Серая хрущёвка в спальном районе Подмосковья ничем не отличалась от десятков таких же — облупившаяся штукатурка, выцветшие балконы, заставленные хламом, проём подъезда с вечно сломанным домофоном. Аркадий Петрович Зимин, 54 года, слесарь шестого разряда и по совместительству несостоявшийся музыкант, каждое утро выходил отсюда ровно в 6:43, надвинув потёртую кепку на лоб и хлопнув дверью с такой силой, что эхо разносилось по всему двору.
— Чёрт подери эту развалюху, — бормотал он каждый раз, перепрыгивая через лужу, которая не просыхала даже в июльскую жару.
Его полноватая фигура в видавшей виды куртке двигалась к автобусной остановке, сливаясь с толпой таких же работяг, которые тянулись к заводу на окраине города. Жизнь Аркадия Петровича казалась наглухо замурованной в этом ритме: дом-работа-дом. И так уже тридцать лет.
В этот холодный октябрьский вторник всё должно было идти по накатанному сценарию. Но вселенная, со свойственной ей иронией, решила иначе.
— Аркадий Петрович! Аркадий Петрович! — донёсся до него пронзительный женский голос, когда он уже почти добрался до остановки.
Зимин досадливо поморщился. Клавдия Степановна, соседка с четвёртого этажа, местная сплетница и главный информационный портал района, семенила к нему, размахивая какой-то бумажкой.
— Телеграмма вам! Почтальонша сунула мне в ящик по ошибке. Я сразу поняла — не моё! — выпалила она, тяжело дыша и протягивая конверт.
— С чего вы взяли, что моё? — буркнул Зимин, но всё же взял телеграмму.
— Так Зимину Аркадию Петровичу с Лесной улицы, дом 12, квартира 67. Это же вы! — Клавдия Степановна не уходила, явно ожидая, что он вскроет конверт при ней.
Зимин неохотно надорвал край и пробежал глазами скупые строчки. Лицо его, обычно непроницаемое, вдруг изменилось. Что-то промелькнуло в глазах — то ли боль, то ли удивление.
— Вы в порядке? — забеспокоилась соседка, заметив перемену.
— Да… нет… Мне надо идти, — Аркадий Петрович развернулся и быстрым шагом направился обратно к дому, совершенно забыв о том, что через двадцать минут должен был отмечаться на проходной завода.
Квартира встретила его привычной пустотой. После смерти жены пять лет назад Зимин не особо утруждал себя уютом. Холостяцкая берлога с минимумом мебели, старым диваном, продавленным до пружин, и телевизором, работающим скорее для фона, чем для просмотра. На кухонном столе — немытая чашка и тарелка с остатками вчерашней яичницы.
Аркадий Петрович снова развернул телеграмму.
«САША УМЕР ВЧЕРА ИНСУЛЬТ ПОХОРОНЫ ЧЕТВЕРГ ПРИЕЗЖАЙ ТЫ ЕДИНСТВЕННЫЙ ОСТАЛСЯ ТЧК АДРЕС ПРЕЖНИЙ ТЧК МАРИНА»
Саша. Александр Зимин, его младший брат, с которым они не виделись почти двадцать лет. Не то чтобы они поссорились — просто жизнь развела. Саша уехал в Питер ещё в девяностые, открыл своё дело, женился на Марине, нарожал детей. А Аркадий остался здесь, в родительской квартире, с больной матерью, которую нельзя было оставить.
— Да чего там думать-то? — пробормотал Зимин, хлопнув ладонью по столу. — Поеду, конечно.
Он впервые за много лет позвонил на завод и сообщил, что берёт отгулы за свой счёт. Мастер Семёныч только крякнул от удивления — за тридцать лет работы Зимин ни разу не брал больничных или отпусков не по графику.
Сборы были недолгими. Единственный приличный костюм, купленный ещё на похороны жены, несколько рубашек, бритва, зубная щётка. Соседке Клавдии Степановне было поручено кормить кота Василия.
— Так вы надолго, Аркадий Петрович? — допытывалась она, заглядывая в квартиру.
— Дня на три-четыре, не больше, — отрезал Зимин, не желая пускаться в объяснения. — Вот ключи, корм в тумбочке.
Билет на скоростной поезд до Санкт-Петербурга оказался последним в вечернем рейсе. Зимин не был в этом городе больше тридцати лет, с тех времён, когда тот ещё назывался Ленинградом и они с Сашей ездили туда на каникулы к тётке Вере.
Устроившись у окна, Аркадий Петрович достал из внутреннего кармана пиджака старый бумажник, а из него — потрёпанную фотографию. Два парня, один — высокий, нескладный, с серьёзным взглядом, второй — пониже, улыбающийся во весь рот, с гитарой наперевес. Надпись на обороте: «Арк и Сашка. Лето 1985».
— Что же ты так рано, брат? — прошептал Зимин, глядя на фотографию. — Всего-то пятьдесят два.
За окном мелькали подмосковные пейзажи, постепенно уступая место темноте. Аркадий Петрович закрыл глаза, но сон не шёл. Вместо этого воспоминания — яркие, живые — заполнили сознание.
— Ты бы видел меня на сцене, Арк! — Сашка размахивал руками, его глаза горели восторгом. — Пять тысяч человек! И все подпевают нашим песням!
Им было по двадцать с небольшим. Александр, младший на два года, уже тогда рвался к чему-то большему. Его рок-группа «Третий круг» гремела по всем студенческим вечеринкам, и Сашка был уверен — они станут следующими «Кино» или «Аквариумом».
— А ты всё в своей конторе киснешь? — бросил он тогда, видя, как брат устало трёт глаза после ночной смены на заводе.
— Мать одна не справится, — коротко ответил Аркадий.
Их мать, Анна Михайловна, уже тогда болела — ревматоидный артрит сковывал суставы, не давая работать как прежде. Отец ушёл ещё раньше, оставив жену с двумя сыновьями выкручиваться самостоятельно.
— Арк, но это же твоя жизнь! — не унимался Сашка. — Помнишь, как мы мечтали? Ты же лучше меня играл!
Аркадий помнил. Как они собирали деньги на первую гитару, как разучивали аккорды по самодельным переписанным от руки песенникам, как выступали на школьных вечерах. Он действительно был талантливее брата, но выбор сделал иной.
— Мечты мечтами, Саш, а жить на что-то надо.
Тот разговор закончился ссорой. Сашка хлопнул дверью, крикнув напоследок: «Заживо себя хоронишь, Арк!»
А через месяц он уехал в Питер. Сначала писал, звонил, приглашал приехать. Потом всё реже и реже. Жизнь закрутила обоих.
Питер встретил Зимина моросящим дождём и промозглым ветром с Невы. Город изменился до неузнаваемости — яркие вывески, рекламные щиты, спешащие куда-то люди. Адрес брата Аркадий знал только по редким открыткам, которые тот присылал на Новый год: Васильевский остров, 16-я линия.
Квартира оказалась в старом, но хорошо отреставрированном доме с лепниной на фасаде. «Неплохо устроился братишка», — подумал Зимин, поднимаясь на третий этаж и нажимая на звонок.
Дверь открыла женщина лет пятидесяти, с уставшим лицом и следами недавних слёз.
— Марина? — неуверенно спросил Аркадий.
Они виделись только однажды, на свадьбе Саши и Марины, куда Аркадий приезжал на один день, оставив мать на попечение соседки.
— Аркадий… — женщина на мгновение застыла, а потом вдруг бросилась к нему, обнимая. — Ты так похож на него…
В просторной гостиной было сумрачно — шторы задёрнуты, на журнальном столике фотография Александра в чёрной рамке. Тот же открытый взгляд, та же улыбка, только морщинки в уголках глаз и серебро в висках.
— Он всегда говорил о тебе, — тихо произнесла Марина, разливая чай. — Особенно в последние годы. Жалел, что вы так редко виделись.
— У меня тоже не было ближе него, — хрипло ответил Зимин, чувствуя, как что-то сжимается в груди.
— Знаешь, что самое странное? Он будто предчувствовал. За неделю до… этого… сказал мне: «Позвони Арку, если что-то случится. Он поймёт».
Аркадий смотрел на фотографию брата и не мог поверить. Казалось, сейчас распахнётся дверь и Сашка ворвётся в комнату с обычным: «Ну что, старший, всё киснешь?»
Но вместо этого в комнату вошёл молодой человек лет двадцати пяти, поразительно похожий на Сашку в молодости.
— Дядя Аркадий? — он протянул руку. — Я Денис, сын Александра.
Зимин пожал крепкую ладонь племянника. Откуда-то из глубины квартиры появились ещё двое — дочь Саши Полина с мужем. Семья. Настоящая, большая семья, о которой сам Аркадий когда-то мечтал, но так и не создал. Единственная дочь Настя умерла ещё в младенчестве от врождённого порока сердца, а жена Татьяна после этого уже не смогла иметь детей.
Вечер прошёл в разговорах. Аркадий узнал, что Саша в последние годы отошёл от музыки и занялся бизнесом — открыл сеть музыкальных магазинов. «Гитарный дом Зимина» — гордо назвал он своё детище.
— Отец говорил, что это в честь вас, — сказал Денис. — Что именно вы научили его играть.
Аркадий только качал головой, удивляясь, как много сохранилось в памяти брата.
Ночевать его уложили в кабинете Саши. Комната была заставлена гитарами — от дорогих электрических до простых акустических.
— Он собирал их, — пояснила Марина. — Говорил, что каждая имеет свою душу.
В углу комнаты Аркадий заметил потёртую «Кремону» — точно такую же, на какой они учились играть с Сашей. Он осторожно взял инструмент, провёл пальцами по струнам. Гитара отозвалась тихим, но чистым звуком.
— Это самая первая гитара в его коллекции, — сказала Марина. — Он её никому не давал трогать. Говорил, что ждёт, когда вы приедете и сыграете на ней.
Аркадий не нашёлся, что ответить. Когда Марина ушла, он долго сидел с гитарой, перебирая струны и вспоминая мелодии юности. Руки, огрубевшие от работы с металлом, всё ещё помнили аккорды.
Похороны прошли тихо, несмотря на то, что проститься с Александром пришло много людей — друзья, бывшие музыканты, сотрудники его компании. Аркадий держался в стороне, чувствуя себя чужим на этом празднике скорби. Что он знал о жизни брата за последние двадцать лет? Почти ничего.
После кладбища все вернулись в квартиру. За поминальным столом Аркадий молчал, слушая истории о Саше, которые рассказывали его друзья. Оказывается, брат никогда не переставал играть — собирал по субботам музыкальный клуб, где они джемовали до утра. И однажды даже выпустил альбом старых песен «Третьего круга».
— А вот и он, тот самый диск, — Денис протянул Аркадию компакт-диск с обложкой, на которой был изображён силуэт молодого человека с гитарой на фоне закатного неба.
Аркадий перевернул коробку и среди списка композиций увидел название, от которого сердце пропустило удар: «Дороги старшего брата».
— Это он о вас написал, — тихо сказала Марина. — Хотите послушать?
Динамики компьютера заполнили комнату гитарными переборами, а потом зазвучал голос Саши — чуть хрипловатый, но такой знакомый:
«Ты выбрал дорогу, что прямо и в гору,
Без права на слабость, на шаг в стороне.
А я, твой непутёвый брат,
Иду уже много лет назад,
По тропке, что видна лишь мне…»
Аркадий смотрел в окно на петербургское небо, затянутое облаками, и чувствовал, как по щеке катится одинокая слеза.
Вечером, когда все разошлись, Марина протянула Аркадию конверт.
— Александр просил передать тебе, если что-то случится.
Конверт был старым, пожелтевшим от времени. Внутри — листок, исписанный знакомым почерком брата, и ключ.
«Привет, старший!
Если ты читаешь это письмо, значит, я уже где-то там, откуда не возвращаются. Не грусти сильно, я прожил свою жизнь так, как хотел. Хотя, признаюсь, часто думал — а что, если бы я тогда остался, а ты уехал? Может, мир услышал бы великого гитариста Аркадия Зимина?
Помнишь, мы мечтали открыть свою студию? Так вот, я сделал это. И знаешь что? Я всегда держал для тебя место. Твоё имя даже на двери есть, представляешь?
Ключ, который я вложил, открывает студию на Фонтанке, 78. Она твоя. Делай с ней что хочешь — продавай, сдавай в аренду или… приезжай насовсем? Денис поможет со всеми формальностями.
Знаешь, я никогда не был так талантлив, как ты. Просто оказался смелее. Или безответственнее? Но теперь твоя очередь, брат. Никогда не поздно, слышишь?
Обнимаю, твой вечно младший брат Сашка».
Аркадий перечитал письмо несколько раз, не веря своим глазам. Затем повертел в руках ключ — обычный, с брелоком в виде гитары.
— Он действительно всегда ждал, что вы приедете, — сказала Марина, наблюдая за его реакцией. — Говорил, что у вас музыкальный дуэт незавершённый остался.
На следующий день Денис отвёз дядю на Фонтанку. Студия оказалась небольшим, но прекрасно оборудованным помещением с звукоизоляцией, инструментами и современной техникой. На двери действительно красовалась табличка: «Музыкальная студия братьев Зиминых».
— Это его любимое место было, — пояснил Денис. — Он каждые выходные здесь проводил. Собирал ребят, которые хотят музыкой заниматься, но денег на дорогие студии нет.
Аркадий ходил по студии, касаясь инструментов, словно боясь нарушить царившую здесь атмосферу. В углу стоял старый синтезатор — точно такой же, о котором они с Сашей мечтали в юности.
— А это что? — Зимин указал на полку с аккуратно расставленными папками.
— Записи отца и его учеников, — ответил Денис. — Он говорил, что когда-нибудь выпустит альбом.
Аркадий взял одну из папок, на которой было написано «Наши песни. Черновики». Внутри оказались нотные листы, исписанные рукой брата, — песни, которые они сочиняли вместе в юности.
— Можно я включу? — спросил Денис, указывая на аппаратуру.
Комнату заполнили звуки гитары, а затем голос Саши:
«Знаешь, брат, я всегда верил, что однажды мы снова будем вместе. Эта студия — для нас обоих. Если ты слушаешь эту запись, значит, я был прав. Сыграй что-нибудь для меня?»
Денис протянул Аркадию гитару — ту самую «Кремону», которую он видел в кабинете Саши.
— Отец просил передать вам. Сказал, что она всегда была вашей.
Аркадий взял инструмент, провёл пальцами по грифу. Руки помнили. Помнили каждый аккорд, каждый перебор. Он начал играть — сначала неуверенно, затем всё смелее. Мелодия песни, которую они с Сашей сочинили тридцать лет назад, наполнила студию.
Денис смотрел на дядю с удивлением и восхищением.
— Вы правда так и не играли все эти годы? — спросил он, когда Аркадий закончил.
— Иногда. Тайком, — улыбнулся Зимин. — Когда никто не видит.
Они просидели в студии до вечера. Аркадий рассказывал племяннику историю за историей из их с Сашей юности, а Денис делился планами о развитии семейного бизнеса.
— Знаете, — вдруг сказал молодой человек, — мы с ребятами собираемся по субботам здесь. Джемуем, как отец нас научил. Приезжайте к нам? Хотя бы иногда?
Аркадий задумался. Впереди была целая жизнь — его жизнь, которую он прожил как будто вполсилы, выполняя долг перед родителями, но забыв о себе.
— Знаешь, Денис, — медленно произнёс он, — а что, если не иногда? Что, если… насовсем?
Месяц спустя Аркадий Петрович Зимин стоял перед дверью своей квартиры в хрущёвке, сжимая в руке ключи. Внутри его ждал кот Василий, которого он собирался забрать с собой в новую жизнь.
Клавдия Степановна, увидев соседа с чемоданом, всплеснула руками:
— Аркадий Петрович! А я уж думала, вы пропали! Куда это вы собрались?
— Жить, Клавдия Степановна, — улыбнулся Зимин. — Просто жить.
Вечером того же дня на Фонтанке, 78, в музыкальной студии братьев Зиминых зажегся свет. Аркадий Петрович, расположившись в кресле, настраивал гитару. Рядом, в корзинке, дремал кот Василий, а на столе лежала старая фотография: два брата с гитарами и надпись «Арк и Сашка. Лето 1985».
— Ну что, брат, — сказал Аркадий в пустоту, — кажется, я всё-таки дошёл. Немного задержался, но дошёл.
Его пальцы коснулись струн, и студия наполнилась музыкой — музыкой дорог, которые мы выбираем или не выбираем, но по которым идём всю жизнь.
В этот момент по всему Петербургу пронеслся порыв ветра, раскачивая фонари на набережной Фонтанки. И если бы кто-то умел слышать голоса ветра, он бы различил в нём смех — смех человека, который наконец-то дождался своего старшего брата.
