Запах кофе в их квартире держался до обеда — не потому что кофе был особенный, а потому что вентиляция в доме работала через раз. Виктория любила этот утренний аромат, но сегодня он раздражал. Она стояла у плиты, мешала овсянку и слушала, как из комнаты доносится бубнение телевизора. Егор, как обычно, включил утренние новости, но сам уткнулся в телефон.
— Ты хоть слушаешь, что там говорят? — спросила она, повернув голову в сторону комнаты.
— Слушаю, — отозвался Егор, не отрываясь от экрана. — Там про кредиты что-то. Кстати, я подумал: может, нам всё-таки взять небольшой, на старт? Чтобы не копить годами.
Виктория тяжело вздохнула.
Внутри у неё всё сжалось: опять про его бизнес, опять про «старт». Уже третий месяц он заводил этот разговор — и всегда в момент, когда она еще не успела проснуться окончательно. Наверное, он знал, что утром она спорить не любит.
— Егор, мы же говорили, — спокойно, но чуть с нажимом произнесла она. — Кредит — это риск. У нас и так ипотека висит.
— Это не ипотека, а издевательство, — Егор повысил голос, но не до ссоры. — Сидеть в этой конуре ещё десять лет… Ты хочешь так жить?
Виктория посмотрела вокруг. Конура — это их однокомнатная квартира, с облезлыми обоями на кухне и старым диваном, который складывался с противным скрипом. Но это была их конура. И она мечтала, что когда-нибудь будет хоть чуть-чуть побольше, но уже без кредитов и долгов.
— Лучше в конуре, чем в долгах по уши, — тихо сказала она, выключая плиту.
Она подумала, что всё это было бы терпимо, если бы не Людмила Петровна. Свекровь жила в соседнем подъезде, и её вмешательство в их жизнь становилось всё более активным.
Вчера, например, Людмила Петровна заявилась вечером «на чай» и невзначай спросила:
— А вы тут долго планируете? Или, может, Егор к себе обратно переберётся, а ты куда-нибудь поближе к работе? Женщина должна думать о комфорте мужа.
Виктория тогда сжала зубы и промолчала. Но слова осели где-то глубоко, как камушек в ботинке.
Сегодня свекровь тоже появилась без звонка. Виктория ещё не успела допить кофе, как в дверь раздалось настойчивое:
— Е-е-е-гор! Викуля! Открывайте, это я!
Егор пошёл открывать, и в кухню ворвалась Людмила Петровна — в длинной бежевой куртке и с пакетом в руках.
— Вот, принесла вам пирожки. Не ешьте, магазинное всё — дрянь. А эти — нормальные, я сама пекла, — она поставила пакет на стол, уселась и сразу принялась осматривать кухню, как ревизор.
Виктория внутренне скривилась. Она ненавидела эти «ревизии» — свекровь всегда находила, что можно сказать между прочим.
— У вас тут как-то темно, — заметила та, поджимая губы. — Лампочку бы помощнее поставить. И занавески — мрачные.
Виктория мысленно отметила, что занавески свекровь комментировала уже в третий раз за месяц.
— Нам и так нормально, — сказала она, стараясь не показать раздражения.
— Тебе, может, и нормально, — с лёгким упрёком сказала Людмила Петровна. — А мужчинам надо, чтобы светло, просторно. А то задохнётся он у тебя в этой клетке.
Егор откашлялся, сделав вид, что ничего не слышит, но Виктория уловила, как он чуть улыбнулся. Её кольнуло: он что, согласен?
— Мы пока никуда не собираемся, — отрезала она.
— Ну-ну, — протянула свекровь, — а то знаешь, как бывает: упустишь момент, и всё… Потом уже поздно.
Виктория знала, о каком «моменте» идёт речь. У Людмилы Петровны была квартира побольше, трёшка. И когда-то она намекала, что Егор мог бы там жить, а Виктории — «необязательно».
Тогда Виктория подумала, что это просто ляп, но сейчас всё чаще видела, что это не случайные слова.
После ухода свекрови Егор сел за компьютер, а Виктория — на диван. Она включила телевизор, но ничего не слушала. В голове крутилось: «задохнётся он у тебя», «момент упустишь».
— Чего ты надулась? — спросил Егор, не отрываясь от монитора.
— Я не надулась, — сказала она, не глядя. — Просто думаю.
— Опять про кредит? — Егор развернулся к ней. — Я серьёзно, Вика. Это шанс. Откроем магазин — через пару лет расплатимся, и будет своё дело.
Она хотела сказать: «Твоё дело — это твоя мечта, не моя», но промолчала.
Вместо этого встала и пошла на кухню мыть чашки.
Внутри всё бурлило. Она знала: скоро что-то рванёт. Но пока — ещё держалось.
И в этот момент телефон на кухонном столе пискнул. Сообщение от банка: Зачисление 1 000 000 гривен. Наследство от бабушки пришло.
Виктория замерла с мокрыми руками над раковиной. Миллион. Их жизнь могла измениться. Но только если он будет в её руках.
Она поняла, что никому об этом не скажет. Особенно Егору. Особенно свекрови.
А за дверью в кухню уже послышался голос Егора:
— Кто там тебе пишет?
Она вытерла руки и спокойно ответила:
— Реклама.
Но сердце колотилось так, будто её только что поймали на чём-то страшном.
Прошла неделя. Виктория ходила как на иголках — у неё появился секрет, и он грел, и одновременно жёг изнутри. Она открыла отдельный счёт, перевела туда все деньги и каждый вечер, пока Егор залипал в сериалы, проверяла баланс, будто боялась, что деньги могут раствориться.
Егор всё чаще говорил про свой «магазин мечты».
— Вик, ну ты только представь: свой зал, витрины, штанги, гири, кроссовки! Люди пойдут, у меня связи, поставщики… Я тебе говорю, через год мы уже будем не считать копейки! — он говорил это с такой страстью, будто уже стоял на пороге спортивной империи.
— Через год мы будем в долгах, — отрезала она, наливая себе чай. — И твоя мама скажет, что я виновата.
Егор поморщился.
— Опять мама… Ты чего её всё время приплетаешь? Она тебе зла не желает.
Виктория хмыкнула.
— Конечно. Просто иногда так заботится, что хочется зашить уши.
Всё рвануло в пятницу вечером. Они с Викторией только вернулись с работы, и Егор, не снимая куртки, сказал:
— Мамка зовёт на ужин. Говорит, обсудить надо кое-что.
Виктория напряглась.
— Что — кое-что?
— Не знаю. Но ты же пойдёшь? — Егор посмотрел так, будто вариант «не пойти» не существует.
Людмила Петровна встретила их в халате, с распущенными волосами — значит, дома она себя чувствовала расслабленно, но это всегда было плохим признаком. На столе уже стоял суп, нарезка и бутылка вина.
— Ну что, дети мои, — она улыбнулась, — у меня новость. Я решила: Егор, ты переезжай ко мне. Будешь в большой комнате, а Вероника… ну, посмотрим, как ей удобнее. Может, ближе к работе что-то найдём. Всё равно вы в однушке задыхаетесь.
Виктория замерла, как будто в неё бросили ледяной ком.
— Простите, что? — голос дрогнул, но она держала лицо.
— Викуля, — ласково начала Людмила, — ну не обижайся. Я ведь думаю о вас обоих. Мужчине нужно пространство, а тебе будет легче, если не придётся толкаться в одной комнате.
— Ага, — вмешался Егор, — и мы экономить сможем. И, кстати, мам, я тебе потом расскажу про бизнес…
Виктория подняла руку, перебивая.
— Подожди. Ты это серьёзно сейчас? — она смотрела прямо на него.
— А что? — он развёл руками. — Мама права. Это временно. Пока я подниму дело.
— Ага, временно, — Виктория почувствовала, как внутри у неё всё кипит. — А я где в это время? На вокзале?
— Ну не драматизируй, — Людмила отхлебнула вина. — У тебя же, наверное, есть какие-то сбережения? Снимешь что-то. Женщина должна быть самостоятельной.
Эта фраза резанула так, что у Виктории перехватило дыхание. «Сбережения». Вот куда она метила.
Виктория поняла: они с Егором наверняка уже обсуждали её деньги — те, которых, по их мнению, у неё быть не могло, но должны были быть.
На следующий день всё стало ещё хуже. Виктория пришла с работы и застала Людмилу Петровну у себя в квартире. Та стояла на кухне и пересматривала верхние полки.
— А ты как сюда попала? — спросила Виктория, стараясь не сорваться.
— Егор ключ дал, — ответила та, как ни в чём не бывало. — Я ж помочь хотела. У тебя тут мука просроченная, и крупа открытая. Мыши заведутся.
— Мне не нужна помощь, — сказала Виктория, чувствуя, как в горле поднимается горячая волна.
— Викуля, не горячись. Мы же семья. У нас всё общее. И деньги — тоже общее, — свекровь сказала это так, будто между прочим, но глаза у неё блеснули.
Виктория поняла: вот он, момент, когда маски сброшены.
Егор в этот вечер, конечно, всё отрицал:
— Да мамка просто… ну ты же знаешь её. Не принимай близко.
— А ключ? — холодно спросила Виктория.
Он пожал плечами.
— Я подумал, вдруг надо будет… мало ли.
— Мало ли, — повторила она, и внутри что-то щёлкнуло.
Через два дня произошёл финальный толчок. Они с Егором снова сидели на кухне, он расписывал планы магазина, а она молчала. И вдруг он сказал:
— Вик, а давай ты вложишься? Ну часть своих… ну этих, которые ты там копишь. Мы же вместе.
— Я не коплю, — сказала она тихо, но твёрдо.
— Да ладно, — он усмехнулся. — Мамка видела у тебя выписку на столе. Миллион гривен. Или ты от меня что-то скрываешь?
Сердце ухнуло в пятки.
— Ты рылся в моих бумагах? — она сжала кулаки.
— Я? Нет. Мамка просто увидела. Случайно. Она ж переживает за нас.
— Переживает? — Виктория встала. — Она тебя натравливает. И ты ведёшься.
— Да что ты несёшь?! — Егор тоже поднялся. — Я хочу как лучше! А ты прячешь деньги, как чужая.
— А может, я и есть чужая, — сказала она холодно.
И в этот момент она поняла: всё. Обратного пути нет.
Виктория не спала всю ночь. В голове крутилось одно и то же: его глаза, полные обиды, и слова про то, что она «чужая». Странно, но ей было уже не больно — просто пусто. Как будто кто-то вычерпнул всё изнутри, и осталась только тишина.
Утром она встала раньше. Тихо, чтобы не разбудить Егора, достала из шкафа чемодан. Начала складывать вещи — методично, без суеты. Каждое платье, каждая футболка — аккуратно, будто это не бегство, а плановая поездка.
На кухне закипел чайник, и запах чая как-то особенно остро ударил в нос — потому что он был её, а не их общий.
Егор проснулся к девяти. Вышел, почесываясь, в майке и шортах. Увидел чемодан.
— Ты куда это? — голос сонный, но уже настороженный.
— Домой, — спокойно ответила она, застёгивая молнию.
— В смысле домой? Это и есть твой дом.
— Нет. Это — твоя квартира. Твои правила. И твоя мама, у которой ключи от всего.
Он нахмурился.
— Да ты чего? Мы же просто… Я не хотел тебя обидеть.
— Ты хотел деньги, — перебила она. — И ради них ты позволил ей копаться в моих вещах, читать мои бумаги и решать, где мне жить.
— Да ладно тебе, — он поднял руки, как будто защищаясь. — Мы же семья!
— Семья — это когда за спиной не роются. Когда не делают вид, что заботятся, а на самом деле считают твои копейки.
Он резко шагнул к ней, схватил за руку.
— Да что ты несёшь?! — голос сорвался. — Я всё ради нас! Всё! Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, я не мечтал…
— Мечты — это хорошо, — перебила она тихо. — Но когда твои мечты превращаются в мой кошмар — пора уходить.
Она выдернула руку. Взяла чемодан. В этот момент в замке заскрежетал ключ — и в дверях появилась Людмила Петровна.
— Ой, а что это у нас тут? — глаза её скользнули по чемодану. — Уезжаем? А куда это мы?
Виктория посмотрела прямо на неё.
— Мы — никак. Я — домой.
— Да ты с ума сошла! — свекровь шагнула вперёд. — У тебя же тут муж! Квартира! А там что, опять в общагу? Или на свои миллионы дворец купишь?
Виктория подошла к двери.
— Знаете, Людмила Петровна, я лучше в общаге, чем там, где каждый день считают, сколько я стою.
Она вышла. Лестничная клетка встретила тишиной. Чемодан тяжёлый, но шаги были лёгкими.
Через месяц она уже сидела в своей маленькой однокомнатной квартире — старый дом, облупленные стены, но замок, который открывается только её ключом. Она заваривала чай и понимала: впервые за много лет тишина — это не одиночество, а свобода.
Егор звонил, писал, даже приходил. Но она уже знала: он хочет вернуть не её, а доступ к её деньгам.
В один вечер, глядя на огни за окном, она подумала:
«Это не гнев. Это прозрение».
И улыбнулась.
Эта история — о том, что порой самый сложный, но и самый правильный выбор — это выбрать себя. Виктория защитила своё финансовое благополучие и, что ещё важнее, своё достоинство. А как вы считаете, где проходит грань между семейной поддержкой и полным пренебрежением личными границами?
