— Мама, ты меня любишь? — тихий голос Миши прорезал полумрак детской спальни.
Марина замерла в дверях, рука всё ещё лежала на выключателе. Простой вопрос внезапно поставил в беспросветный тупик. Она смотрела на маленькую фигурку под одеялом, не находя нужных слов.
— Спи уже, поздно, — наконец выдавила она и закрыла дверь.
В коридоре Марина прислонилась к стене. Сердце колотилось где-то в горле. Что с ней не так? Почему она не может ответить на самый простой вопрос ребёнка?
Солнце робко пробивалось сквозь плотные шторы, оставляя на полу золотистые полосы. В этих лучах плавали пылинки, а Марина сидела, обхватив колени, в углу кухни. Ночь опять прошла без сна. Снова эти мысли, от которых хотелось кричать.
Она приготовила завтрак — яичница, тосты, чай. Всё как положено. Иногда ей казалось, что она всё делает правильно. Обычная семья, обычный сын. Только что-то внутри не давало покоя.
Миша появился на пороге кухни, потирая заспанные глаза.
— Доброе утро, — пробормотал он, забираясь на стул.
— Утро, — коротко ответила Марина, ставя перед ним тарелку. — Ешь быстрее, в школу опоздаешь.
Мальчик молча кивнул, опустив взгляд. Она заметила, как его маленькие пальцы нервно сжали вилку.
— А можно мне с малиновым джемом? — робко спросил он.
— Ты же знаешь, что сначала нужно съесть яичницу, — отрезала она, не поворачиваясь.
***
Когда за окном стемнело, и дом погрузился в тишину, тяжёлые мысли опять не давали покоя, накатывали волнами. Всё началось в роддоме… Марине было тяжёло — восемнадцать часов словно в другом измерении.
— Посмотрите, какой красивый мальчик, — улыбалась сестра, протягивая свёрток.
Но внутри Марины было пусто. Абсолютно пусто. Она помнила, как отвернулась и прошептала: «Заберите». Сестра тогда нахмурилась, но ничего не сказала.
— Такое бывает, — успокаивал её потом персонал. — Послеродовая депрессия. Пройдёт.
Не прошло.
Стук в дверь вырвал Марину из воспоминаний.
— Мам, можно войти? — тихий голос Миши за дверью.
— Что тебе? Уже поздно, — отозвалась она.
— Я… я просто хотел сказать спокойной ночи.
Она вздохнула и открыла дверь. Мальчик стоял в пижаме с роботами, которую подарила свекровь. Та самая свекровь, которая, как генералиссимус, взяла командование, когда их привезли домой из роддома. Марина тогда не могла даже сидеть — без последствий не обошлось. А свекровь носила на руках, укладывала спать, ворковала над внуком. Марина смотрела со стороны, будто этот малыш — не её, а чужой.
— Ты уроки сделал? — спросила Марина, не понимая, почему вместо «спокойной ночи» или объятия говорит это.
— Да, — Миша переминался с ноги на ногу. — Мам, а можно завтра после школы пойти к Егору? У него новая приставка…
— Нет, — отрезала она. — Завтра по магазинам поедем.
Лицо мальчика дрогнуло.
— Но ты обещала на прошлой неделе! Ты всегда так!
— Не повышай на меня голос! — огрызнулась Марина, чувствуя, как внутри закипает знакомое раздражение. — Марш в постель!
Миша сжал кулаки и выбежал из комнаты. Она услышала, как хлопнула дверь детской.
Марина опустилась на край кровати. Она старалась, честно. Иногда смотрела, как он играет, и вдруг всё внутри скручивалось: «Почему всё не так? Почему он такой невыносимый? Почему я ничего не чувствую, кроме раздражения?»
Она вспомнила, как неделю назад накричала на него за разлитое молоко.
— Не можешь быть аккуратнее?! — кричала она тогда. — Посмотри, что ты наделал!
— Я нечаянно, мамочка, — всхлипывал он. — Я сейчас вытру…
— Не трогай! Только хуже сделаешь! Да что ж ты за ребёнок-то такой…
Он плакал, а у неё от раздражения руки тряслись. Казалось, она злилась не на него, а на себя — но сдерживаться не получалось.
***
Утро было субботним, солнечным. Свекровь приехала рано, с пакетами гостинцев и новой игрушкой для внука.
— Мишенька! Бабуля приехала! — радостно позвала Марина.
Мальчик выбежал из комнаты и бросился к бабушке. Та подхватила его на руки, осыпая поцелуями.
— Ой, тяжёлый какой стал! Совсем большой!
— Бабушка, я так скучал! — воскликнул он, обнимая её за шею.
— И я скучала, зайчик мой! — игриво спросила она, но Марина вздрогнула от этих слов.
Марина наблюдала за ними из кухни. При свекрови она могла быть идеальной матерью: улыбалась, гладила сына по голове, притворялась, что между ними есть нежность. Показывала нарисованные им рисунки, рассказывала про успехи в школе.
— Мариночка, ты бы отдохнула, — сказала свекровь. — Я с Мишей погуляю, потом обед приготовлю.
— Спасибо, Тамара Петровна, — выдавила улыбку Марина.
— Мам, ты правда разрешишь мне с бабушкой весь день быть? — спросил Миша с такой надеждой в голосе, что внутри что-то оборвалось.
— Конечно, — ответила она, не глядя ему в глаза.
Когда за ними закрылась дверь, она опустилась на пол и разрыдалась. Почему другим это даётся так легко? Где в ней тот самый материнский инстинкт, о котором все говорят?
К вечеру, когда свекровь ушла, они с Мишей остались одни. Слова снова стали острыми, движения — резкими. Она выплёскивала всю усталость и злость, не замечая, как мальчик сжимается от каждого её слова.
— Мам, — вдруг спросил он, когда она выключала свет в детской, — почему ты со мной другая, когда бабушка уходит?
Вопрос задел за живое. Марина замерла, не в силах повернуться к нему.
— О чём ты говоришь? Спи уже, — пробормотала она и вышла из комнаты.
На следующий день свекровь снова была у них. Марина проходила мимо комнаты Миши и услышала шёпот. Свекровь сидела на краю его кровати.
— Ба, мама почему-то всегда так сердится на меня. Почему? — спрашивал он. — Я ей мешаю?
Бабушка гладила его по голове и долго молчала, подбирая слова.
— Нет, зайчик. Мама просто очень устаёт.
— А другие мамы тоже так устают?
— Все мамы разные, Мишенька.
— А почему она не целует и не обнимает меня, как ты?
***
Марина отошла от двери, чувствуя, как земля уходит из под ног. Этот вопрос дал понять — ее нелюбовь оставила ранку в его душе. Марина не знала, сможет ли когда-нибудь она зажить.
Часто думала Марина об этом, чаще мелькало признание, которое невозможно было простить себе:
— Не люблю я сына. Но почему?
Марина задавалась вопросом: «Бывают же матери, которые по-настоящему любят. Не жалеют нежности и ласки, им не надо себя заставлять лишний раз обнять ребёнка. Где внутри меня этот переключатель, который не щёлкнул?» Иногда ей казалось, что она всё испортила. Что этот мальчик теперь всю жизнь будет искать в других ту доброту, которую она так и не смогла дать ему. Но она не могла ничего с собой сделать, чувства появлялись сами собой.
***
Вечером она постучала в комнату сына.
— Миш, можно к тебе?
— Да, — отозвался он после паузы.
Она села на край кровати. Он смотрел настороженно, готовый в любой момент съёжиться от её слов.
— Завтра… завтра после школы можешь пойти к Егору, — сказала она, глядя в сторону.
— Правда? — недоверчиво спросил он, и в его глазах мелькнуло что-то такое, от чего ей стало еще больнее.
Это было не то, что она хотела сказать. Но что-то другое — что-то настоящее — застыло внутри и не могло выйти наружу.
