Подай, мама, еще ложку, я почти проглотила себя
Марина сидела у окна в кухне, скрестив руки на груди, и смотрела, как по подоконнику ползёт жирный, неповоротливый кот свекрови. Кот звали Тимоша, и он давно был тут хозяином — в отличие от Марины.
На плите бурлила овсянка для Игоря. Часы показывали 07:20. За стеной гремела кастрюля — Людмила Петровна с утра уже командовала гарнизоном, как на кухне, так и в жизни.
— Марина, ну встань ты пораньше, да приготовь ребёнку завтрак нормально, а не вот эту жидкость на воде! Ты ж мать или кто? — бросила свекровь из-за приоткрытой двери с таким выражением, будто Марина продала внука в рабство.
— Я поставила будильник на шесть. Просто укачивала Игоря почти до трёх… У него опять температура поднималась, — устало ответила Марина, не отрывая взгляда от капель на стекле.
👉Здесь наш Телеграм канал с самыми популярными и эксклюзивными рассказами. Жмите, чтобы просмотреть. Это бесплатно!👈
— Температура! Да это вы, молодёжь, вечно ноете. Я троих подняла без всяких термометров и соплей. И никто не умер, — уже вошла в кухню, демонстративно поправляя халат.
Она прошаркала к плите и провела пальцем по кастрюле.
— Фу, на воде. Это не завтрак, а покушение на здоровье ребёнка.
— Людмила Петровна, вы же не даёте денег на продукты. Простите, у меня фантазия заканчивается: вода, макароны, вода, овсянка… Хотите, сварю вам тапки на бульоне?
Свекровь на секунду замерла, глаза сузились.
— Я смотрю, ты совсем уже язык отрастила, да? За чей счёт живёшь, не забыла? Это квартира Алексея, между прочим.
Марина встала. Руки дрожали — не от страха, от злости.
— Это квартира его деда. Который умер пять лет назад и оставил её внуку. Моему мужу. Который, между прочим, в этой квартире не ночует третью неделю.
Людмила Петровна резко развернулась.
— Он работает! Ты бы хоть раз в жизни его поняла, а не сидела с кислыми щами, как… как прокисший суп!
— Поняла?! — Марина глухо рассмеялась. — Да я поняла всё ещё тогда, когда вы мне подложили справку о том, что у Алексея проблемы с психикой — чтобы я отказалась от оформления опеки над Игорем. Забыла, да? Или и это тоже «забота»?
Тишина. Только кот Тимоша, как пельмень, упал с подоконника на пол и недовольно мяукнул.
— Ты неблагодарная. Ты никто. И без моего сына ты ничто.
Марина подошла вплотную, глаза в глаза.
— Вы боитесь, что я уйду. А знаете почему? Потому что тогда вы останетесь наедине с ним. И поймёте, какая вы мать. Поздно, конечно. Но больно.
В этот момент из прихожей раздался звук ключа.
Алексей вошёл, встряхнул зонт и, как всегда, сделал вид, что никто не орёт и кастрюля не кипит.
— Ну здравствуйте. Я на пять минут, забрать ноутбук. Работа, сами понимаете… — он виновато улыбнулся, словно извинялся за то, что вообще существует.
— Слушай, Лёша, — Марина резко повернулась к нему. — Твоя мама опять считает, что я недомать, нищеброд и дурочка. Я, кстати, сегодня была у нотариуса. Умер мой двоюродный дед. Завещал мне дачу и землю. В Подмосковье.
Алексей застыл.
— Под… что?
— Триста квадратов и участок. С коммуникациями. И с фундаментом под второй дом. Я оформляю наследство.
— То есть ты теперь богачка? — хмыкнула Людмила Петровна. — И даже не подумала, что твой муж имеет на это право?
— Какой ещё муж? — Марина повернулась к Алексею. — Ты не ночевал дома три недели. Ты со своей Леночкой, которая работает у тебя бухгалтером. Я знаю, Лёш. Я не слепая.
— Марин, не сейчас, пожалуйста… — он потёр лоб. — Давай поговорим вечером…
— Вечером я буду не здесь. Я подала на раздел имущества. Ты, Людмила Петровна, можете оставить себе кастрюлю, в которой всё варится в вашей жизни — на воде, без вкуса и без смысла.
Она развернулась и ушла в детскую, где мирно сопел Игорь. Тимоша прыгнул на кресло и с презрением посмотрел на хозяйку.
— Даже кот тебя не слушает, — бросила Марина через плечо.
В комнате Игорь открыл глаза.
— Мам, ты плачешь?
— Нет, солнышко. Это дождик. Просто дождик.
Тихий бой, громкий конец
Марина шла по коридору суда, как по минному полю. Каблуки цокали по плитке — не громко, но в ушах отдавало, будто молотками. На руках — тёмно-синий пиджак, в котором она себя чувствовала не женщиной, а каким-то претендентом на кресло директора колхоза. Прямо — дверь, за которой сегодня должен был решиться её статус. Не семейный. Личный. Человеческий.
«Игорь у Тани. Всё хорошо. Игорь у Тани. Всё хорошо» — повторяла она про себя, как молитву.
В зале уже сидели: Алексей — небритый, в помятой рубашке, явно не ночевавший дома, и Людмила Петровна, вся как новенькая — в жемчугах, с лицом, будто её сейчас объявят победительницей конкурса «Мать года». Её взгляд скользнул по Марине и остановился — снисходительно и мерзко-ласково.
— Марина, ты хорошо выглядишь. Видимо, наследство пошло тебе на пользу, — сказала свекровь, медленно, как будто пробуя слова на вкус.
— Лучше выглядеть хорошо, чем жить за чужой счёт, Людмила Петровна, — ответила Марина с сухой усмешкой и села через стул от Алексея.
— Я всю жизнь работала! И никогда ничего не просила!
— Кроме квартиры, машины и моей семьи, — бросила Марина, не поднимая глаз.
Судья вошёл. Все встали. Началось.
Заявление на развод. Вопросы по разделу имущества. Основной предмет спора — квартира в Подмосковье, оставленная Марине её двоюродным дедом, которого Людмила Петровна называла «душевнобольным стариком» и «человеком, ничего не понимавшим в жизни».
— Судебное заседание объявляется открытым. Слушается дело о расторжении брака и разделе совместно нажитого имущества, — монотонно зачитал судья.
— Я настаиваю, чтобы квартира была признана совместно нажитой! Наследство было оформлено на имя Марины уже в браке!, — Людмила Петровна поднялась, как дама, знающая законы лучше любого юриста.
Марина встала и посмотрела судье прямо в глаза.
— Эта квартира была завещана мне ДО свадьбы. Мы с Алексеем поженились через четыре месяца после смерти дедушки. У меня есть копии завещания и выписки из архива нотариуса.
— Ну-ну! Завещание — не приговор! Возможно, дед был не в себе! У него была слабоумие! Я говорила! — почти закричала свекровь.
— У меня есть видео с его дня рождения за месяц до смерти, где он вменяемо играет в шахматы с Игорем и обсуждает политику точнее, чем все мы тут вместе взятые!, — парировала Марина.
Алексей сидел, как потерянный щенок. Однажды он попытался что-то сказать, но мать одарила его взглядом, от которого у любого упала бы вилка с макаронами.
— Алексей, скажи хоть слово! Мы с тобой делили жизнь, сына, воспоминания! Ты хочешь эту квартиру? Или просто снова хочешь, чтобы мама всё решила за тебя?, — Марина повернулась к нему, в голосе дрожало что-то опасное.
Он поднял глаза. Впервые за долгое время. И впервые — как мужчина, а не сын Людмилы Петровны.
— Я… не хочу ничего. Только Игоря. Только чтобы он был в порядке. Квартира… пусть она будет у тебя, Марина. Прости.
Тишина. Людмила Петровна издала звук, похожий на то ли хмык, то ли короткий стон, и резко поднялась.
— Ты с ума сошёл?! Она тебя с грязью смешала! Ты спал на диване, Алексей! Я стирала твои вещи, когда она сидела у нотариуса!
— Да, мама, а ещё ты читала мою почту, звонила моей жене каждый день и называла её «наглой девкой с района». Это ненормально, мама, — Алексей устало закрыл лицо руками.
Судья поднял глаза и постучал молоточком.
— Суд постановляет: в иске о разделе квартиры отказать. Признать имущество личным имуществом истца, полученным по наследству. Брак расторгнуть. Решение окончательное.
Марина не услышала последних слов. Она просто встала, поблагодарила судью и вышла.
На улице стояла мартовская свежесть — та, когда в нос ещё бьёт зима, но где-то под асфальтом уже просыпается весна. Она закурила — впервые за год. Руки тряслись. Кто-то сзади кашлянул.
— Ты свободна теперь, — сказал Алексей. Стоял рядом, скомканный, чужой, будто никто и никогда.
— Да. И больше не твоя проблема, — выдохнула она.
— А если я не против быть твоей проблемой снова?
— Тогда найди себе психотерапевта. И новую маму, — бросила Марина и ушла.
Шла быстро. Но не убегала. Это было не бегство. Это было освобождение.
