— И где ж тебя черти носят…
Слова сорвались с губ Бориса сухим шёпотом и утонули в гулкой тишине небольшого офисного помещения. Он не искал ответа. Он говорил с пустотой, обращаясь к дорогому кожаному креслу, которое сиротливо стояло у рабочего стола его младшего брата. Борис с усилием опустился на свой старый стул, который жалобно скрипнул под его весом. От его пропахшей насквозь одежды исходил едкий, въевшийся аромат строительной площадки — букет из солярки, цементной крошки и запаха неутомимого труда. Пыль покрывала его рабочие ботинки толстым серым налётом и, казалось, въелась в саму кожу на его обветренных, исцарапанных руках. Весь день под палящим солнцем, крики на подчинённых, проверка каждого ряда кирпича, приёмка бетона — всё это осталось позади, оставив после себя лишь ноющую боль в мышцах и мучительное оцепенение в голове.
Их общий офис был точным отражением их самих. Половина Бориса — это аккуратные, но бесчисленные башни из папок, накладных документов и рабочих чертежей. Старый компьютер, гудевший, словно готовящийся к взлёту самолёт, и простая, щербатая кружка со следами дешёвого растворимого кофе. Вторая половина, принадлежавшая Вадиму, выглядела как островок глянцевого, беспечного благополучия. Модный моноблок с огромным дисплеем, дизайнерское кресло, предназначенное скорее для дремоты, нежели для работы, и идеальный порядок, который говорил не об аккуратности, а об полном отсутствии какой-либо деятельности.
Борис бросил взгляд на монитор брата. Тот даже не удосужился его выключить. Яркая страница сайта знакомств слепила глаза. Анкеты улыбающихся, призывных девиц сменяли друг друга, а сбоку висело активное окно чата с некой «Кристиночкой», полное смайликов и обещаний «незабываемого вечера». Рядом с клавиатурой, на стопке чистых бланков, лежал смятый счёт из невероятно дорогого стейк-хауса. Сумма в счёте равнялась недельной зарплате бригады каменщиков. Глухое, уже знакомое негодование стало подниматься изнутри, подобно раскалённой лаве. Он тащил на себе эту фирму, как измученный бурлак тяжёлую баржу, вгрызаясь в каждый новый заказ, выбивая каждую гривню, ночуя на строительных объектах в вагончике, пока его партнёр и родной брат прожигал их общие, ещё толком не заработанные деньги.
Дверь щёлкнула, и в офис легко, почти неслышно, вошёл Вадим. Свежий, бодрый, в идеально выглаженной рубашке и модных, дорогих джинсах. В воздухе тут же распространился густой, сладковатый аромат дорогого парфюма, который резко контрастировал с запахом трудового дня, принесённым Борисом.
— О, ты уже вернулся, — беззаботно бросил Вадим, кидая на свой стол ключи от иномарки. — А я думал, ты сегодня на объекте заночуешь, как обычно.
Борис медленно поднял на него глаза.
— Как прошло свидание? — спросил он ровным, безэмоциональным голосом.
— Отлично! Отдыхать тоже необходимо, братишка, а то превратишься в бездушного робота, — усмехнулся Вадим, проходя к своему креслу. Он даже не заметил взгляда Бориса, устремлённого на экран компьютера. — Познакомился с такой невероятной девушкой… Модель! Представляешь себе?
Борис не ответил. Он молча смотрел на брата, и в этом взгляде было всё: нескончаемая усталость, глубокое разочарование и едва сдерживаемая ярость. Он столько раз пытался достучаться, столько раз объяснял, что они ходят по самому лезвию ножа, что любой просчёт может похоронить их общую мечту о собственном деле. Но все его слова разбивались о стену легкомыслия и абсолютного эгоизма.
— Документы по проекту «Атлант» готовы к отправке? — наконец произнёс он, и каждое слово прозвучало как удар молотка по наковальне.
Вадим поморщился, словно ему напомнили о чём-то неприятном и скучном.
— Да почти. Там пара мелких правок осталась. Завтра с утра сяду и всё добью, не переживай ты так. Дедлайн только к обеду, успею сто раз всё перепроверить.
— Вадим, — Борис подался вперёд, упершись руками в свой заваленный бумагами стол. — Ты вообще понимаешь, что это за проект? Это не просто очередной контракт на ремонт какого-то сарая. Это тендер на три многоэтажных дома. Если мы его берём, мы выходим на совершенно новый, другой уровень. Мы закрываем все кредиты и нанимаем наконец нормальных специалистов, а не тех вечно пьяных работяг, за которыми я сегодня весь день бегал. Если мы его теряем — мы банкроты. Ты это осознаёшь?
— Да понял я, понял, — отмахнулся младший брат, включая на телефоне громкую музыку. — Что ты паникуешь раньше времени? Всё будет в лучшем виде. Я же тебя никогда ещё не подводил.
Борис откинулся на спинку стула. Он смотрел на самодовольное лицо Вадима и понимал, что разговаривает с глухой стеной. Он в последний раз надеялся на чудо, на то, что в брате проснётся хоть какая-то капля ответственности. Он встал, взял свою пыльную куртку и, не говоря больше ни слова, направился к выходу. Его терпение было похоже на натянутый до предела стальной трос. И он почувствовал, как в нём с сухим треском лопнуло ещё одно волокно.
Борис не спал. Он проворочался пару часов на узком диване в подсобке офиса и вскочил задолго до первых лучей рассвета. Ночная тишина большого города, просачивающаяся сквозь жалюзи, давила на уши. Он влил в себя кружку обжигающего, горького кофе, который никак не мог разогнать ледяной комок тревоги в солнечном сплетении. Что-то было не так. Это иррациональное, тягостное предчувствие, знакомое ему по стройке, когда интуиция кричит об опасности за секунду до того, как с лесов полетит кирпич или оборвётся трос. Он включил свой старый компьютер, снова и снова проверяя почту, обновляя сайт госзакупок, хотя знал, что результаты тендера появятся не раньше десяти утра.
Ровно в десять ноль-пять зазвонил его мобильный. Незнакомый городской номер. Борис ответил мгновенно, сжав трубку так, что побелели костяшки пальцев. Голос на том конце был вежливым и безразличным, как у автоответчика. Он сообщил, что их заявка на участие в тендере по застройке микрорайона «Атлант» была отклонена. Борис молча слушал.
— Понял… — выдавил он наконец. — В чём конкретно причина?
Последовала короткая пауза, шуршание бумаг.
— Ваша заявка подана в двенадцать тридцать четыре, с опозданием на два с половиной часа. Кроме того, в финансовой части сметы отсутствовало два обязательных приложения, что является грубым нарушением регламента.
Борис положил трубку на стол. Не бросил, не швырнул, а аккуратно положил, словно это был хрупкий и очень ценный предмет. Он замер, глядя в одну точку на стене. В его голове не было абсолютно никаких мыслей. Только белый шум, оглушительный гул лопнувшей струны. Всё. Конец. Все бессонные ночи, все сорванные спины, все унижения перед поставщиками, все грандиозные мечты — всё это только что превратилось в прах из-за двух недостающих бумажек и двухчасового опоздания.
В этот момент дверь распахнулась, и в офис, насвистывая какую-то модную мелодию, впорхнул Вадим со стаканом латте в руке. Он был свеж, выспавшийся и источал ауру полного довольства жизнью.
— Ну что, братишка, готов становиться миллионером? — весело подмигнул он. — Я уже присмотрел нам новые, крутые тачки.
Борис медленно повернул голову. Его лицо было похоже на серую, безжизненную каменную маску, из-под которой смотрели два тёмных провала.
— Мы потеряли этот контракт, — сказал он тихо, почти беззвучно.
Вадим нахмурился, его показная весёлость мгновенно испарилась.
— В смысле? Как проиграли? Я же вчера всё отправил! Может быть, произошла какая-то ошибка?
И тут плотину прорвало. Но это был не крик. Это был низкий, скрежещущий рык человека, доведённого до самого края. Холодная, выверенная ярость, которая страшнее любой истерики. Борис поднялся во весь свой немаленький рост, нависнув над братом.
— Мы договорились: я вкалываю на стройке, а ты отвечаешь за документы! Из-за твоей чёртовой лени мы потеряли главный контракт в нашей жизни! Собирай свои вещи и убирайся из нашего общего дела!
— Да постой, Борис, что ты так начинаешь… — залепетал Вадим, отступая на шаг. — Я… я уверен, это какое-то нелепое недоразумение, я сейчас же позвоню, всё выясню…
Но Борис его уже не слушал. Он одним движением обошёл стол брата, его взгляд был прикован к блестящему моноблоку, символу всей этой беззаботной, паразитической жизни. Он не стал его толкать. Он обхватил его двумя руками, с треском выдергивая питающий шнур и все провода, которые связывали его с реальностью. Мышцы на его руках вздулись от напряжения.
Вадим замер с открытым ртом.
— Ты чего?! С ума сошёл?!
Борис развернулся и с той звериной яростью, что копилась в нём месяцами, метнул тяжёлый моноблок в стену. Раздался оглушительный треск ломающегося пластика и звон осыпающегося стекла. Дорогой гаджет ударился об стену, оставив на ней глубокую вмятину, и рухнул на пол грудой мёртвого, бесполезного железа. Экран, мгновение назад показывавший какую-то рекламу, теперь представлял собой паутину чёрных трещин, из которых слабо сочился электрический дым. Это была символическая казнь.
— Наш бизнес закончен, — вытолкнул из себя Борис, тяжело дыша. Он повернулся к застывшему от ужаса брату. — Можешь теперь идти искать работу. Здесь тебе больше нет места. Ты мне больше не брат. Ты — паразит, который думает только о себе. Вон отсюда.
Вадим смотрел то на разбитый компьютер, то на лицо брата, и в его глазах наконец-то отразилось нечто похожее на понимание произошедшего. Он что-то пробормотал, то ли извинение, то ли проклятие, но слова застряли у него в горле. Молча, стараясь не смотреть на Бориса, он схватил со стола свой телефон, ключи, накинул куртку и вышел из офиса, тихо прикрыв за собой дверь.
Прошло три месяца. Три месяца абсолютной тишины, грязи и каторжной работы. Офис изменился. Он скукожился, съёжился, потеряв свой глянцевый, вызывающий лоск. Дорогое кресло Вадима теперь было полностью завалено папками с технической документацией и образцами строительных материалов. Его модный стол, когда-то девственно чистый, превратился в продолжение рабочего пространства Бориса, заваленный счетами, накладными и банками с остатками застывшего кофе. Разбитый компьютер давно вынесли на помойку, но на стене, как незаживающий шрам, осталась глубокая вмятина в гипсокартоне — немой укор и вечное, горькое напоминание. Воздух в помещении пропитался запахом не парфюма, а всепоглощающей усталости.
Борис превратился в механизм. Он похудел, но это была не болезненная худоба, а сухость человека, из которого выпарили всё лишнее. Лишний вес растаял, оставив лишь сухие, твёрдые жгуты мышц. Лицо стало острым, скуластым, покрытым паутинкой морщин от постоянного недосыпа и работы под палящим солнцем. Он сам стал похож на один из тех железобетонных блоков, что монтировал на объектах — серый, твёрдый, абсолютно непробиваемый. Чтобы спасти фирму, ему пришлось продать свою личную машину, влезть в новые долги под сумасшедшие проценты и взять на себя три мелких, но невероятно грязных подряда, от которых отказались все остальные. Он работал за троих: днём на объекте как прораб, вечером в офисе как снабженец и бухгалтер, а ночами спал урывками в кабине своего старого грузовичка, чтобы сэкономить время на дорогу. Он стал жёстким, как наждачная бумага. Безжалостно увольнял за малейшую провинность, торговался за каждую гривню с поставщиками до хрипоты, орал на рабочих так, что, казалось, вибрировали стёкла в окнах. Мечта о красивом, крупном бизнесе умерла, началась суровая война за выживание.
Для Вадима же эти девяносто дней обернулись медленным, но неизбежным скольжением в бездну. Первые недели он жил по инерции, уверенный, что брат остынет, успокоится и позовёт его обратно. Он ходил по клубам, сорил остатками денег, рассказывал новым подружкам о своей «временно замороженной» строительной фирме. Но деньги кончились с пугающей скоростью. Сначала был продан дорогой швейцарский хронометр. Потом пришлось расстаться с машиной, отдав её за бесценок перекупщикам, чтобы оплатить ещё один месяц аренды шикарной квартиры. «Друзья», которые так любили выпивать за его счёт, вдруг перестали отвечать на звонки. Девушки, восхищавшиеся его успехом, испарились, как утренний туман. Вскоре он оказался в тесной, прокуренной комнате на окраине города, с ободранными обоями и общим санузлом в конце коридора.
И тогда он начал звонить. Сначала это было сообщение, полное сдержанного высокомерия. «Борис, я тут подумал, может, мы оба погорячились. Давай встретимся, поговорим, всё обсудим». Борис прочитал его, стоя по колено в грязи на размытой стройплощадке, и, не моргнув глазом, нажал «Удалить» и немедленно заблокировал номер. Через неделю Вадим позвонил с другого номера. Голос его был уже не таким уверенным. — Алло, Борь? Это я. Пожалуйста, не вешай трубку. Слушай, я всё понял, я был неправ. Давай я вернусь? Я буду работать, честно.
Борис молча нажал на отбой.
А потом начался настоящий ад. Звонки стали ежедневными. Вадим звонил с разных номеров, которые Борис методично, один за другим, добавлял в чёрный список. Голос в трубке становился всё более жалким и заискивающим. Высокомерие сменилось животной паникой. Последний звонок застал Бориса поздно вечером, когда он, вымотанный до предела, пытался свести дебет с кредитом. Незнакомый номер. Борис поднял трубку, готовый услышать очередного поставщика. Но это был Вадим. — Борис, пожалуйста, выслушай! — зачастил он, не давая брату вставить ни слова. — У меня совсем нет денег. Даже на еду. Одолжи хоть немного, а? Я всё верну. Клянусь, до понедельника. Мне очень, очень нужно…
Борис молчал, слушая этот униженный, дрожащий лепет. Он смотрел на шрам на стене, вспоминая блеск экрана разбитого компьютера и запах дорогого парфюма. Он не чувствовал ни злости, ни жалости. Только холодную, выжженную пустоту. Не сказав ни слова, он прервал звонок и заблокировал этот номер. Для него этого человека больше не существовало. Он был просто назойливым шумом, помехой, которую нужно было устранить, чтобы сосредоточиться на работе. На выживании.
Поздняя осень вцепилась в город мёртвой хваткой. Холодный, пронизывающий ветер гнал по мокрому асфальту листья и мелкий мусор. Борис возвращался домой далеко за полночь. Он уже не жил в офисе, снял крохотную однушку в старой панельке на окраине — всё, что мог себе позволить. Каждый шаг отдавался тупой болью в ногах. Он поднял голову, посмотрев на тёмные окна своего дома, и в тусклом свете единственного уличного фонаря увидел тень, отделившуюся от ствола дерева. Тень сделала шаг навстречу, и Борис остановился. Даже в полумраке, даже в этой потрёпанной, чужой одежде он узнал его.
Вадим выглядел как бледный призрак самого себя. Тонкая куртка, явно не по сезону, была распахнута, под ней виднелся мятый свитер. Лицо заросло неопрятной щетиной, глаза ввалились и лихорадочно блестели. От него пахло дешёвым табаком, перегаром и беспросветным отчаянием. Он перегородил Борису дорогу к подъезду.
— Борь, постой, — голос был хриплым, сломленным. — Прошу, не уходи.
Борис молча смотрел на него. Он не чувствовал ни удивления, ни гнева. Только глухую, ледяную усталость. Он просто хотел подняться в свою квартиру, упасть на кровать и отключиться на те несколько часов, что у него были до следующего такого же дня.
— Нам не о чем говорить, — ровно произнёс он и сделал шаг, чтобы обойти брата.
Вадим метнулся, снова заступая ему путь. В его движениях была суетливая, жалкая настойчивость.
— Пожалуйста! Выслушай меня! Я всё понял, клянусь, я всё осознал! Я был таким невероятным идиотом… Я на самом дне, Борь, ты понимаешь? Полное, беспросветное дно. Мне некуда идти, меня выселяют завтра. Я… я готов на всё. Буду полы у тебя в офисе мыть, мусор выносить. Только дай мне шанс. Мы же родня, Борис… Вспомни, как мы…
Борис поднял руку, и Вадим осёкся на полуслове. Это был спокойный, властный жест. Не просьба, а приказ замолчать. Борис смотрел на него долго, изучающе, будто видел впервые. Не как на брата, а как на чужое, неприятное существо, прилипшее к подошве его ботинка. И потом он заговорил. Тихо, без крика, но каждое его слово било больнее пощёчины.
— Родня? Ты вспомнил это слово? А где была твоя «родня», когда я сутками пахал на морозе, чтобы у тебя была крыша над головой и деньги на твоих шлюх и дорогие рестораны? Где она была, когда ты забыл отправить документы, которые стоили нам всего, ради чего я жил последние годы?
— Я… я совершил ошибку, я исправлюсь… — пролепетал Вадим.
— Ты не совершил ошибку, — отрезал Борис, и в его голосе прорезался металл. — Ошибаются, когда нечаянно проливают кофе. А ты — это система. Ты паразит, который живёт, высасывая все соки из других. Ты всегда таким был. Сначала сидел на шее у родителей, потом пересел на мою. Думал, так будет вечно? Что я буду тащить на себе и свой воз, и тебя в придачу?
Он сделал шаг ближе, и Вадим инстинктивно попятился.
— Ты говоришь, что ты на дне. Это не моё дно. Это твоё личное. Ты сам его себе вырыл, старательно и усердно, каждый божий день, пока я строил фундаменты. Ты не брат. Ты — нарост. Опухоль, которую я вырезал, чтобы выжить. Потому что ещё немного, и ты бы утянул меня за собой в ту же грязь, в которой сейчас барахтаешься.
Борис замолчал, давая словам впитаться в холодный ночной воздух. Он видел, как лицо Вадима исказилось, как он хотел что-то возразить, но не мог найти слов. Борис сунул руку в карман своей рабочей куртки, нащупал несколько мятых, грязных купюр, которые держал на бензин. Вытащил их, не пересчитывая. Там было немного гривень, но на определённую цель должно было хватить.
— Вот.
Он не протянул деньги. Он просто выпустил их из сжатых пальцев, и несколько мятых гривень, подхваченные ночным порывом, спланировали на грязный, мокрый тротуар прямо к ногам Вадима.
— На билет до дома. Возвращайся в ту дыру, из которой мы когда-то вместе вылезли. Там твоё место. Забудь этот город, забудь мой номер, забудь, что у тебя когда-то был брат.
Вадим смотрел на деньги, лежащие в луже у его стоптанных ботинок. Он не двигался, словно его парализовало. Борис в последний раз взглянул на него — без ненависти, без жалости, с полным, абсолютным безразличием. Затем развернулся, обошёл его и, не оборачиваясь, зашёл в тёмный подъезд. Тяжёлая металлическая дверь за ним с гулким лязгом захлопнулась, отрезая его от прошлого. А на улице, под одиноким фонарём, остался стоять человек, глядя на брошенные ему гривни, как на надгробный камень их родству…
