— Ты опять передвинула мой табурет, Ларис? — голос Олега прозвучал мирно, почти с улыбкой, но в воздухе что-то щёлкнуло. Как натянутая струна.
— Я ничего не передвигала, — не поднимая глаз от кастрюли, ответила Лариса. — Он сам, видимо, решил прогуляться.
Олег усмехнулся, натянул тапки и пошёл на кухню. Пахло курицей и чесноком — Лариса знала, что он любит по воскресеньям запечённые крылышки с картошкой, и уже привычно старалась подстроиться. Тринадцать лет вместе, всё-таки. За это время можно и привычки выучить.
— Мамка звонила, — сообщил он, садясь за стол. — Плохо ей что-то. Давление, кажется, или нога. Не поняла, честно говоря. Ты как смотришь, если я заеду?
Лариса вздохнула. Не потому, что было жалко матери Олега — она вообще-то была за помощь, заботу и всё такое. Но это был уже третий день подряд. А ещё Валентина Ивановна звонила ей сама позавчера, мол, как вы тут без меня, не скучаете? И смеялась так, что у Ларисы под ложечкой засосало.
— Конечно, съезди, — сказала она, подливая бульон. — Только ты же вчера у неё был.
— Ну, не бросать же. Она одна. Возраст. Боли в ногах, давление скачет…
Лариса кивнула, но лицо её оставалось напряжённым. Она чувствовала — разговор не окончен. И не ошиблась.
— Может, забрать её к нам ненадолго? На недельку, максимум. Пока таблетки не подействуют, — произнёс Олег, осторожно наблюдая за ней из-за чашки.
— Ага, ненадолго. Как в прошлый раз. Помнишь, две недели на диване спала, потому что она не любит кровать у окна?
Олег промолчал. Выглядел так, будто ждал, что Лариса сейчас закатит скандал. А она… не закатила. Она снова улыбнулась, как будто всё в порядке. Хотя где-то внутри будто что-то обрушилось, хрустнуло.
— Ну, если надо — пусть приезжает. Только ты сам с ней разбирайся. Меня пусть в свои войны не втягивает, ладно?
Он вздохнул с облегчением.
— Вот и славно. Мамка, знаешь, переживает, что нам мешает. Но я ей сказал — ты у меня женщина добрая, примешь как родную.
Лариса ухмыльнулась.
— Ну конечно, как родную. Ещё чуть-чуть, и мы с ней по утрам вместе гимнастику начнём делать.
Олег не расслышал или сделал вид, что не расслышал. Он уже гуглил лекарства для гипотоников, что-то прикидывал, кого бы попросить подвезти маму до метро.
Через два дня Валентина Ивановна стояла у их двери с двумя чемоданами и клетчатой сумкой. Лариса открыла и окаменела. Ни костыля, ни трости, ни даже пластыря. Только идеально уложенные волосы, подкрашенные губы и довольная физиономия.
— Слабость, дочка, понимаешь? — сказала Валентина Ивановна, входя, как царица, оглядывая квартиру. — А дома скучно. Ой, как же у вас тут уютно, чистенько! Но вот шторы у вас всё-таки темноваты. Мрачновато как-то.
— Мы любим полумрак, — тихо сказала Лариса. — А вам… здоровья. Проходите.
Валентина Ивановна уже разувалась. Туфли аккуратно встали у порога — прямо на месте Ларисиных. Табурет в прихожей переместился вправо. И ей показалось, что даже воздух в квартире стал гуще, тяжелее.
Первую неделю Лариса держалась. Пряталась в работе, в спортзале, даже уборку стала делать реже — просто не хватало сил. А Валентина Ивановна всё чаще оказывалась в её зоне: то она готовит обед — потому что «Лариса же устала», то включает сериал на полную громкость, потому что «одной-то скучно». Даже утром — едва Лариса просыпалась — в ванной уже звучал водопад, и пахло её кремами, чужими, жирными, стойкими.
— Олег, может, она уже пойдёт к врачу? — спросила Лариса как-то вечером, когда свекровь ушла в аптеку. — Если у неё здоровье плохое, почему она не лечится? Почему у нас?
— Ну ты чего… Она же не жалуется. Просто слабость. Женщина в возрасте, ей же плохо одной, — Олег как будто терялся. — У неё никого больше, кроме нас.
Лариса взяла кружку и задумчиво посмотрела на остывший чай. Потом встала.
— Ты заметил, что у нас исчезла соль со своего места?
— Что?
— И сахар. И полотенца на кухне другие. И даже кресло у телевизора теперь стоит боком. Я ничего не переставляла. Ты?
Олег растерялся. Потом пожал плечами.
— Мамка, наверное, думала, что так удобнее. Она же у себя дома всегда по-своему делала…
— Вот именно, — Лариса резко обернулась. — У себя дома. А это, Олег, не её дом. И не её кресло. И не её кухня.
Он замолчал. Потом сказал примирительно:
— Ну что ты начинаешь, Ларис? С тобой же никто не спорит. Она же временно.
Лариса посмотрела на него с такой усталостью, будто он не человек, а плита бетонная на сердце легла.
— Ты знаешь, что самое страшное, Олег? Что ты правда не видишь. Тебе кажется — это забота. А мне — что меня тут становится меньше. Каждый день. Сначала кресло, потом соль, потом я.
Он поднял голову. Хотел что-то сказать. Но в коридоре хлопнула дверь — Валентина Ивановна вернулась. С пакетами, как всегда, с «нужными мелочами»: новая скатерть, травяной сбор от давления и комнатный термометр в виде котика.
— Ну что, мои хорошие, я снова дома! — раздался её бодрый голос. — Олег, помоги мне, а то я с ног упала — аптека очередь, в магазине бабка одна в лоб мне тележкой…
Она вбежала на кухню и остановилась, почуяв что-то.
— Ой. Я, кажется, не вовремя?
Лариса улыбнулась. Очень спокойно. Очень устало.
— Да нет, Валентина Ивановна. Всё как раз вовремя.
Олег что-то промямлил, помогая матери с пакетами. А Лариса вышла в коридор, тихо обулась. Потом вернулась на кухню и, не глядя ни на кого, взяла ключи.
— Я в аптеку, — сказала она. — Или лучше — в церковь. Помолиться, чтоб не сойти с ума.
И хлопнула дверью.
Снаружи стоял вечер. Деревья шумели, прохожие шли, не зная, что в одной квартире на восьмом этаже уже началась война. Без выстрелов, но с последствиями посерьёзней. И в этой войне, как водится, проигрывает тот, кто слишком долго делает вид, что всё нормально.
— Я не молодею. Так что теперь буду жить с вами! — выдала Валентина Ивановна, положив ложку на край тарелки с овсянкой и с видом мраморного памятника смотря то на Ларису, то на Олега.
Она произнесла это с утренним спокойствием — таким, каким обычно объявляют о погоде на завтра или о том, что у подъезда сгорел мусорный бак. Без истерик, без просьб. Просто поставила перед фактом.
Лариса чуть не уронила кружку с кофе. У неё был выходной, и она, наивная, решила, что, может, впервые за две недели поспит до девяти. Но нет. Семейный завтрак при свете энергосберегающей люстры, запахи овсянки и капель валидола в воздухе, и вот эта фраза, звучащая как приговор.
— Это как? — осторожно спросил Олег, скребя затылок. Он был ещё в пижаме с медведями и явно не ожидал поворота.
— А вот так, милый. Ты же сам говорил: «Мама, что хочешь — делай, лишь бы тебе было хорошо». Так вот. Мне хорошо, когда я рядом с вами. Там, в моей квартире, стены давят. А тут — семья, тепло, забота, — голос Валентины Ивановны дрогнул, но глаза остались сухими и внимательными.
Лариса молча положила ложку на тарелку.
— Валентина Ивановна, а вам не кажется, что мы договаривались — временно? На недельку?
— Дочка, ну какая неделька? Я ноги не чувствую уже пятый день. Лекарства не помогают. Да и какой смысл мне туда-сюда мотаться? Я уже тут обжилась, всё по местам расставила, кастрюльки ваши вымыла — ужас, как были запущены!
— У нас всё было в порядке, — сухо ответила Лариса, сжимая пальцы на чашке. — И я бы предпочла, чтобы мои вещи стояли там, где я их оставляю. А не где вам удобно.
— Вот сразу чувствуется, что человек не привык жить большой семьёй, — вздохнула Валентина Ивановна, повернувшись к сыну. — Всё себе, себе, себе. А как же поддержка, участие? А внуков ты, Олежек, не хочешь? Или у вас тут «свободное дыхание» важнее?
Олег издал неловкий хрип, похожий на «мам…», но замолчал.
— Подождите. А вы о чём вообще сейчас? — Лариса встала. — Вы намекаете, что я виновата, что у нас нет детей?
— Нет-нет, что ты! — Валентина Ивановна скорбно склонила голову. — Просто у женщины всё должно быть по-женски. Тепло, забота, дети… А не только ногти, интернет и свои границы.
Последнее слово она явно произнесла с насмешкой. Лариса почувствовала, как щёки запылали, но она усмирила себя. Пока.
— Мама, может, правда… Ну, с врачами там… — попытался вставить Олег, явно стремясь перевести разговор в безопасное русло.
— Ага, — Лариса посмотрела на него с таким выражением, что он заткнулся. — Давай, Олег, расскажи. Где будет жить твоя мама? В зале — как гость? Или в спальне — как хозяйка? Или, может, ты сам с ней кровать поделишь, а я в коридоре постелюсь?
— Лар… — он потянулся к ней, но она отодвинулась.
— Знаешь, что самое обидное, Олег? Я тебе даже не нужна для диалога. Вы с ней давно всё решили. Я тут для мебели. Или для того, чтобы кто-то вытирал ноги о мои границы. Это ведь не ты кресло передвинул. Не ты соль убрал. Но ты позволил. Ты просто стоишь в стороне и хлопаешь глазами.
— Я… я просто хочу, чтобы всем было хорошо! — выдал он, повысив голос, что с ним бывало крайне редко. — Чтобы никто не страдал!
— Никто не страдал, говоришь? — Лариса подошла ближе, уже не скрывая дрожь в голосе. — Так вот. Я страдаю. Каждый день. Я захожу в ванную — там её расчески. На кухне — её кружки. В зале — её плед. А где я, Олег? Где моя жизнь?
Валентина Ивановна театрально вскинула руки:
— Ну и что мне теперь — подохнуть одной в своей квартире?! Выгони меня, Ларисочка! Давай! Под суд отдай — за то, что я пожилая, немощная и… слишком удобная тебе!
Она даже немного заплакала — слеза была выжата искусно, как из спелого лимона. Сопровождалась глубоким вдохом, едва слышным «вот дожила» и демонстративным извлечением платочка.
Олег бросился к матери, начал что-то лепетать про то, что она не в тоне, что «Ларису понесло», а Лариса пошла в спальню. Закрыла дверь. И долго просто стояла, уткнувшись лбом в стену. Потом легла поперёк кровати — как подросток, которому хочется исчезнуть.
Она услышала, как в коридоре Валентина Ивановна напевает себе под нос «Ой мороз, мороз…», будто это всё — просто лёгкий семейный спор. Потом — как её шлёпки проходят мимо. Потом — как Олег тихо произнёс:
— Мам, ну ты бы… ну помягче бы. Она не железная.
— А ты, Олежек, не тряпка будь. Женщину надо уметь ставить на место. А то потом у тебя и трусы не свои останутся.
Лариса дёрнулась.
На следующее утро Валентина Ивановна включила телевизор на полную громкость в семь утра. Когда Лариса вышла из спальни в халате, ей сказали:
— Я же не знала, что вы так долго спите. Привычка — с петухами вставать. Надо ведь по дому что-то делать, а не валяться.
— Сегодня воскресенье.
— Ой, извините, я думала, у вас график свободный. Вечно же дома. Наверное, по интернету работаете, да? Всё кнопки тыкаете?
Ближе к обеду Лариса не выдержала. Находясь на грани, она зашла в ванную и увидела, что её косметика аккуратно убрана в пакет. На полке стояли баночки Валентины Ивановны. Вся её жизнь — аккуратно упакована и убрана. Как будто её тут и не было.
Она вышла с пакетом в руках.
— Это вы убрали?
— Я просто решила — зачем всё разбросано. Я люблю порядок, — Валентина Ивановна даже не обернулась. Сидела, вязала шарфик. Серый, унылый, как мартовская слякоть.
Лариса медленно подошла к ней.
— Вы не имеете права трогать мои вещи. Это моя ванная. Моя квартира. Моя жизнь!
— Это дом вашего мужа, между прочим. А значит, и мой. Я его мать. Я вам родня, а не соседка по съёмной квартире.
— Вы не моя семья, — Лариса уже не кричала. Она говорила тихо, ледяным голосом. — Вы захватили чужую территорию. И теперь устраиваете здесь свою диктатуру.
Олег, стоявший на кухне, наконец вмешался.
— Девочки, прекратите! Мам, ну ты чего опять? Лариса, не надо так резко…
— А как, Олег? Как с человеком, который каждый день делает шаг вперёд в твою зону, пока ты сдаёшь назад?
— Да блин, вы обе просто не можете нормально жить вместе! Как дети, честное слово!
— Дети, говоришь? — Лариса горько усмехнулась. — Тогда выбери, Олег. Кто тебе ближе — мама или жена? Только без соплей, пожалуйста. Я — не подушка безопасности. Я человек. И у меня, представляешь, тоже есть границы.
Олег смотрел на неё как щенок, которого прижали тапком к полу.
— Ларис…
— Нет. Не тяни время. Отвечай.
А за дверью, в ванной, снова начался душ. Знакомые ароматы чужих шампуней заполнили воздух. И Лариса поняла — всё. Обратной дороги нет. Они сдали слишком много позиций.
И теперь одна из них точно уйдёт. Осталось только выяснить — кто.
Лариса не спала. Уже третий час лежала с открытыми глазами, слушая, как в зале за стенкой Валентина Ивановна сопит, будто паровоз времён индустриализации. Олег давно уснул, чуть разметавшись на своей половине кровати. А она всё лежала и считала вдохи.
Раз, два, три…
Вдохнула. Не получилось. Снова захотелось плакать.
Под утро заснула урывками — и приснилось, что у них дома стены сдвигаются. Комната становится всё меньше и меньше, шкафы прижимаются вплотную, кровать исчезает, и на кухне вместо стола стоит инвалидное кресло с вязаным пледом. И кто-то смеётся. Знакомо и мерзко.
Проснулась в холодном поту. На часах было 06:45. А в зале уже шуршал телевизор. Как всегда. Валентина Ивановна начала утро с программы про здоровье. Про кишечник.
На автомате оделась, не умываясь, пошла на кухню. Там — чужая скатерть, чужая чашка, и даже мусорное ведро стояло уже в другом углу. Как будто ей намекали: не надейся. Назад не вернуть.
Олег сидел в трусах за столом, листал телефон. Поднял глаза — глаза синие, добрые, и… пустые. Не то чтобы он был плохой. Просто был удобный. И это стало проблемой.
— Мы поговорим? — спросила Лариса. Голос был хриплый, как будто проглотила гвоздь.
— Слушай, ну я устал от этого всего… — начал Олег. — Ты напряжена, мама напряжена, я как между двумя токами…
— Это не токи. Это ты просто не хочешь брать сторону. Потому что тогда ты станешь плохим для кого-то. А ты хочешь быть хорошим для всех. Но так не бывает, Олег.
— Да что ты от меня хочешь? — взорвался он. — Чтобы я выгнал мать? На улицу? Чтобы мы поругались? Чтобы я сделал её несчастной?
— Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Чтобы ты понял, что я — твоя семья. И когда в нашу жизнь входит кто-то третий — он не должен вытирать ноги о моё лицо.
— Да не вытирает она! — воскликнул он, поднимаясь. — Она просто старая женщина. С характером, да. Но ты себя ведёшь так, будто она пришла тебя уничтожать.
— Потому что она это делает, — холодно сказала Лариса. — Только не кулаками. А ложкой, кастрюлей, своим «ой, я думала», своим «а вот у нас дома»… Она стирает меня. Потихоньку. Методично.
Он молчал. И вот в этой тишине Лариса поняла: он всё понимает. Просто не хочет выбирать. А значит, уже выбрал.
Вечером, когда Олег с матерью смотрели сериал, она подошла к шкафу, достала чемодан. Маленький. Взяла только то, что действительно её: пару книг, ноутбук, любимую чашку с трещиной и несколько платьев. Всё остальное — пусть остаётся в этих четырёх стенах, где от неё уже почти ничего не осталось.
Когда она вышла в коридор, Валентина Ивановна выглянула из кухни:
— Ты куда это?
— В отель, — спокойно сказала Лариса. — На время. Пока ты не уедешь. Или не поймёте, что я — не лишняя.
Олег вышел следом. Был в носках и с недоумением на лице, будто его разбудили среди ночи.
— Ларис, ну ты чего, подожди…
Она посмотрела на него. Долго.
— У тебя есть неделя, Олег. Выбирай. Или ты — муж. Или ты — просто сын.
Он ничего не ответил.
На лестничной площадке было тихо. Пахло бетонной пылью и вечерним июнем. Лариса села на ступеньку, закрыв за собой дверь. Позвонила подруге — той самой, которая недавно развелась и говорила, что это как выйти из коробки, где не было воздуха.
— Можешь принять беглянку? — спросила она.
— С вином или без? — ответили с другого конца провода. — У меня есть и то, и другое.
Лариса улыбнулась. Впервые за долгое время.
И пошла вниз. Лёгкая, с чемоданом и трещиной внутри — но наконец на своей, единственной дороге.
