Анна стояла в проёме двери с полотенцем на голове и смотрела на Марию, будто та пришла за её почками. Или, что хуже, за ипотекой.
— Ты чего как привидение, Ань? Мы же свои! — Мария улыбается, но губы трещат от сухости, а глаза выдают раздражение.
Позади Марии копошится пятилетний Иван, вязаная шапка на бекрень, в руках пластиковый динозавр. В сумке у Марии торчит хвост батона и полбутылки подсолнечного масла. Всё как по бедности: нагло, честно и беспардонно.
Анна молчит. Тишина между ними густеет, как кисель на плите.
— Мы не договаривались, — наконец говорит она. — Ты говорила: «Зайду на чай». А не «перееду с тремя пакетами, мужем, ребёнком и твоей стиралкой».
— Так Алексей с работы ушёл. Опять. Его там недооценили. А у меня мама в больнице. Ты же знаешь, как тяжело без поддержки. Мы ж семья.
— Семья, да. Но не коммуналка. У меня тут не фонд социальной помощи.
Анна отступает вглубь квартиры, не приглашая, но и не захлопывая дверь. Это ошибка — Мария входит, как партизан в тыл врага. Иван следует за ней, шмыгая носом.
— Ты же понимаешь, нам сейчас негде. На вокзале с ребёнком? Там же алкаши, бомжи… ну и эти — как их — с гитарами!
Анна хмыкнула:
— С гитарами — это, кстати, не худшее, что может случиться на вокзале. Хуже — это когда к тебе в дом въезжает двоюродная сестра, которую не просили.
— Ну не будь такой… — Мария усаживается на кухне, как хозяйка. — Помнишь, как ты у нас жила, когда в разводе была? Мы ж тебя не выгоняли!
Анна бросает взгляд. Внутри закипает. Тогда ей было двадцать восемь, она бегала между двумя работами, ела доширак и спала в коридоре на раскладушке. Её называли «гостьей», но гасили свет в девять вечера, чтобы «экономить». Она ушла оттуда с вещами в мешке и клятвой — никогда больше.
— Я тебе тогда за всё заплатила. До копейки. И за свет. И за ту курицу в духовке, которую ты назвала «праздничной».
Мария надувает губы:
— Ну конечно. Ты всегда такая — расчётливая. Не по-семейному. А я вот душой живу. Понимаешь, душой.
— А душа у тебя где живёт? В моей квартире, что ли?
Мария резко меняется в лице. Губы поджимаются, глаза стальные.
— Ань, ты забыла, что это вообще-то была квартира бабушки? И что ты в ней осталась после её смерти не потому, что ты «избранная», а потому что я тогда была в декрете! А ты успела всё оформить на себя. Очень вовремя, да?
Анна замирает.
Вот он, скелет из шкафа. Мёртвый, но воняет.
— Квартира была завещана мне. Завещание — помнишь такое слово? Или тебе надо напомнить, как бабушка просила тебя навестить, а ты в Турции полуголая в инстаграме сидела?
Мария усмехается, как змея:
— Завещание… Это ж бумажка. А я — тоже внучка. И я тоже жила у бабушки. И вообще, у меня ребёнок. Тебе не стыдно?
Анна поворачивается к Ивану, который грызет что-то из её шкафа:
— А тебе не стыдно его таскать по чужим домам, где тебя не ждут?
Мария встаёт.
— То есть ты нам отказываешь? Мне, ИВАНУ? — она повышает голос. — Из-за своей жадности? Ты одна в трёшке сидишь, как мумия, зато племяннику дверь закрыла!
Анна смотрит на неё. И молчит. Она чувствует, как потеют ладони, как бешено колотится сердце. В груди растёт — злость, обида, страх. Потому что Мария может пойти дальше. В суд, к примеру. Или к маме с жалобами. Или просто не съехать.
— Я тебе разрешаю остаться на три дня, — медленно произносит Анна. — Но только тебе и Ивану. Алексей — пусть ищет жильё сам. И да, это не обсуждается.
— Три дня? Серьёзно?
— Три. Один на разложить вещи, второй на поиск хостела, третий — на прощание.
Мария хлопает дверцей шкафа, как будто бьёт её по лицу.
— Хорошо. Я не забуду.
— И не прощу? — спокойно уточняет Анна.
— Нет, просто не забуду. Особенно, если что случится с квартирой. Вдруг пожар, утечка газа. Или налоговая. Жизнь ведь… она такая непредсказуемая.
Анна впервые улыбается. По-настоящему. Но в этой улыбке — угроза.
— А ты не забудь, Мария, что я умею ставить камеры. У меня, между прочим, умный дом. Только хозяин — умнее.
Три дня. Тик-так.
Иван ест сырой макаронин из банки, словно символ наступившего апокалипсиса.
Мария отходит в комнату.
А Анна садится на кухне, достаёт телефон и пишет:
«Оксана, привет. Слушай, а ты не подскажешь хорошего юриста по семейным вопросам? Наследство, прописка, всякое такое…»
Дело пахнет не керосином. Дело пахнет войной.
Мария, несмотря на установленный трёхдневный ультиматум, чувствовала себя в квартире Анны как участница реалити-шоу «Заселись и выживай». С утра хлопала дверцами, включала мультики Ивану на полную громкость, в ванной развесила свои трусы, как флаг захвата территории, а муж… Муж Алексей всё же появился.
Поздно вечером, воняя дешевым дезодорантом и с пластиковым пакетом из «Пятёрочки». В нём — банка огурцов, хлеб и две пачки «Доширака».
— Ну, ты же не выгонишь его на улицу, Ань? — как бы между делом, потягивая чай, пробросила Мария, не глядя.
Анна выдохнула через нос, как чайник перед вскипанием.
— А чего бы и нет? Очень даже выгоню. Тут не общежитие. Алексей пусть идёт туда, где его «недооценили».
Алексей тем временем уже раскладывался на диване в зале, комментируя новости:
— Слушай, Ань, у тебя телек нормальный. Плазма. У меня такой только в «М.Видео» был — на витрине. И то — не работал.
— Алексей, ты мне не родственник, — холодно бросила Анна. — А родственники у меня, как ты видишь, не слишком в цене.
— Не кипятись, хозяйка! Я же на пару деньков, пока работу ищу.
— На «Авито» её ищи, а не на моём диване, — отрезала она, и пошла в комнату, захлопнув за собой дверь.
На следующее утро она не выдержала.
Села на кухне, открыла ноутбук, набрала в поиске: «выселение родственников без регистрации».
Вариантов было много. Особенно полезным оказался форум с заголовком: «Квартира моя, а сестра — паразит».
Пока она вчитывалась в советы юристов и страдания других «жертв» родни, из спальни раздался топот босых ног, и на кухню вбежал Иван.
— У тёти Ани есть печеньки?
Анна вздохнула и открыла верхнюю полку, достала пачку.
— На, только тихо.
— А мама сказала, ты злая.
Анна повернулась к мальчику, как солдат к врагу, которого жалко убивать:
— А ты знаешь, что твоя мама в детстве у бабушки утёнка в унитаз смыла?
— Правда?
— Правда. Не говори только. Она до сих пор думает, что утёнок сам утонул.
Из комнаты выплыла Мария — в её любимом растянутом халате с пятном от борща.
— Ань, я вот что подумала… — начала она с фальшивой нежностью, — тебе ведь всё равно скоро пятьдесят, правильно?
— Подожди, я уточню в календаре, когда мне начинать умирать, — спокойно парировала Анна, не отрывая взгляда от ноутбука.
— Ну, я к тому, что тебе, может, не стоит быть одной в трёшке. Всё же — возраст, здоровье. Кому ты оставишь квартиру? Детей у тебя нет, мужа — тем более.
Анна подняла голову, медленно.
— Ты сейчас к чему клонишь?
— Да не злись, ну что ты сразу… Просто я тут узнавала. Можно прописать Ивана. Это ж будет хорошо для него! Круглое лицо, образование, Москва — всё при нём. Ты же вроде добрая, Ань.
У Анны пересохло в горле.
— Прописка, говоришь?
— Да, ты оформишь временно. На годик. А там видно будет.
— А ты не боишься, что после этого «там видно будет» я сама без квартиры останусь?
— Ну ты же умная. Всё проконтролируешь. Просто прописка. Что тебе, жалко?
Анна сдержалась. Еле. Хотелось швырнуть чашку в стену, но чашка была из сервиза — подарок от мамы.
— Мария. Я тебе сейчас скажу то, что ты, возможно, не услышишь. Но я всё равно скажу.
Мария сцепила руки на груди, будто жертва.
— Когда бабушка писала завещание, она просила, чтобы я жила здесь одна. Она знала, какой ты. Знала, что ты придёшь, когда тебе надо. Не когда я буду нуждаться. А когда тебе будет плохо.
— Ой, да перестань, — фыркнула Мария, — опять эти «завещания», «мораль», «ценности». Ты что, в монастырь собралась? Или тебе просто в жизни не повезло, вот и бесишься?
Анна встала. Она поняла, что дальше — нельзя.
— У тебя ровно сутки. Завтра я вызываю участкового. Прописки не будет. Алексей пусть собирает свои шорты. А ты — собирай своего сына. Хватит.
— Ты… ты с ума сошла. Ты правда нас выгонишь?
— Не «вас», Мария. Себя — спасу.
Мария побледнела. Повернулась к Ивану, который с аппетитом ел печенье. А потом — резко вспыхнула:
— Всё! Я иду к адвокату. У нас равные права! Я тоже наследница. Мы посмотрим, кто из нас тут хозяин.
Анна даже не моргнула.
— Иди. Только не забудь, что ты подписала отказ от наследства десять лет назад, когда взяла деньги на свою свадьбу. Помнишь? Тогда ты говорила: «Мне квартира не нужна, я уезжаю в Сочи». Вот бумажка. Я её храню.
Мария оцепенела.
Молчание упало тяжёлым комком. В кухне было слышно только, как капает вода из крана.
Кап.
Кап.
Кап.
— Ты это всё время держала при себе?
— Ага. Знала, что ты ещё вернёшься.
Мария резко встала, собрала с тарелки печенье, хлопнула по столу и вышла. Иван остался сидеть, растерянный, с крошками на носу.
Анна наложила себе суп и впервые за неделю поела спокойно.
Вечером она проверила замок на входной двери. Завтра — день выселения.
Но её что-то гложет. Она знает Марию. Та просто так не уйдёт.
В комнате — тишина. Слишком подозрительная. И слишком короткая перед бурей.
Утро наступило как будто на цыпочках. Ни тебе визга мультиков, ни кашля Алексея, ни криков «Иван, сними с собаки кастрюлю!» — ничего. Только тишина.
Анна вышла из спальни настороженно, как разведчик. На кухне — пусто. В зале — аккуратно сложенный плед на диване, на тумбочке записка, ручкой на обрывке бумажного пакета:
«Спасибо за всё. Мы ушли. Но разговор не окончен. М.»
— О, теперь у меня триллер, — пробормотала она и налив себе кофе, плюхнулась на табурет.
В животе — неприятный холод. Это не победа. Это затишье. Очень тревожное. Особенно для женщины, которая знает: если Мария что-то не добила, значит, будет пытаться снова.
Через неделю случился звонок. В дверь.
— Да сколько можно, чёрт подери! — Анна кинулась с раздражением и, не глядя в глазок, дёрнула замок.
На пороге стояла… свекровь.
Точнее, бывшая свекровь. Та самая Тамара Викторовна. Вся в серьёзности, как налоговая в апреле. В пальто с мехом и с сумкой, из которой пахло хвоей и чёрным хлебом.
С этой женщиной Анна делила мужа лет семь. Потом делила квартиру — две зимы. Потом они перестали разговаривать. Говорить было не о чем. Но память у Тамары Викторовны была феноменальная. Она могла припомнить, в каком году Анна не позвонила ей на день рождения. А это был 2014-й.
— Тамара Викторовна?.. — Анна растерялась.
— Аня, здравствуй. Я войду? Или ты сейчас тоже выгоняешь всех, кто тебе неудобен?
— Проходите. Я только выгоняю тех, кто жрёт и не убирает за собой.
— Значит, я на грани, — хмыкнула свекровь и прошла в кухню.
Анна мысленно уже собиралась в боевую стойку. Но бывшая свекровь села аккуратно, поправила юбку, и произнесла:
— Мне Мария звонила.
— Неудивительно. Она теперь стратег. Вызывает старшее поколение на переговоры.
— А ты знаешь, что она у меня живёт?
Анна молчала. Не знала. Но догадывалась.
— С Иваном. И с этим своим… — поморщилась Тамара Викторовна. — Господи, как он ест. Как будто в него демоны вселяются.
Анна молча поставила на стол чашку.
— Так что вы хотите?
— Хочу понять, на что она рассчитывает. Ты в курсе, что она пошла к нотариусу?
— Зачем?
— Подала заявление о признании завещания недействительным. Мол, бабушка была в неадеквате, когда его подписывала. И ты её якобы заставила.
Анна вскипела, как молоко на огне.
— Это она всерьёз?
— Вполне. У неё там подружка есть — Людка-юристка. Сами придумали план. Типа ты использовала старушку. Хочет отсудить половину.
— Но это же… чушь!
— Конечно. Но суд не сразу это поймёт. А если ребёнка пропишет — всё. Попробуй потом выпиши. А с учётом, что он — малолетний, органы опеки подключатся. Это надолго, Аня.
Анна встала. Прошла до окна. Глянула на улицу. Снег шёл, как в старом фильме — липкий, мокрый, без радости.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что я тебя знаю. Ты упрямая, но не дура. А ещё — ты не подлая. Это главное. А Мария… Мария — гниль. Умело прикидывается бедной овцой, пока у тебя не начнёт подгнивать пол под ногами.
— Хочешь, чтобы я с ней поговорила? — устало спросила Анна.
— Нет. Хочу, чтобы ты пошла в суд первой.
— Какой сюрприз. Я и не мечтала о таких развлечениях на пенсии.
Тамара Викторовна встала.
— Ты ей не оставляй шанса. Я тебе даже адвоката посоветую. У нас в доме сосед — уголовщик, но по наследству шарит.
Анна невольно усмехнулась.
— Иронично. Вы с Марией как будто сцепились за меня.
— Ага. Только я тебя не претендую. Я тебя защищаю. Потому что я тебя когда-то уважала. Хоть и ссорились.
— Когда-то — ключевое слово.
— Да брось. Мы же взрослые. Вся наша жизнь — сплошные «когда-то».
Через месяц всё покатилось по-настоящему.
Повестка в суд. Вызов к нотариусу. Письмо от органов опеки. Мария не остановилась. Она вцепилась, как клещ в щиколотку.
Анна каждый вечер сидела с адвокатом. Доказательства, подписи, отказ от наследства, передача денег в 2011 году — всё собирала. Спала плохо. Ела мало. Даже кот, бродячий с подоконника, начал приходить реже — неуютно стало в квартире.
На первом заседании Мария пришла в белой кофточке и с образцом слезы на щеках.
— Анна Юрьевна… она обманула нашу бабушку… сказала, что я недостойна. А ведь я дочь её младшего сына! Я ведь семья. А она меня ненавидит. Просто из зависти. Потому что у неё никогда не было своей семьи.
Судья посмотрела на Анну.
— У вас есть что сказать?
Анна встала. Руки дрожали.
— Да. Я ей верила. До последнего. Даже после свадьбы, когда она одолжила у меня двести тысяч и не вернула. Даже когда привезла ребёнка ко мне под дверь и уехала на выходные. Даже когда сказала, что я — старая злая тётка, потому что у меня нет мужа. Но больше — не верю. Потому что в этом доме, в этой квартире, в этой жизни я хочу спать спокойно.
Судья кивнула.
Через два месяца решение было принято. В пользу Анны. Завещание признано действительным. Мария лишена прав. Попытка прописки через ребёнка — отвергнута. Даже органам опеки не удалось уцепиться: ребёнок живёт в непригодных условиях, Тамара Викторовна написала заявление, что не может больше его содержать.
Через неделю Мария звонила.
— Ты… ты убила мне жизнь. Мальчик плачет! Я скоро на улицу выйду! Ты довольна?
Анна ответила тихо:
— Мария. Ты сама себе всё убила. Я просто закрыла дверь.
И нажала «Заблокировать контакт».
Прошло два месяца.
Квартира снова стала тихой. Кот снова приходил. А однажды в дверь постучала Тамара Викторовна — с банкой квашеной капусты и словами:
— Если скучно будет — заходи. У нас теперь во дворе лавочку поставили. И, между прочим, туда никто не приходит с чужими прописками.
Анна рассмеялась.
А вечером, впервые за долгое время, она села у окна, налив себе вина. И поняла: наконец-то, это снова её дом.
Полностью.
Без чужих трусов, драмы и паразитов.
