молча. На столе был чайник. Они сели. Марина заговорила первой:
— Мам, я думала. Я не хочу, чтобы квартира нас разъединила. Если тебе больно — давай вернём, как было. Я перееду.
Мать долго молчала. Потом тихо:
— Ты правда готова на это?
— Да. Потому что ты для меня важнее. Главное — не стены. Главное — мы с тобой.
Мать вдруг заплакала:
— Я не квартиру хотела вернуть, Марина. Я просто боялась, что осталась одна. Что ты теперь совсем отдельно живёшь. Что тебе я больше не нужна…
Марина обняла её:
— Мам, ты — моя опора. Я просто не поняла, что тебе тяжело. Прости.
Они долго сидели молча. А потом мать прошептала:
— Оставайся в той квартире. Я там больше не чувствую себя лишней. Я просто хотела знать, что ты обо мне не забыла.
Марина выдохнула впервые за долгое время. Поняла: конфликт был не о квартире. А о страхе, одиночестве, о словах, которых не сказали.
И пусть тучи снова закрыли небо — в душе стало светлее. Потому что в этом доме снова поселилось понимание. И этого хватало, чтобы дышать.
