— Алина, милая, ты не могла бы не позорить нас перед моими друзьями? Эта блузка выглядит так, будто ты купила её на барахолке.
— Она новая, Игорь. Просто не дизайнерская.
Перед зеркалом кручусь, пытаясь понять, что не так с блузкой кремового оттенка. Купила всего неделю назад, по мне — элегантная вещь. Но Игорь сверлит взглядом, будто на мне мешковина какая-то.
Странно вспоминать, как два года назад он опустился на колено с кольцом. Глаза светились, голос дрожал от волнения.
А теперь? Пренебрежение в каждом жесте, словно очнулся от любовного наваждения и увидел, кого на самом деле взял в жёны.
— По-моему, я совершил стратегическую ошибку, — Игорь крутит в пальцах хрустальный стакан с янтарной жидкостью. — Взял девушку из не нашего круга, а теперь удивляюсь, почему ты не вписываешься.
Внутри всё сжимается, но лицо держу. Молча сменяю блузку, достаю чёрное платье — его подарок на последний день рождения.
Платье, которое стоит как мамина учительская зарплата за целый месяц в нашем крошечном городке.
По дороге к родителям Игоря молчим. Их владения — настоящий дворец новорусского пошиба: башенки, витражи, ворота с вензелями.
Подъездную аллею обрамляют вековые дубы. На ступенях — Виктор, отец Игоря, воплощение успеха в кашемировом свитере.
— А вот и молодые! — Виктор похлопывает сына по плечу. — Как бизнес, продвигается?
— Отлично, папа. Расширяемся.
Игорь работает в семейной компании — крупном издательстве, которое его родители основали двадцать лет назад. Теперь оно самое влиятельное в области. Я работаю там же, редактором. Так мы и познакомились.
За ужином разговор снова сворачивает к деньгам. Елена с гордостью рассказывает о новой коллекции живописи, которую они приобрели. Виктор хвастается, что скоро откроют филиал в соседнем регионе.
— А как твои родители, Алиночка? — спрашивает Елена с едва заметной насмешкой. — Всё так же… скромно живут?
— Да, они счастливы тем, что имеют, — отвечаю спокойно, хотя внутри всё сжимается.
— Это потому, что они не знают, что такое настоящая жизнь, — вмешивается Игорь. — Поверь, если бы знали — не сидели бы в своей халупе.
Все смеются. Даже домработница, убирающая тарелки, позволяет себе ухмылку.
После ужина мы сидим в гостиной. Виктор показывает новые фотографии с отдыха на Мальдивах. Игорь поглощает глазами яхты и пальмы на фотографиях, а меня будто прошивает током.
Сижу среди этих самодовольных лиц, среди всей этой вычурной роскоши, и внезапно ощущаю фальшь каждого квадратного сантиметра их жизни.
Откуда у них это всё? Бизнес из воздуха? Состояние, материализовавшееся из ниоткуда в самые голодные годы? Ведь, по рассказам бабушки, в девяностые все еле сводили концы с концами.
— А как вы начинали свой бизнес? — спрашиваю неожиданно для себя.
Виктор и Елена переглядываются. Что-то мелькает в их глазах — тревога? страх?
— Обычно, — отвечает Виктор сухо. — Тяжёлым трудом. Не то что некоторые, которые привыкли только руку протягивать.
Этот выпад в сторону моей семьи очевиден. Но сейчас меня интересует другое. Почему они никогда не рассказывают о своём прошлом?
Почему нет ни одной фотографии их первой типографии? Почему избегают разговоров о девяностых?
В машине на обратном пути Игорь снова начинает:
— Видишь, как живут нормальные люди? А твои… Господи, твоя мать до сих пор варежки вяжет на продажу.
— Потому что в нашем городе учителям платят копейки. И эти варежки помогли оплатить моё образование.
— Да брось! — машет рукой Игорь. — Нищета — это навсегда. В крови. Если бы твои были поумнее, давно бы выбрались из своей дыры. Но прости, говорю как думаю, ты сама молодец, развиваешься, я люблю тебя.
Я смотрю в окно на пролетающие мимо огни города и неожиданно для себя принимаю решение. Хватит.
Пора выяснить, откуда на самом деле взялось состояние семьи моего мужа. И почему развалилось бабушкино дело — прибыльное, устоявшееся — обрушилось вдруг в середине девяностых, когда мне было всего пять?
Помню, как мы переехали из просторной квартиры в хрущёвку с протекающим потолком.
Бабушка не любила ворошить прошлое.
Только иногда, заплетая мне косы перед сном, роняла горькие фразы: «Запомни, Алиночка, дорогой пиджак не значит благородная душа. И почти за каждой виллой с бассейном — история чьих-то разбитых надежд».
Библиотека встретила меня запахом старых газет и пыли. Архивный отдел размещался в полуподвальном помещении — небольшая комната с металлическими стеллажами и одним компьютером, на котором библиотекарша лет шестидесяти играла в пасьянс.
— Мне нужны городские газеты с 1995 по 1997 год, — сказала я. — И любая информация о предприятии «Печатный дом».
Женщина подняла глаза, внимательно осмотрела меня.
— Зачем тебе это, милая? Древность какая.
— Курсовая работа по экономической истории региона.
Ложь слетела с языка легко. На самом деле я сама не понимала, что ищу. Просто знала, что бабушка владела типографией и небольшим производством упаковки. А потом вдруг всё потеряла.
А бизнес у семьи моего мужа начался как раз где-то в то время. Раньше я об этом не знала, но теперь, что-то начала понимать.
Через двадцать минут я сидела за столом, перебирая пожелтевшие страницы местных газет. 1995 год — рекламные объявления, хроника, интервью с новыми русскими.
И вот — маленькая заметка о «Печатном доме» Марии Серовой, моей бабушки. «Предприятие, несмотря на сложные времена, держит марку. Качественная полиграфия и производство упаковки позволяют даже расширять штат сотрудников…»
Листаю дальше. Ещё несколько упоминаний, даже фотография — бабушка в строгом костюме рядом с новым печатным станком.
Молодая, красивая, уверенная. Совсем не похожая на ту измождённую женщину, какой я её помнила.
Перехожу к 1996 году. Февраль — последняя реклама «Печатного дома». Апрель — небольшая новость: «Местное предприятие сменило владельца из-за финансовых трудностей».
Июнь — объявление: «Типография „Бумажный лист» (бывший „Печатный дом») приглашает на работу…»
«Бумажный лист»? Достаю телефон, гуглю. Ничего. Предприятие с таким названием сейчас не существует. Но что-то щёлкает в памяти.
В офисе Игоря, в его кабинете, есть старая грамота в рамке. «За вклад в развитие полиграфии» — награда компании «Бумажный лист» от городской администрации.
Дрожащими пальцами открываю газеты 1997 года. И вот она — небольшая статья с фотографией. «Новое издательство открылось в нашем городе».
На фото — молодые Виктор и Елена перерезают ленточку. Название издательства — «Ориотон». То самое, где сейчас работаем мы с Игорем.
— Не нашла что искала? — спрашивает библиотекарша, заметив моё потрясённое лицо.
— Наоборот, — шепчу в ответ. — Даже больше.
На ватных ногах выхожу на улицу. В голове вихрем проносятся обрывки фраз. «Ты же из нищеты», «Некоторые привыкли только руку протягивать». И бабушкино: «За каждым богатством стоит чья-то слеза».
Следующим утром я беру отгул и еду на окраину города — туда, где когда-то располагался «Печатный дом».
Сейчас там современное здание издательства «Ориотон», с панорамными окнами и стильным дизайном. А рядом — старое кирпичное строение, в котором разместился склад.
Охранник на проходной — пожилой мужчина с пышными седыми усами.
— Здравствуйте, — киваю ему. — Вы давно здесь работаете?
— С 92-го, милая барышня. — Он улыбается беззубым ртом. — Ещё когда тут Мария Сергеевна хозяйничала.
Моё сердце пропускает удар.
— Вы знали мою бабушку?
Его глаза расширяются.
— Ты внучка Марии? Господи, как же ты похожа! Те же глаза…
За следующий час я узнаю больше, чем за все предыдущие годы.
Как бабушка построила бизнес с нуля, как уважали её рабочие, как она никогда не задерживала зарплату. И как всё рухнуло.
— В 96-м пришли крепкие ребята, — рассказывает старик, понизив голос. — Сначала вежливо предлагали «охрану». Мария отказалась.
Потом начались проблемы — поставщики отказывались работать, клиенты уходили. А потом явился молодой юрист с какими-то бумагами, мол, предприятие задолжало кругленькую сумму.
— Юрист? — переспрашиваю я, чувствуя, как немеют губы.
— Да, такой холёный парень. Потом он привёл новых хозяев — семейную пару. Они всё переименовали, почти всех уволили. Мария после этого слегла с инфарктом, еле выкарабкалась.
В горле пересыхает. Виктор и Елена. Родители Игоря. Те самые люди, которые сейчас насмехаются над «нищетой» моей семьи, отобрали у нас всё.
Две недели превращаюсь в настоящего детектива — изучаю пыльные архивы, разыскиваю бывших сотрудников бабушкиной типографии, собираю документы по крупицам.
Вырисовывается картина классического рейдерского захвата: в 96-м бабушке внезапно выкатили иск за якобы неоплаченное печатное оборудование — сумма с шестью нулями, неподъёмная по тем временам.
Подставная фирма, исчезнувшая сразу после суда. Поддельные накладные. Запуганные свидетели. Классическая схема рейдерского захвата.
В архиве районного суда нахожу дело двадцатипятилетней давности. С трудом получаю доступ. И вот она — та самая подпись. Представитель истца — Виктор Гордеев, отец Игоря.
Тогда ещё начинающий юрист, а сегодня — уважаемый бизнесмен, меценат, почетный гражданин города.
Вечером, когда Игорь возвращается с работы, я сижу в гостиной с папкой документов. В них — история разрушения моей семьи.
— Что это за хлам? — Игорь небрежно кивает на бумаги, расстёгивая запонки на рубашке.
— Это не хлам, — отвечаю тихо. — Это твоё наследство, дорогой. То самое, которым ты так гордишься.
Игорь смотрит на меня с недоумением. Его лицо, всегда уверенное, вдруг становится растерянным. Он подходит, берёт верхний лист — копию решения суда от 1996 года.
— Что это? — Его голос звучит глухо. — Откуда это у тебя?
— Из архива. — Я встаю, смотрю ему прямо в глаза. — Знаешь, кто такая Мария Серова? Это моя бабушка. Та самая, которая, по словам твоего отца, «привыкла только руку протягивать».
Игорь бледнеет. Начинает перебирать документы — фотографии, газетные вырезки, копии исков. Его руки дрожат.
— Я… я ничего об этом не знаю.
— Ну разумеется, не знаешь, — выдавливаю сквозь сжатые зубы, чувствуя, как дрожит подбородок. — Что, папа с мамой за ужином не делились историями, как подчистую обобрали мою бабушку?
Упустили пикантные детали про нанятых головорезов, фальшивые накладные и запуганных сотрудников, которые боялись в глаза друг другу смотреть?
Как довели её до инфаркта, а нашу семью — до нищеты? Той самой нищеты, над которой ты так любишь смеяться!
На его лице отражается целая буря эмоций — недоверие, шок, смятение. Он садится на диван, всё ещё держа бумаги.
— Этого не может быть… Мой отец… Они всегда говорили, что начали с маленькой типографии…
— Которую украли у моей бабушки! — Я почти кричу. — А знаешь, что самое ироничное? Я работаю на предприятии, которое должно было принадлежать мне. Моей семье. И ты… ты смеёшься надо мной, над моими родителями…
Слёзы жгут глаза, но я не позволяю им пролиться. Игорь поднимает взгляд — разбитый, потерянный.
— Я не знал, — шепчет он. — Клянусь, я не знал.
— Я верю. — Странно, но я действительно верю. — Но теперь знаешь. И что дальше?
Он встаёт, проводит рукой по волосам.
— Мне нужно поговорить с родителями.
— Я еду с тобой.
Мы не произносим ни слова всю дорогу до дома его родителей. Игорь крепко сжимает руль, его профиль напряжён, как струна. Я сжимаю папку с документами — мой единственный козырь в этой игре.
Виктор и Елена принимают нас в гостиной. Удивлённые нежданным визитом, они всё ещё излучают самодовольство и превосходство. Вокруг — роскошь, созданная на костях моей семьи.
— Что это за неожиданный визит? — улыбается Елена. — Случилось что-то?
— Да, мама. — Игорь бросает папку на стеклянный журнальный столик. — Случилось. Двадцать пять лет назад.
Лицо Виктора каменеет. Он быстро пролистывает документы и поднимает взгляд — холодный, расчётливый.
— Откуда это у вас?
— Какая разница? — Я делаю шаг вперёд. — Важно то, что на этих бумагах — ваша подпись, Виктор Михайлович. Вы представляли интересы фиктивной компании в суде против моей бабушки. Вы отобрали у неё всё.
Елена нервно смеётся:
— Какая чушь! Девочка, ты понимаешь, что говоришь? Это были девяностые. Дикое время. Все выживали как могли.
— Выживали? — Мой голос дрожит от гнева. — Моя бабушка создала бизнес с нуля. Честный бизнес. А вы его просто украли!
— Хватит! — рявкает Виктор. — Игорь, уведи свою жену. Она не понимает, о чём говорит.
Но Игорь не двигается. Его лицо искажено болью и разочарованием.
— Это правда, папа?
Виктор и Елена переглядываются. В их глазах нет ни капли раскаяния — только страх быть разоблачёнными.
— Сынок, — начинает Елена елейным голосом. — Это было другое время. Дикий капитализм. Если бы не мы, другие бы забрали эту типографию.
— То есть, это правда? — Игорь смотрит на родителей с ужасом. — Вы действительно это сделали?
— Мы создали империю! — Виктор стучит кулаком по столу. — Всё, что у тебя есть — благодаря нам! Твоя квартира, твоя машина, твоя работа…
— Империю на чужом горе, — тихо говорит Игорь. — На слезах семьи моей жены.
Мы уходим, не дожидаясь ответа. В машине Игорь долго молчит, потом произносит:
— Я переведу все свои деньги на твой счёт. И подам заявление об увольнении.
— Что? — Я поворачиваюсь к нему. — Зачем?
— Я не буду работать в компании, построенной на лжи и воровстве. И жить на эти деньги тоже не буду.
В его глазах стоят слёзы — первые за всё время нашего брака.
— Что будем делать? — спрашиваю я.
— Начнём с нуля. Снимем маленькую квартиру. Я найду новую работу.
— А если твои родители попытаются вернуть тебя?
— Не смогут. — Его голос твердеет. — Но я хочу, чтобы ты знала: если когда-нибудь, после того как их не станет, этот бизнес перейдёт ко мне, я верну его твоей семье.
Или продам и отдам деньги на благотворительность. Клянусь.
Спустя четырнадцать дней мы уже разбираем коробки в съёмной квартирке на пятом этаже панельной девятиэтажки.
Всего одна спальня, но окна выходят на восток, и утреннее солнце заливает крошечную кухню янтарным светом.
Игорь устраивается в креативное агентство — оклад вдвое меньше прежнего, зато впервые работает с настоящим воодушевлением. Я нахожу место редактора в небольшом издательстве научной литературы.
Телефоны раскаляются от звонков его родителей. Поначалу это завуалированные угрозы — «ты еще пожалеешь», «мы найдем способ вразумить тебя».
Потом слёзные просьбы, сбивчивые извинения и, наконец, прямые предложения: «вернись, и мы купим вам дом, машину, что угодно». Но мы научились нажимать «отклонить вызов».
Однажды вечером Игорь приходит домой с небольшим свёртком.
— Что это? — спрашиваю я, разворачивая тонкую бумагу.
В руках оказывается старая фотография в рамке. На ней — моя бабушка рядом с печатным станком, гордая, сильная.
— Где ты её нашёл?
— В архиве родителей. — Игорь садится рядом, обнимает меня за плечи. — Они хранили её все эти годы. Думаю, как напоминание о своей… победе.
Я прижимаю фотографию к груди, чувствуя, как внутри растекается странное тепло. Не прощение, нет. Но что-то похожее на покой.
— Знаешь, — говорит Игорь, глядя в окно на засыпающий город. — Иногда нужно потерять всё, чтобы понять, что действительно важно.
Я смотрю на нашу маленькую кухню, на скромную мебель, на фотографию бабушки. В этом нет ни роскоши, ни блеска. Но есть честность. И, возможно, это начало нашей настоящей истории.
А теперь давайте заглянем в прошлое и узнаем, что конкретно случилось с бабушкой в то время!
Апрель 1996 года. Мария Сергеевна Серова
Пятую ночь подряд сон не приходит. Стоит прикрыть веки — и тут же вижу растерянные лица моих работников, когда я собрала их в большом цехе и сообщила, что типография «Печатный дом» переходит к новым владельцам.
Весна за окном безжалостно прекрасна. Вишни под моим окном цветут так буйно, словно не рушится дело всей моей жизни. Какая-то птица настойчиво поёт на рассвете, будто мир не перевернулся.
Перелистываю папку с документами — уведомления, решения суда, акты передачи имущества. Бумаги пахнут духами той женщины, Елены, которая теперь будет хозяйкой моих станков, моих складов, моих заказов.
Она держалась в стороне, пока её муж, гладкий юрист с цепким взглядом, объяснял мне, что иск о неоплаченном оборудовании абсолютно законен, что суд я проиграю, что единственный выход — «мирное решение вопроса».
Вспоминаю, как собирала это дело по крупицам. Первый кредит в 1988-м, когда разрешили кооперативы. Очереди к чиновникам, ночи над сметами, документацией.
Первый печатный станок, который мы с Василием, покойным мужем, буквально выпросили у завода. Первый заказ — афиши для местного театра. Как постепенно добавляли линии, нанимали людей, завоёвывали репутацию…
А потом девяносто первый, развал всего, хаос. Мы выстояли. Гиперинфляция, бандиты, вымогатели — выстояли.
Расширили производство, добавили упаковочную линию, когда все вокруг закрывались и продавали оборудование за бесценок.
На столе — последняя ведомость. Сорок семь человек. Сорок семь семей, которые зависят от моего предприятия.
Нина Петровна, вот у нее внуки только появились. Семён Аркадьевич, механик, восстанавливается после инфаркта. Молодые ребята из техникума, которых я на практику взяла…
Вчера этот Виктор объяснял, что «оптимизирует штат». Половину людей уволит. «Нерентабельно держать столько персонала».
Бухгалтерские книги разложены на кухонном столе — чистые, аккуратные. Никаких долгов. Прибыльное производство.
Заказы расписаны на полгода вперёд. И вдруг — «задолженность» перед фирмой, о которой я никогда не слышала. Якобы поставили печатное оборудование два года назад, а мы не оплатили.
Сумма неподъёмная. И доказательства подделаны мастерски — накладные с нашими печатями, акты приёма какой-то несуществующей машины.
Адвокат только руками развёл: «Мария Сергеевна, сейчас такое время. Они всё продумали. Судья уже в кармане».
Сижу у окна, смотрю на рассвет и пытаюсь понять, как объяснить дочери, что мы теперь бедные.
Что придётся продать квартиру и переехать в хрущёвку. Что её мужу, который работает у меня заместителем директора, тоже придётся искать новую работу.
А ещё как объяснить маленькой Алиночке, что нельзя будет поехать летом на море? Ей всего пять, она не поймёт про рейдерские захваты и произвол.
На столе фотография — открытие типографии.
Я в новом костюме, счастливая, с перерезанной ленточкой в руках. Кто же знал, что всего через восемь лет придёт холёный мужчина с женой-куклой и скажет: «Это теперь наше»?
Завтра подпишу последние документы, передам ключи, печати, сейф. Они даже название поменяют — решили назвать «Бумажный лист». Стереть всякую память о «Печатном доме», о нас.
Но я знаю одно: Алиночка вырастет сильной. Увидит, как страшна несправедливость, как важна честность. И, может быть, когда-нибудь поймёт, что произошло с нашей семьёй весной девяносто шестого.
Отчего-то я уверена: судьба всё расставит по местам. Не сейчас, не скоро. Но правда имеет свойство всплывать, даже спустя десятилетия.
