Антонина проснулась в субботу чуть раньше обычного, хотя можно было бы и поваляться. За окном ещё лежала тонкая пелена тумана, и деревья выглядели, как картонные декорации, забытые после спектакля. В кухне, куда она прошла босиком, по кафелю пробежал холодок — будто напоминание: сегодня надо на рынок за овощами, пока продавцы не разъехались. Но вместо того, чтобы натянуть куртку и спуститься, она машинально включила чайник и стала протирать стол, уже и так блестящий.
Это был у неё с детства рефлекс — когда тревожно, протирать поверхности.
В девять утра позвонила Лидия Александровна. Голос — вязкий, утренний, с лёгкой паузой между словами.
— Тонечка, я к тебе на чай загляну. Ты ведь дома?
«Тонечка» всегда означало, что у свекрови на уме какой-то разговор. Не срочный, но неприятный.
— Дома, конечно, — ответила Антонина, и, положив трубку, вздохнула. С Лидией Александровной лучше встречаться в первой половине дня, пока та не успела разогреться до полного темперамента.
Она пришла ровно через сорок минут — в аккурат к моменту, когда Антонина успела накрыть стол. На этот раз свекровь принесла коробку с чайным сервизом, который, по её словам, «давно пылился без дела». Сервиз был старинный, с бледно-зелёным узором по краям, пахнул влажным картоном. Антонина поняла, что теперь он навсегда поселится в её шкафу — как все «семейные вещи», которые передают, но не забирают обратно.
Лидия Александровна расположилась в кресле, словно была в своей гостиной. В руках у неё была чашка, которую она вертела, пока рассматривала комнату.
— Тоня, ну ты, конечно… — начала она с лёгким восхищением. — Какая ты хозяйка! Чистота, уют… И всё так подобрано.
Антонина улыбнулась, хотя похвала от свекрови звучала, как мелочь, случайно выпавшая из кошелька: вроде и приятно, но знаешь — рассчитывать не стоит.
— Спасибо.
— Арсений, я вижу, попал в хорошие руки, — продолжила Лидия Александровна, и глаза её мягко сузились.
Антонина поймала себя на том, что эта трёхкомнатная квартира — её личная крепость. Каждый уголок выстрадан, каждая полка выбрана не случайно. Когда-то, ещё до встречи с Арсением, она спорила с мастерами о ширине плинтусов, по три дня выбирала между двумя оттенками плитки, и всё это — из тех времён, когда казалось, что будущее можно полностью спроектировать.
— Я старалась, — сказала она тихо, больше для себя.
Они говорили о пустяках — о ценах на продукты, о том, что на рынке появился новый продавец с абхазскими мандаринами. Но потом Лидия Александровна как-то незаметно подвела разговор к детям.
— Я всё думаю, как у вас будут бегать по комнатам маленькие ножки…
Антонина кивнула. Ей даже захотелось улыбнуться, но внутри было ощущение, что её подталкивают в сторону, в которую она пока не хочет идти.
Вечером, через два дня, Арсений пришёл домой нахмуренный, с каким-то серым конвертом в руках. Он бросил его на стол, и бумага легла так, словно сама понимала, что принесла плохую весть.
— Смотри, что пришло. Счёт за воду. У них там, видимо, течёт личный Ниагарский водопад.
Антонина, облокотившись на стол, быстро просмотрела цифры.
— Ошибка, конечно. Завтра после работы зайду в управляющую компанию.
Арсений сел, поиграл пальцами с вилкой и вдруг сказал с обидой:
— Знаешь, как со мной разговаривали? Как будто я… никто.
Она хотела сказать, что это их обычная манера, но увидела — у него в глазах какая-то уязвимость, непривычная.
А через день пришла Лидия Александровна — уже не с сервизом, а с лицом, на котором читалось «сейчас будем говорить серьёзно». Села на диван, и, даже не притронувшись к чаю, начала:
— Арсений мне рассказал. Ну как же так! Мой сын чувствует себя здесь… временно.
Антонина даже моргнула от неожиданности. Вчера Арсений молчал, а сегодня, оказывается, у него есть целая теория.
— Но мы же всё делаем вместе, — сказала она. — Мебель он выбирал, плитку в ванной тоже.
— Мебель — это одно, а документы — совсем другое. Мужчине важно знать, что он хозяин дома, — произнесла Лидия Александровна, как будто цитировала старинную книгу с семейными правилами.
И в этот момент в голове Антонины что-то зазвенело, как тонкий фарфор, ударившийся о стекло. Она почувствовала — разговоры эти ещё вернутся. И вернутся они уже в более жёсткой форме.
На следующий день Антонина возвращалась с работы поздно — в кармане шуршал чек из булочной, где она купила себе маленький багет «на ужин». В подъезде пахло свежей краской — видимо, ЖЭК всё-таки решил подкрасить стены, но начал с самого неожиданного места — с потолка. Она шла, думая о том, что эта недокрашенная лестница как-то подозрительно напоминает их отношения с Арсением в последнее время: всё вроде на месте, но недоделано, и главное — непонятно, будет ли вообще закончено.
Дома её встретила тишина. Арсений был в комнате, за компьютером, и на приветствие ответил тихим «угу».
Так продолжалось уже несколько дней: он словно ушёл в подполье, только без листовок и шпионских игр.
— Арсений, — осторожно сказала она, — мы же вроде не ругались.
— Ага, — буркнул он, не отрываясь от экрана.
Вечером позвонила соседка с четвёртого этажа — тётя Рая. Женщина семидесяти лет, у которой язык работал быстрее, чем ноги.
— Тоня, я тебе так скажу… сегодня в вашем подъезде мать твоего мужа про тебя говорила. С бабами из второго подъезда.
— И что же? — спросила Антонина, хотя внутренне уже приготовилась к любой нелепости.
— Ну, мол, ты держишь сына впроголодь и не даёшь ему «чувствовать себя хозяином». Я ей сказала: «Лидия, да хоть золотой тебе дом дай, всё равно будет недовольна». А она обиделась и ушла.
Антонина поблагодарила тётю Раю, но на душе стало неприятно. Лидия Александровна явно решила разыграть партию в открытую.
Через два дня всё вышло на поверхность. Арсений пришёл с работы раньше и, когда Антонина поставила на стол тарелку с ужином, достал из портфеля папку. В папке — аккуратно напечатанная дарственная. На него.
— Это… что? — спросила она, хотя уже поняла.
— Это решение всех наших проблем. Ты переписываешь квартиру на меня, и всё.
Антонина медленно закрыла папку и отодвинула её так, будто там лежала не бумага, а живая гадюка.
— Арсений, ты с ума сошёл?
— Почему? Мы семья. Разве это не нормально?
Она хотела рассмеяться, но смех не шёл. Вместо него поднялась странная усталость — как если бы она несла тяжёлую сумку, а на середине пути кто-то незаметно положил туда ещё два кирпича.
— Эту квартиру я купила ещё до тебя. На свои деньги.
— Но я же тут живу! И вкладываюсь!
Антонина встала, подошла к окну и отдёрнула штору — за окном фонарь резал жёлтым светом на куски мокрый асфальт.
— Арсений, если ты считаешь себя квартирантом, то это твоя проблема, а не моя.
Он поднялся, отодвинув стул с таким скрипом, что кошка Муха, спавшая под батареей, подпрыгнула и убежала на кухню.
— Значит, не доверяешь, — сказал он тихо, но с нажимом. — А раз не доверяешь, то…
Он не договорил. Просто взял куртку и вышел. Дверь хлопнула так, что в прихожей с вешалки упал шарф.
Антонина стояла несколько секунд, прислушиваясь к звукам подъезда. Тишина. Только Муха осторожно вернулась, глядя на хозяйку жёлтыми глазами: «Что это было?»
На следующий вечер явилась Лидия Александровна. Без звонка. Сумка у неё была в руках, как у человека, который собирается в длительное путешествие, но по ошибке пришёл не на вокзал, а в чужую квартиру.
— Ну и что ты устроила? — спросила она вместо приветствия.
— Я? — Антонина поставила чашку на стол. — По-моему, это вы устроили.
— Ты должна была поддержать мужа! — заявила свекровь.
— Поддержка — это совет, слово, помощь. А вы просите отдать всё, что у меня есть.
Лидия Александровна вспыхнула.
— У жены не может быть отдельной собственности! Всё должно быть общим!
— Отлично, — сказала Антонина. — Тогда пусть Арсений оформит на меня вашу дачу.
Они смотрели друг на друга, как два шахматиста, у которых остались только короли и пешки. Развязка была очевидна.
И вот тогда в разговор вмешалась случайность. В дверь позвонили. На пороге стоял Олег — сосед с пятого, молодой парень с татуировками, курьер в службе доставки. В руках у него был пакет с какими-то банками и надписью «мёд из Башкирии».
— Это вам, — смущённо сказал он Антонине. — Мне перепутали заказ, а я подумал — вдруг пригодится.
Лидия Александровна смерила его взглядом, как подозрительного свидетеля, и зашипела:
— Вот, чужие мужики тебе приносят мёд, а ты моего сына выгоняешь!
Антонина вдруг рассмеялась — громко, неожиданно для самой себя. И смех этот был уже началом конца.
Антонина проснулась в среду от назойливого стука в дверь. Было ещё темно, но в глазок уже маячила фигура Лидии Александровны, закутанной в длинное пальто и шарф, который она обычно надевала только в сильный мороз.
Открыв дверь, Антонина успела заметить — под мышкой у свекрови та же самая сумка, в которой она вчера видела вещи Арсения.
— Я пришла поговорить, — начала Лидия Александровна и, не дожидаясь приглашения, прошла на кухню.
Антонина молча пошла за ней.
На столе осталась кружка с недопитым вечером чаем, на поверхности — тонкая плёнка.
— Сын мой ночует у меня, — сказала Лидия Александровна, — и места там нет. Ты же понимаешь… Мы хотим, чтобы он вернулся.
— Он может вернуться в любой момент, — ответила Антонина. — Но без дарственных и шантажа.
Лидия Александровна шумно отодвинула стул.
— Это ты называешь шантажом? Это забота! Женщина должна идти навстречу мужу.
Антонина вдруг почувствовала, что больше не хочет спорить. Все эти разговоры уже как заезженная пластинка. Слова одинаковые, лица одинаковые, только чай остывает.
Она поднялась, пошла в спальню и достала из шкафа вторую сумку — ту самую, в которую складывала зимние вещи Арсения.
— Вот. Передайте. Всё, что было у него здесь, — сказала она, возвращаясь на кухню.
— Ты ещё пожалеешь! — бросила свекровь, хватая сумку.
Когда дверь за ней закрылась, в квартире стало тихо так, что было слышно, как за стеной кто-то насыпает корм в миску коту. Антонина подошла к окну, прислонилась лбом к стеклу. На улице уже начинался утренний поток — автобусы, спешащие люди, запах свежего хлеба от булочной на углу. И в этой будничной картине не было места ни драме, ни пустым угрозам.
Вечером позвонил Арсений.
— Тоня, давай поговорим.
— Мы уже всё обсудили.
— Я был неправ. Мама меня накрутила. Забудем про квартиру, пожалуйста.
Она слушала его ровный, почти умоляющий голос и понимала — нет уже того Арсения, с которым они смеялись, выбирая диван. Остался человек, который однажды решил, что бумага с печатью важнее доверия.
— Арсений, я подала на развод, — сказала она.
В трубке повисла пауза, длиннее, чем нужно, чтобы просто перевести дух.
— Ты не можешь так… Мы же любили друг друга.
— Любовь закончилась в тот момент, когда ты принёс мне дарственную.
Она положила трубку.
Вечером достала из шкафа старый альбом с фотографиями — на одной они были вместе на море, на другой — на новогодней вечеринке у друзей. И впервые эти снимки показались ей чужими. Как будто на них — две другие жизни, в которых она больше не участвует.
На кухне зашипел чайник. Она налила себе чай, села за стол и впервые за долгое время почувствовала: квартира снова её. И жизнь — тоже.
Удивительно, как один разговор, одна «невинная» просьба, может перечеркнуть целую историю. История Антонины — это, к сожалению, история о том, как материальное часто становится важнее человеческих отношений. О том, что нельзя дарить свою свободу и право на выбор даже самому близкому человеку, если он этого не ценит.
А как бы вы поступили на её месте? Попытались бы договориться или сразу поставили точку?
