Телефон зазвонил в самый неудобный момент — Яна как раз пыталась вытащить курицу из духовки, одновременно разруливая истерику четырёхлетнего сына, который устроил драму из-за сломанного динозавра. На экране — «Ольга Николаевна». Занавес.
— Мамочка, давай не сегодня, — пробормотала Яна, прежде чем нажать зелёную кнопку.
— Алло? — голос свекрови был как всегда с оттенком надменной скорби. — Ты можешь передать трубку Матвею? У меня давление. Кажется, в этот раз уже всё…
— Что значит «всё»? — Яна убрала курицу, хлопнула духовкой. — Опять сто сорок на девяносто?
— Сто шестьдесят два на сто два, — голос Ольги Николаевны был обиженно-торжествующий, как у человека, выигравшего в бинго. — Но это неважно. Ты просто скажи Матвею, что мне плохо. Пусть приедет. Если успеет, конечно.
Яна подошла к окну. За стеклом — весеннее небо, по которому бодро летали чайки, словно кто-то забыл объяснить им, что на земле снова кризис.
— Он на работе. Я могу приехать, если хотите, — ровным голосом сказала Яна.
— Ох, Яна… — вздохнула Ольга Николаевна с таким надрывом, будто Яна предложила ей пересадку сердца в условиях сарая. — Ты же мать. Оставь ребёнка дома. Мне сын нужен, не няня.
И это была только разминка.
Вечером Матвей пришёл домой молчаливый, с тенью напряжения между бровей. Такой он бывал только в двух случаях — после разговора с начальством или с матерью.
— Что там опять? — осторожно спросила Яна, вытирая руки от моющего средства.
— Мама просила, чтобы мы переехали к ней. Говорит, ей трудно одной, в квартире холодно, а батареи не греют.
— Переехали? К ней? — Яна аж присела на табуретку, не веря ушам. — А может, ей просто кота завести?
— Яна, ну что ты начинаешь? — Матвей развёл руками. — Ей реально плохо. Она стареет.
— Ей пятьдесят восемь, не восемьдесят пять, — ядовито парировала Яна. — И когда в прошлый раз она якобы не могла подняться на третий этаж, мы потом нашли её на лестнице с Лерой, ее фитнес-тренером.
Матвей вздохнул. Он всегда был между двух огней — женой, которую он любил, и матерью, перед которой чувствовал какую-то врождённую вину.
— Я не могу её бросить, Яна.
— А я не прошу. Я прошу не делать из меня дурочку, — она резко закрыла посудомойку. — Ты не видишь, что она нами манипулирует?
Матвей не ответил. Он ушёл в спальню, и разговор оборвался, как неудачная шутка на похоронах.
Через неделю началось веселье.
— Яночка, ты не поверишь, но у меня нашли что-то в почке. Врач сказал, возможно, опухоль… — звонила Ольга Николаевна.
— Что за врач?
— Ну… частный. В торговом центре «Радуга». Очень хороший, в белом халате и с золотой цепочкой. Надо сделать УЗИ и срочно переехать к вам, чтобы быть поближе к больнице.
Золотая цепочка как-то не вписывалась в атмосферу терминальной стадии, но Яна лишь стиснула зубы.
— Хорошо. Переезжайте. Но у нас одна комната, где спит ребёнок. Вам придётся в зале, на раскладушке.
— В зале?! — голос свекрови задрожал от святой обиды. — И это после всего, что я сделала для вас?
— А что именно? — спокойно спросила Яна.
— Я подарила вам свою любовь…
— Ага. Упакованную в претензии, упрёки и советы «как быть нормальной женой». Очень щедро, да.
На следующий день Яна пошла за продуктами и случайно столкнулась с Леной — сестрой Матвея, той самой, которая «ещё не встала на ноги» и «живёт у мамы временно». Лена была при полном параде: ногти как у экскаватора, ресницы как у метёлки от Swiffer.
— Яна, привет! А ты слышала? Мама хочет сдать квартиру Матвея. Говорит, мол, вы всё равно к ней переедете, а так хоть Лена будет рядом.
— Какая Лена? — Яна смотрела на Лену, как на таракана, забравшегося в торт.
— Ну… я. Мама говорит, это временно. Пока я ипотеку не оформлю.
— А я думала, ты безработная.
— Ну, мы с Никитой решили открыть маникюрный кабинет. У нас уже почти всё готово. Осталась только… ну, мелочь — помещение.
Слово помещение повисло в воздухе, как тухлый запах. Яна всё поняла.
Вечером, дождавшись, когда Матвей устроится на диване с пультом и привычной своей наивностью, Яна села напротив.
— Твоя мама хочет, чтобы мы переехали к ней. Но не потому, что она одинока. А потому что её доченька собирается въехать в нашу квартиру.
— Ты серьёзно? — хмуро посмотрел он.
— Я подслушала их разговор. В магазине. Не специально, но спасибо судьбе.
— Это бред. Мама так не поступит.
— Ты так уверен? Тогда почему она сразу отказалась переезжать к нам, когда я предложила? Почему она выбирает «быть ближе к больнице», а не «рядом с внуком»?
Матвей промолчал. Даже он начал складывать мозаику в голове. А мозаика выходила с очень некрасивой рожей.
Всю ночь Яна не спала. Её мозг метался между планом мести, скандалом и усталым «да ну их всех». В какой-то момент она вышла на балкон, закурила — впервые за пять лет — и вдруг вспомнила, как однажды Ольга Николаевна сказала:
— Я не люблю, когда кто-то портит мою картинку семьи.
Картинка. Именно. На ней все были аккуратно расставлены, как статуэтки: Матвей — благодарный сын. Лена — золотая девочка. И только Яна всё время выпадала из этого натюрморта.
Но она решила: хватит. Пора устроить небольшой «ремонт в галерее».
Утро началось с классики жанра — звонок от Ольги Николаевны. На этот раз без предисловий:
— Я решила. Собирайтесь. Приезжайте жить ко мне. Так будет правильно. Семья должна быть рядом.
Яна, размешивая кофе, поставила громкую связь и уселась за стол, внимательно глядя на Матвея.
— Мы подумаем, Ольга Николаевна, — сказала она нарочито спокойно. — Только при одном условии. Мы переедем к вам, если вы официально перепишете свою квартиру на Лену.
— Чего?! — голос матери задрожал, как желе в электричке.
— Ну вы же хотите отдать её дочери, — продолжила Яна с деланным участием. — Так будет честнее. Мы у вас поживём, пока не найдём своё. А квартира пусть сразу будет Ленина. Зачем играть в прятки?
— Ты не в себе, девочка моя, — процедила Ольга Николаевна, теряя контроль. — Ты себе вообще представляешь, что говоришь?
— Очень даже, — Яна сделала глоток кофе. — Это же ваша мечта, не так ли?
Ольга Николаевна бросила трубку. Ну что ж, первая фигура на шахматной доске — выбита.
Вечером у них дома собрались все: Ольга Николаевна, сияющая Лена, Матвей — с лицом «почему я родился не чайником». И Яна — в черной водолазке и с внутренним холодом Снежной королевы.
— Сразу скажу, — начала Ольга Николаевна, — я всю жизнь жила ради детей. Ради вас. И сейчас я просто хочу, чтобы мы были вместе. Это нормально?
— Это мило, — кивнула Яна. — Особенно учитывая, что вы за нашей спиной планируете передать нашу квартиру Лене. Очень по-семейному.
— Ты с ума сошла?! — взвизгнула Лена, сбрасывая маску «невинной феи». — Никто ничего не передавал!
— Правда? — Яна включила запись на телефоне.
На записи звучал голос Лены:
— …если они съедут, то я смогу туда заехать уже летом. Мама, это идеальное место, у Никиты там салон рядом…
— …да-да, надо аккуратно. Яна ничего не должна заподозрить…
У Лены вытянулось лицо. У Ольги Николаевны — покраснело. У Матвея — посерело.
— Ты за нами шпионила?! — взвыла Лена, хватаясь за сумку. — Ты… ты психопатка!
— Я мама. Та, которая защищает свою семью, — спокойно ответила Яна.
— Мама моего внука, между прочим, — с добавкой иронии добавила она, повернувшись к Матвею.
Он смотрел на неё, как будто видел впервые.
— Мама… правда? — тихо спросил он. — Это всё правда?
— Конечно нет! — попыталась перехватить управление Ольга Николаевна. — Запись можно смонтировать! Сейчас такие технологии…
— Ага, — вставила Яна. — И болезни у вас, оказывается, тоже можно «смонтировать». Особенно те, что лечатся походами в маникюрный салон.
— Я просто хотела, чтобы Лена встала на ноги, — пробормотала свекровь. — Ну кто ещё ей поможет?
— Может, отец её ребёнка? — ядовито предложила Яна. — А не мы с Матвеем?
В комнате повисла тишина. Даже холодильник в тот момент не решился гудеть.
Ночь была напряжённой. Матвей ходил по кухне, как по комнате допросов.
— Почему ты сразу не сказала мне? — тихо спросил он, опершись о раковину.
— Потому что ты бы не поверил. Ты же вечно защищаешь мать. Как будто у неё индульгенция на всё: на ложь, на крики, на твои нервы.
— Она не такая…
— Она именно такая, Матвей, — голос Яны стал жёстким. — Она хочет контролировать твою жизнь, даже если для этого надо вытолкнуть меня и ребёнка на улицу.
Он молчал. Потом вдруг сел и выдохнул:
— Я всегда думал, что ты с ней просто не ладишь. А теперь понимаю — ты её просто насквозь видишь.
— Поздравляю. Ты наконец взрослый.
Он усмехнулся. Но в глазах — грусть. Первая, настоящая. Разочарование в близком человеке — это тебе не гвоздь в пятку. Это больнее. Особенно, если этот человек носит имя «мама».
На следующий день Ольга Николаевна объявила бойкот. Не звонила, не писала, удалила Яну из «Одноклассников» (главный жест отчаяния её поколения). А потом прислала сообщение:
Вы мне чужие. Я больше не желаю видеть вас в своей жизни.
— Ну вот и чудненько, — прокомментировала Яна, передавая телефон Матвею. — Как говорится, свекровь ушла — и давление у всех нормализовалось.
— Что теперь? — устало спросил он.
— А теперь — живём. В своей квартире. С ребёнком. Без спектаклей. И без паразитов.
Матвей кивнул. А потом сказал тихо:
— Прости, что не верил. Я, кажется, всю жизнь был маменькиным сынком.
— Был, — согласилась Яна. — А теперь ты мой муж. Надеюсь, на подольше.
Он обнял её. И в этом объятии не было уже страха. Только что-то новое. Спокойствие. Может, даже любовь. Настоящую, без чьей-то санкции.
Прошёл месяц. За это время у Яны стало меньше бессонных ночей, у Матвея — больше седых волос, а у Лены — новая сумка Michael Kors. Видимо, траур по потерянной квартире она переживала особенно стильно.
Ольга Николаевна не появлялась. Не звонила. Не «просто проходила мимо». Да и не надо было. Тишина, как оказалось, — лучший декор в доме, где больше не воняет фальшивой заботой.
И вот как-то утром Яна нашла в почтовом ящике письмо. Конверт из нотариальной конторы. Официальный тон. Внутри — извещение о принятии наследственного дела.
— Матвей, это к тебе, — сказала она, кидая конверт на стол. — От мамы. Судя по шрифту, ничего хорошего.
Он открыл. Прочитал. И сел.
— Она продала свою квартиру… — сказал он с трудом. — И уехала. В Калининград. С Лёней. Ну, с тем соседом-ветеринаром. Помнишь, я тебе рассказывал?
— Тем, который не отличает хондроз от глистов? О да, теперь помню.
— Она оставила завещание. В нём… — он сглотнул. — В нём всё Лене.
Яна молчала. Потом встала и подошла к окну.
— Ну, поздравляю. Это же логично, правда? Ты у неё теперь предатель. Ты выбрал жену. А для неё это всё равно что измена с ведьмой в полном месяце.
— Она написала, что «не может оставить что-то человеку, который разрушил её семью».
— Трогательно, — сказала Яна, обернувшись. — Сразу видно: мать года.
Вечером того же дня Яна сидела в ванне и перечитывала сообщение от Лены, пришедшее ей в личку. Оно было… выдающимся.
— Если бы ты не вмешалась, у нас всё было бы по-другому. Мама страдала, а ты её уничтожила. Теперь наслаждайся победой. Но знай: она тебя прокляла. Тебе всё вернётся. И не удивляйся, если Матвей когда-нибудь поймёт, кого он выбрал.
Яна долго смотрела на экран. Потом медленно набрала ответ:
— Ты права. Мне всё вернётся. Квартира. Муж. Ребёнок. Спокойствие. Всё моё — при мне. А у вас? Сумки и проклятия. Выглядит, как стабильная инвестиция.
И нажала «отправить».
Матвей всю ночь не мог уснуть. Метался, вскакивал, шёл на кухню, возвращался, чесал шею, как будто там совесть зудела.
— Тебе плохо, да? — спросила Яна, лежа на подушке, не открывая глаз.
— Плохо. Как будто меня пнули ботинком в грудь.
— Это называется «последствия». У тебя просто отравление материнской любовью. Симптомы схожи с похмельем.
Он тихо усмехнулся.
— Я всю жизнь был между вами. А теперь ни с кем.
— С тобой я, — сказала она. — И ребёнок. А те, кто ушёл — не потеря. Это расчистка.
— А если я… не справлюсь?
— Тогда ты получишь люлей. В эмоциональном смысле. Но справишься. Потому что больше ты не мамин мальчик, а взрослый человек, который видит, что его мать хотела избавиться от жены и оставить сына на поводке.
Он вздохнул.
— Она мне сказала когда-то: «Ты выберешь, либо Яна, либо я». И я выбрал тебя. А она — Лёню.
— Романтично, — фыркнула Яна. — Как в бразильском сериале. Только без абажуров.
Через неделю Ольга Николаевна прислала последнюю в своей жизни открытку.
— Матвей. Будь счастлив. Я отпустила тебя. Но знай: в трудные времена ты вспомнишь, кто тебя растил, а не кто тебя соблазнил.
— Ну всё, теперь я официально соблазнительница, — съязвила Яна. — Осталось только хвост с рогами дорисовать.
Он подошёл, взял открытку и бросил в мусор.
— Всё. Достаточно. Мы живём дальше. С ребёнком. Без Лён, Ольг и нотариальных похоронок.
— Ты уверен?
— Уверен, — сказал он. — Я был сыном. Теперь я — муж. А ты — моя семья.
И он впервые за долгое время поцеловал её в лоб. Без суеты. Без страха. С благодарностью.
В этот день Яна впервые за долгое время уснула без ощущения, что кто-то влезет в её жизнь с грязными ногами. Она победила. Не кулаками. Не криками. А умом, терпением и принципами. И главное — она осталась собой. В мире, где даже родные готовы продать родство за квадратные метры.
И где свекрови проигрывают только тогда, когда невестки решают, что больше не будут играть по чужим правилам.
