Как всё начиналось с пирожков и закончилась войной за бизнес, имущество и терпение.
Когда Марина впервые увидела Анну Петровну, та держала в руках блюдо с парой румяных пирожков и выглядела как реклама пенсионного фонда — спокойная, ухоженная, с лёгкой укоризной в голосе и взглядом, который будто заранее знал, что ты не оправдаешь ожиданий.
— Ну вот, приехали, — подумала тогда Марина, ещё даже не успев толком выйти из машины. — Сейчас начнётся парад советов по поводу постельного белья и кастрюль.
И ведь не ошиблась. Только парад этот был не коротким, а многоходовым. Словно партия шахмат, где ты начинаешь с ферзя, но всё равно оказываешься пешкой. Только пешкой с красной помадой и хронической усталостью от вечных «а у нас в семье так не делают».
— Ну что ж ты, милая, суп недосолила, — ласково произнесла Анна Петровна, отодвигая тарелку с видом потерпевшей. — Илья у нас с детства любил всё поострее. Как твой характер, наверное.
Марина тогда мило улыбнулась. Потому что была воспитана, потому что за её спиной сидел Илья и подмигивал, будто бы всё в порядке.
Да-да, конечно. Всё в порядке. Пока свекровь не полезет в твой шкаф, в твой бюджет и в твою голову.
А потом Марина вышла за Илью. Не по залёту, не по расчёту, а по какому-то наивному «люблю», из тех, что позже пожалеешь, как о тату с именем бывшего. Всё было как надо — свадьба, друзья, танцы, лимузин, драка тёти Зины с дядей Колей в конце. Даже свадебное платье пережило вечер лучше, чем невеста.
Поначалу Анна Петровна играла идеальную мать. Да что там — богиню семейных ценностей. Помогала, подсказывала, навещала по три раза в неделю. И всё бы ничего, если бы не её страсть делать это без предупреждения.
— Я же как мать. В любой момент могу прийти. Вдруг вам помощь нужна. Или проверить, не завели ли вы в доме секту. — сказала она однажды, снимая сапоги у входа и критикуя ковер.
Марина первое время терпела. Ну как терпела — заедала. Сначала мороженым, потом антидепрессантами. А потом просто начала закрывать дверь на два оборота. Помогало ненадолго.
Илья работал в семейной фирме. Даже не работал — там он был наследником трона. Всем рулит Анна Петровна, но в бухгалтерии значился он. Типа красиво — бизнес сына, мама просто помогает. На деле же мама знала про все договоры, контракты, даже кому цветы на день рождения дарить. У неё была своя табличка в Excel, и там, судя по всему, Марина числилась в разделе «ненадёжные активы».
— Ты с ней поговори, Илья, — однажды с надрывом сказала Марина, отгоняя очередную мысль об убийстве через газовую духовку. — Она считает, что я сижу у неё на шее!
— Да не считает она так… Просто она волнуется… — Илья привычно чесал затылок, как будто этим стирал ответственность.
В тот момент Марина впервые поняла, что муж — это не всегда защита. Иногда это просто лишний свидетель.
Потом умерла мама Марины. Тихо, быстро, без эпилогов. И вот тут всё поехало под откос. Потому что она осталась без опоры. А Анна Петровна почувствовала это как акула кровь. Начала звонить каждый день, приходить в дом с ключами, дарить странные подарки типа весов и книги «100 рецептов блюд для настоящей хозяйки».
— Это так, на всякий случай. Вдруг ты устанешь быть современной девушкой и захочешь стать женщиной, — произнесла она с улыбкой Будды, вытирая руки полотенцем, как будто только что разделалась с душой своей невестки.
Марина терпела. Потому что Илья любил. Потому что семья. Потому что дура.
И всё равно верила, что когда-нибудь станет лучше. Когда-нибудь она перестанет чувствовать себя гостьей в собственном доме. Когда-нибудь Илья скажет «Мама, хватит.» Когда-нибудь они уедут, может, в Питер. Может, в никуда.
Но потом Илья умер.
Сердце. Инфаркт. 42 года.
— Он просто устал, — всхлипнула Анна Петровна на похоронах, бросая землю в гроб. — Всё на себе тащил. И бизнес, и жену.
Марина тогда чуть не прыгнула за гробом. Не от горя. От ярости. Потому что в одной фразе та умудрилась запихнуть и упрёк, и обвинение, и окончательное «теперь ты мне никто».
Потом началась другая жизнь. Без Ильи. Без улыбок. Зато с юристами, нотариусами и вопросами:
— А вы вообще кто, чтобы претендовать на бизнес моего сына?
— Жена его я была!
— Была. Ключевое слово.
В этом доме теперь всё пахло деньгами и враждой. Даже плед на диване — тот, что Илья привёз из Сочи — теперь лежал по-другому. И смотрел на Марину осуждающе.
А Марина перестала спать. Начала врать сама себе, что справится. Что Анна Петровна просто переживает. Просто потеряла сына. Просто стареет.
А потом в её почтовом ящике появилось письмо от нотариуса. О том, что завещания нет. А всё, что было на Илью, теперь — предмет судебного разбирательства. Потому что мама против.
И вот тогда началась настоящая война.
Отлично, держись, сейчас будет. Вторая глава — про то, как вскрываются старые обиды, и начинается самое душераздирающее. Обещанное мясо — в каждом абзаце.
Когда женщина теряет мужа, она страдает. А когда теряет имущество — начинает драться зубами.
— Ты посмотри, как удачно она устроилась, — тихо сказала Анна Петровна, крутя в руках чашку с чаем и обращаясь к нотариусу. — Мой сын только остыл в земле, а она уже по кабинетам бегает, делит.
Марина стояла у окна с лицом, как у авиадиспетчера во время шторма. И не потому, что любила чай, — от злости. Эта сцена разыгрывалась в конторе, где решались судьбы. В её случае — судьба быть или вдовой с бизнесом, или вдовой с кредитом и собакой, которая постоянно линяет.
— Вы хоть понимаете, о чём говорите? — её голос дрожал, но не от страха. От унижения. — Вы — мать. А ведёте себя как прокурор в суде. Мой муж умер! Наш муж!
Анна Петровна вскинула брови, как будто Марина только что назвала её «мамой».
— Ваш? Милая, вы три года прожили. Из них полтора он работал как вол, чтобы тянуть это всё. Бизнес, дом, долги. А вы? Что вы делали?
— Я жила с ним. Я любила его. Я стирала его рубашки и смотрела, как вы из него делаете тень человека!
— Не путай любовь с удобством, девочка. Ты пришла на всё готовое и думаешь, что теперь тебе причитается?
Секунда молчания. В комнате стало душно.
— Вот именно, — проговорил нотариус, откашлявшись. — Поскольку завещания нет, наследство делится между ближайшими родственниками. Вы, Анна Петровна, как мать… и вы, Марина, как супруга.
— И что это значит? — с нажимом спросила Анна Петровна, как будто услышала слово «трусы» в храме.
— Это значит, что вы делите всё пополам, — деловито отозвался нотариус.
И вот тут началось настоящее шоу.
Через два дня Анна Петровна появилась в доме, где Марина всё ещё жила. Без звонка, конечно. Без предупреждения. С ключами — они у неё, как у запасного полковника, были отовсюду.
— Я решила начать с кухни, — сказала она, словно режиссёр на съёмочной площадке. — Микроволновка — моя. Я её покупала. Сковородки — из моего приданого. Ну а сервиз я сама выбирала, он дороже, чем твоя «любовь».
— Вы охренели? — Марина хлопнула дверцу холодильника и повернулась, готовая швырнуть пачку масла как гранату. — Вы в своём уме, Анна Петровна?
— Полностью. И теперь, милая, когда у нас с тобой общая собственность, я хочу, чтобы в моём доме был порядок. По мне — ты здесь лишняя.
По мне — вы давно уже перегрызли линию приличия, — подумала Марина, но вслух не сказала. Потому что знала: сейчас не время. Война выигрывается не криками. Война выигрывается документацией, стратегией и тем, кто быстрее наймёт грамотного адвоката.
Марина начала собирать бумаги. Договоры. Счета. Старые чеки. Выяснилось интересное: фирма, на которую работал Илья, была зарегистрирована не на него. А на ООО «Албена». Генеральным директором была… угадай кто? Ну конечно же, Анна Петровна.
— Она оформила всё на себя? — спросила Марина, держа папку, как будто в ней был приговор.
— Она ещё и зарплату ему резала последние полгода, — добавила Лена, бухгалтер с лицом вечного похмелья. — А ты думала, чего он так измотан был? Она его под дулом «маминой любви» держала. Типа «сынок, мы справимся». Только справлялась она — деньгами, а он — здоровьем.
У Марины в голове вспыхнули красные лампочки. Всё это было не просто борьбой за бизнес. Это была война за саму память о человеке, которого она любила. Потому что если всё принадлежало матери — то и он, выходит, был её собственностью?
— Я не отдам ей ни копейки, — сказала Марина в трубку, разговаривая с адвокатом. — Я лучше буду спать на полу, но она не получит то, что ей не принадлежит.
— Тогда готовься. У тебя три недели, чтобы оспорить всё это. А она уже подала на выселение. Якобы дом ей принадлежит. Ты живёшь в её собственности.
Три недели. Двадцать один день. Время, за которое можно успеть многое. Или проиграть всё.
Марина начала копать. Нашла старые договоры на мебель, банковские выписки, где Илья переводил деньги на покупку машины. Нашла видео — как он на новоселье говорит: «Это всё для моей жены. Она — мой дом». Это могло бы стать уликой. Или, по крайней мере, доказательством.
А пока она рылась в бумагах, на кухне хозяйничала Анна Петровна. Приходила, как к себе, забирала «свои вещи», разговаривала с Мариной, как с квартиранткой, и постоянно упоминала:
— Ты не бойся, девочка. Я дам тебе время. Чтобы ты всё поняла. И съехала с достоинством. Без скандалов.
— А вам не приходило в голову, что съезжать — это вы должны?
— С этого дома? С бизнеса, который я создавала двадцать лет, пока ты ещё в школе парней на тетрадках рисовала? Милая, не позорься. Женщина, которая не родила, не имеет корней. А я — мать. А значит, здесь главная я.
Это был удар ниже пояса. Почти физически больно. Но Марина не ответила. Потому что знала: война ещё не началась по-настоящему. Это пока цветочки.
Она позвонила адвокату и произнесла одну фразу:
— Хочу копнуть глубже. Прошлое. Документы. Может, в прошлом найдётся за что её прижать.
И оказалось — нашлось.
Иногда настоящие предатели появляются не из прошлого, а спят с тобой в одной постели… и не ты в этой постели был главной.
Утром всё началось с обычного телефонного звонка. И закончилось разнесённым к чёртовой матери миром, в котором Марина жила последние десять лет.
— Здравствуйте, это Марина Ильинична? — женский голос был сухой, официально-ровный. — Вам стоит подойти в офис регистрационной палаты. Есть изменения по имуществу, зарегистрированному на вашего мужа.
Марина сначала не поняла. Потом насторожилась. А потом, уже сидя в холодной, прокуренной приёмной, смотрела в документы, как в похоронное извещение. Только хоронили там не Илью — а всё, во что она верила.
— Кто такая… Дарья Павловна Румянцева? — спросила она, вжимая пальцы в столешницу, будто могла через неё провалиться.
Сотрудник в очках поправил бумагу и прочитал вслух:
— Собственница 33% активов ООО «Албена». Переоформление — два месяца назад. Основание: дарственная. Оформитель — Илья Сергеевич Румянцев.
Марина впервые за долгое время не смогла ничего сказать. Слова застряли в горле, как косточка от рыбы. Маленькая, но злая. Ещё полглотка — и воздух закончится.
Дарственная. Месяц до смерти. Илья. На кого-то, кого она в глаза не видела. Или видела?
Дарья… Имя всплыло в памяти, как мёртвая рыба в мутной воде. Молодая сотрудница, которая работала у Ильи в отделе PR. Длинные ноги, короткий мозг и вечное «ой, я нечаянно упала ему на плечо». Тогда Марина посмеялась. Сейчас — хотелось выдрать этой «ошибке молодости» кудри с корнем и закопать в саду под табличкой «Покойся с миром, скотина».
На следующее утро Дарья пришла сама. В офис, где теперь Марина работала каждый день, потому что бороться надо было не на диване с сериалами, а в полях. Она появилась как буря — с пакетом документов, кофе и улыбкой на лице, с которой обычно заходят в квартиру любовника, пока жена у мамы.
— Здравствуйте, — сказала она, будто они встречались на светском рауте. — Я бы хотела обсудить с вами совместное управление. Мы же теперь партнёрши.
— Ты с ума сошла? — Марина поднялась, как будто сейчас перевернёт стол. — Ты… партнёрша? Тебя же в этом офисе знали как девочку, которая делает кофе, а не бизнес!
Дарья пожала плечами:
— А Илья считал, что я могу больше. Он видел во мне потенциал.
— Он и в моей собаке видел «потенциал». Это не делает её совладельцем фирмы!
Анна Петровна вошла аккуратно, как акула в бассейн, где плещется свежая кровь. Увидела Дарью, подняла бровь и почти прошипела:
— Это что за девица?
— Та, с которой ваш сын спал последние полгода своей жизни, — спокойно отозвалась Марина. — И не просто спал. Он ей подарил треть фирмы. Заранее. Пока мы тут с вами крошки собираем с его памяти, он — раздавал пирог по кускам.
Анна Петровна села медленно. Как старая актриса, которую внезапно осветили прожекторы.
— Он не мог… — прошептала она. — Он мне ничего не говорил.
— Конечно. Мужчины редко делятся с мамой, кого им приятнее целовать — жену или Дарью с «потенциалом».
Дарья встала, положила на стол папку:
— Здесь все документы. Я не враг. Я просто хочу, чтобы всё было честно. Я не претендую на большее, чем мне положено. Он… он говорил, что хочет обезопасить меня. Что вы обе сожрёте его, если не оставит мне свою долю.
— Милая, — хрипло рассмеялась Марина, — если бы я знала, что он тебе «оставил», я бы не сожрала его. Я бы сожгла его вместе с фирмой. И тебя, если бы не закон.
Анна Петровна молчала. Плечи опущены. Седина, как мел, резко стала заметнее. Её сын не просто умер — он предал. Не одну женщину. Обеих. Разделил их — и бросил, как дешёвый клоун, ушедший с арены, оставив шапито в огне.
Следующие недели стали адом.
Дарья требовала совещаний. Голосовала против решений Марины. В суде началась пересмотр дел по дарственной — Марина пыталась доказать, что дарение было подписано в состоянии аффекта, на фоне онкологического диагноза. Анна Петровна пыталась протолкнуть свою кандидатуру как единственную «законную управляющую».
И вот, кульминация.
В суде — все трое. Марина. Анна Петровна. Дарья. Три ведьмы из «Макбета», только с документами вместо метёл.
Судья, пожилой и уставший, оглядел всех и устало спросил:
— Вы уверены, что хотите, чтобы это дело решал я, а не терапевт?
Смех в зале. Только не в их ряду. Там — тишина. И ненависть, которую можно было резать ножом и намазывать на багет.
— Я хочу, чтобы справедливость восторжествовала, — сказала Марина, не глядя ни на одну из них.
— А я — чтобы память о моём сыне не опорочили, — процедила Анна Петровна, глядя в стену.
— А я — чтобы мои права были признаны законом, — тихо добавила Дарья.
Решение суда было простое, как плевок в лицо: доля признана действительной. Дарья — совладелица. У Марины осталась половина. У Анны Петровны — только воспоминания и разбитые иллюзии.
Через месяц Дарья предложила выкупить долю Марины. За копейки. Через два — Анна Петровна продала ей свою часть. Деньги ей нужны были — для операции. И плевать, что в чужие руки. Главное — уйти. И забыть.
Марина осталась одна. В пустом доме. Без Ильи. Без бизнеса. Без справедливости.
На кухне — чайник. Старинный. С фарфоровой ручкой. Его когда-то подарил ей Илья. Тогда, когда ещё был только её.
Она налила себе чай. Села.
Знаешь, Илья, — подумала она, глядя в окно, где шёл дождь, как в дурацких фильмах. — Ты так старался всех обмануть. Маму. Меня. Даже её. Только сам себя не обманул. Умер ты, конечно, красиво. Но, блин, жил ты — как подлец.
Финал:
Марина не победила. Но и не проиграла. Она осталась — с собой. И с пониманием, что иногда всё, что тебе нужно — это уйти. Просто уйти. Без слов. Без прощаний. С достоинством. Потому что в этой войне не было победителей. Были только выжившие.
Хочешь продолжение? Например — про то, как Марина начинает всё с нуля и встречает человека, который действительно держит слово. Или про то, как Дарья обжигается на собственном «успехе»?
